Дети разных народов…
1. Совсем проппащий
А я вам скажу: все беды от этих учёных! Не было б их, людям-то и легче жилось бы. Скажете, наговариваю? А вот и зря. Сам я как есть от них пострадавший! Ремесло потерял, даже на похлёбку заработать не могу, а жениться ведь собирался, куда уж теперь. И всё это со мной сотворили два учёных - студент тот, Васька, и этот… век бы не знать его имени!
Бабушка смеётся теперь. А что уж смеяться? Помочь надо бы, всё ж родная кровь! А, говорит, я тебя упреждала, а толку? Дурака учить - решетом воду носить. Вот так вот. Родная бабка. А папаня того хуже. Озлобился, ругается, дерётся ещё. Нос, говорит, у тебя с локоть, а ума - с ноготь. Вот и что с такой роднёй? Никакого утешения от них, хоть плачь!
А начиналось-то всё хорошо, ладно всё начиналось. У нас семья такая, занимаемся мы промыслом народным - ну, колдуем потихоньку. Раньше-то в открытую можно было, а потом времена изменились, и жизни нам никакой не стало. Скрылись в леса, да в землянки. Что ж, что двухэтажная? Всё одно - землянка. Знаешь, какие хоромы у наших прадедов были? Царские! Мы людям помогали, ну, и они в долгу не оставались, вот и жили не тужили.
Давно мы этим занимаемся, пращур мой был волхв известный новгородский, да ты слыхивал, наверное, Вольха Всеславьевич? Вот это он и был. Он оборачиваться умел, то рыбой становился, то волком. Батюшка-то его Змеем был, от него и пошло умение.
Мы многое можем, от Вольха-то научились. Можем и планиду изменить, переписать, что на роду написано. Как, значит, придумаем, так и будет. Вот, к примеру: запишу я тебе, что ты вышел из дому, встретил царевну, влюбилась она в тебя, - так всё и будет. А уж какая там царевна, за это я не в ответе. Может, из какого племени неизвестного, али из Африки али ещё откуда подале. Это уже мелочи, мил человек, тут уж я не виноват.
Жили так мы, на хлеб себе зарабатывали, ну, порой и на маслице оставалось. Довольны были, много ли нам надо. И тут лукавый занёс к нам этого Ваську. Как они звалися-то, не помню. Сикспидиция, кажется. Эта… нографическая, вот! Приехал, говорит, я вас изучать. А что нас изучать? Простой мы народ, тёмный. Пристал, как репей: покажи, да покажи ему записи дедовы. Ну да. Покажешь, а бабушка потом приласкает утюгом чугунным. Не показал, нет. Тогда по-иному пристал. Покажи, как жребий меняешь. А что тут показывать? Тетрадка у меня заветная. Сел, да и написал туда. Ну, говорит, напиши вот хоть про Машу - Маша-то с им приехала в сикспидицию, девка хорошая, кровь с молоком. Да видно, на него заглядывается, на скубента этого. А он - не замечает, диплом имеет, а дела не разумеет.
Ну, переписал я Машин удел, долго ли. Вышла Маша из нашей землянки, а пред ей уже стоит ихый декан. Языком молотит, ручку кренделем согнул, думает, не замечаем мы, как он глазенапы за пазуху ей запустил, да так и увёл Машу, только и видели. А Ваське наплевать, он интересуется наукой, спрашивает, что да как у Маши теперича сложится. Я рассказал в двух словах, а он за голову схватился, орёт благим матом: "Так неправильно! Ты нарушил последовательность функций!"
Я-то поначалу за ухват схватился, думал, это он меня такими словами хает. А оказалось, это научные слова. Стал он мне растолковывать. Говорил с час, а я ничего не понял. Тогда он книжку вытащил. Вот этого. Проппа. Здоровенная книжища. Страниц, наверное, аж сто! А то и боле. "Читай!" - говорит.
Ну, стал я читать. Раз прочёл - ничего не понял. Второй раз прочёл - опять не понял. Третий раз уже прояснилось чутка. А там уже и стал вчитываться. Что пойму, что не пойму, но с каждым разом - поболе понимаю. Этот Пропп, видать, сам колдун был - немец учёный. Да такой ушлый! Из печёного яйца живого цыплёнка высидит. И составил он правила колдовства. И книжку специальную написал: как участь менять. Называется книжка как-то не по-нашему, про каких-то морфологиев, уж не знаю, кто такие. Но всё там расписано: что за чем следовать должно - ежели по науке.
Выучил я книжку ту наизусть. Буквицы заветные - обозначения, то бишь, - все запомнил. Эх… Сосед наш, Ахмедка, правильно мне сказал: "Надо башка твоя дырка вертеть, туда мозга лить!" Не зря в народе говорят: не нужен учёный, а нужен смышлёный. Так меня этот Пропп запутал, так завертел - что твой леший. Ему, немцу, порядок во всём нужон. Чтобы, значит, после А шло Б. А у нас ведь как? Может и не Аз в начале быть, а вовсе Рцы. А в конце - Буки, а посередь - Фита. Главное, куда кривая вывезет, там и счастье найдёшь. Ан нет. По немецкому порядку - не годится так.
Вот и получилось у меня: своё забыл, к чужому не прибился. По-старому-то больше не выходит, как начну писать, так об функциев этих спотыкаюсь. А по-новому вовсе худо получается: метил в ворону, попал в корову. Вот так и маюсь теперя без дела. К папаше народ ходит, к бабушке - бегом бегут. А меня сторонятся, не нужно, говорят, нам ни твоей доли, ни твоей недоли.
Ты уж помоги мне, добрый человек, подай пострадавшему от Проппа, хоть на опохмел-то подай, а? А не подашь, гляди! Сейчас тебе судьбу по функциям распишу! Всю твою морфологию на чистую воду выведу! Куда побежал? Да я пошутил, воротись! Эх…
2.Работа в условиях кризиса
"… и твоих тоже", - рука продолжала выводить нарочито корявыми печатными буквами ядовитые строчки. Подписаться "доброжелатель" или не надо? Нет, с подписью в этом случае лучше. Листок сложить в конверт, теперь адрес, готово. Отложить в сторону. Очередь за следующим. "Уважаемый кириос Павлидис, сердце кровью обливается, так жалко смотреть на вас. Вы доверяете этому "другу", а он за вашей спиной заводит шашни с вашей женой …" - ну, вот так, немножко просторечий добавить, и казёнщины побольше, чтобы создавалось впечатление не очень грамотного человека, как по телевизору слышит, так и пишет.
Пару ошибок ещё. Некоторые делают глупые ошибки в простых словах, сразу видно - специально. Ну и дураки. Продуманно надо ошибаться, в сложных выражениях, которые предполагаемый автор мог знать только понаслышке. И подлиннее периоды, подлиннее, - обычно долгими периодами с множеством вводных оборотов разговаривают не слишком образованные люди, которым хочется казаться умнее, - вон как сосед, тот, если начнёт фразу, закончит не раньше, чем через полчаса, сто раз запутавшись в причастиях.
Второе письмо. Кто там ещё остался? Муж Георгиади, жена Аргиропуло, родители Цавахиду? А Псараса пропускаем снова, пусть теряются в догадках, почему это всем пишут, а Псарасу - нет. Подозрительно как-то.
Шестое. Всё. На сегодня по этому направлению - хватит. Завтра ещё порцию. Главное - не отступать. Добиваться своего методично, упорно. Каплю за каплей лить яд. Не сегодня, так завтра это сработает, отравит им жизнь, карьеру сломает, а дальше - по накатанным рельсам: кто сопьётся, кто на дно скатится, а кто и выстоит, не всех же топить, кому-то и хорошую судьбу прописать. Всё продумано, проколов не будет. Надо судьбу изменить? Изменим, не проблема. Жаль, что нет школы анонимов, можно было бы мастер-класс провести. Обычно анонимам обидно, тщеславие автора требует, чтобы кто-то восхитился творением, но показать некому, и ничего тут не поделаешь, жанр такой. У неё всё иначе. Сёстры посмотрят, без этого никак, вместе же работают, нужно быть в курсе дел друг друга, чтобы не было накладок.
Так, пора покупать новые конверты, да и бумагу тоже. И газет купить, следующую порцию надо будет вырезать. Разорение эти канцтовары! Но всё же дешевле пряжи, пряжа-то привычнее, слов нет, но цены, цены! Овец мало, не допросишься шерсти у владельцев, ехать куда-то - на билетах разоришься. Сама уже который год в одном хитончике, нет, проще анонимки. Младшая сестрица что-то выступает насчёт профессионализма, хорошо ей говорить, ей только ножницы и нужны, вот и все инструменты. Старшая молчит, самой несладко, то гирьки на весах сточатся, то чашки лудить надо, всё деньги и деньги. Вот ей, средней сестре, и пришло в голову - а почему бы и нет? Техника отработана, и неплохая техника, судьбы анонимки изменяют ничем не хуже пряжи. А кризис не она придумала, нечего на неё и валить.
Эх! Всё измельчало, даже и они, что говорить. Раньше они с сёстрами одни были на весь мир, а теперь только по Греции работают. Пришли новые, молодые, на пятки наступают, в затылок дышат, вытеснили с привычных позиций. А как появился Евросоюз, а потом кризисы грянули один за другим, так и вообще тяжело стало. С одеждой туго, с едой плохо. Шелковицу вон во дворе посадила, два куста, чтобы варенье варить, хоть побаловаться когда сладеньким, так белки сожрали. Так что пусть сестра Атропос не выступает, не до жиру…
И Клото, чуть размяв пальцы, решительно взялась за следующие анонимки.
3. Усреднитель
Этот рассказ мы написали вдвоём с treasurer_zero
Day and night my toils redouble,
Never nearer to the goal;
Night and day, I feel the trouble
Of the Wanderer in my soul.
William Wordsworth,
"Song For The Wandering Jew"
Он проснулся рано, как обычно: старческая привычка спать мало. Полежал немножко, гадая, каким будет день. Насчёт погоды и не гадал даже: погода здесь всегда была серенькой, скучной, будто солнце забыло этот унылый городок или рассорилось с ним и решило не заходить больше.
Встал, скрипнув привычно суставами. Болит. Всё болит и болит. То рука заноет, то ногу судорогой схватит. Ничего смертельного, нет, ни в коем случае. Но изматывает это постоянство мелких болячек. Давно он уже и забыл себя молодого, черноволосого, нахального, будто всю жизнь так и жил стариком, да так оно и есть: стариком он пробыл гораздо дольше. У него порой было чувство, что он живёт какой-то подержанной жизнью: кто-то уже её прожил, а ему остались изношенные отрепья.
Кофе опять вышел невкусным, жиденьким - вся вчерашняя удача спущена ещё вечером, мелкие удачи быстро кончаются. Только покажется - набрал, как уже нет их. Он всегда представлял свои удачи воробушками: маленькие, невзрачные, непостоянные, подлетит и тут же улетает. Ладно, лирика это, пора собираться, да не забыть проверить, поставил ли суп в холодильник. Неплохо бы здесь хоть подкрасить чуть, угрюмое всё, обшарпанное, да обновлять не хочется, скоро, видимо, придётся переезжать, мало здесь осталось радостей, совсем мало. Да и примелькался он тут уже.
Он вышел из дому. Знакомая продавщица поднимала жалюзи, кивнула ему, что-то она сегодня выглядит хуже обычного, глаза красные, плакала, наверное. Надо не забыть бы к ней подойти, может, спросить какую-то мелочь или купить у неё что. Посмотрим ближе к вечеру, как получится.
Он подошёл к остановке. Нет, лучше автобус он оставит на потом, сейчас там слишком много народу, не разберёшь, кто есть кто. Зайти в кафе, где сервируют горячие завтраки? Пожалуй. Что тут? Сосиски. Неплохо. Каких только завтраков он не ел на своём веку! Начиная с ломтиков ананаса и заканчивая жареной саранчой. Блинчики с творогом, что ли, тоже взять? От творога будет кисло во рту, да и ладно, зато, хоть небольшое, но - удовольствие.
Он взял свою чашку чая и огляделся. Народу в кафе было немного, время ещё раннее. Какие же они все неинтересные, - подумал. Поймал себя на брюзжании, усмехнулся, а как не брюзжать? Возраст. Ничего уже нет интересного. Ничего нового. Ничего удивительного. Всё видел, всё слышал, всё знает. Скука и тоска. Иногда ему казалось, что он понемногу сходит с ума. Да может, и не казалось.
Вот и клиент. Ишь, как распирает его, в таком-то возрасте. Не влюбился, явно. И не первенец родился. Значит - работа. Добился чего-то важного. А вот, прямо следом за ним, и второй. Голова поникла, вид помятый, не спал ночь, еду заказал, а сам не ест, сидит, машинально вилкой по тарелке скребёт, не соображает, что раздражает всех этим звуком, не до того ему. На пальце кольцо, нервно его трогает. Жена ушла?
Он встал, подошёл к первому, спросил, который час. Тут же обернулся ко второму, попросил горчицу. Второй не сразу понял, о чём речь, но, повинуясь жесту, послушно протянул баночку. Готово.
Он вернулся за свой столик, продолжая наблюдать. Радость на лице первого как-то приугасла. Улыбка осталась, но теперь это была просто улыбка, а не яркое сияние, как сначала. Дошло, значит, что мирового значения его открытие не имеет. Второй же слегка приободрился, видно было, что взял себя в руки, понял: жизнь не кончилась, есть ещё в ней смысл. Ну, что же. Дело сделано. Воробьишка совсем крохотный вышел, такой удачи достанет разве лишь на то, чтобы суп удался или ботинки до утра просохнуть успели, ну, хоть так.
Он с кряхтением встал, расплатился за свой завтрак. Пора на остановку. Он любил работать в автобусах. Простое "передайте за билет" соединяло двух незнакомых людей в его ростовщическую цепочку, счастье и радость одного частично передавались другому. А ему оставался процент. Маленькая разница удачи. Этим и жил.
Поначалу-то он не знал, в чём дело. Не понял, что наказан. Радовался даже. Все поумирали, а он всё жив. Но когда прошёл век, начался второй, он забеспокоился. Что это с ним? Хвороба какая? Потом растолковали умные люди, конечно. Всякое бывало за это время. Одно он понял: убить себя он не может, осуждён на жизнь. Не то чтобы он не пробовал. Порой такое отчаяние накатывало, голову хотел разбить о камни стены. А - не разбивалась голова. Заживали раны. И на войну рвался, и тоже - бесполезно, облетали его стрелы. Рядом народ косило, а он разве что слабую царапину получит. И пули появились, и они не задевали.
В общем, вспоминать то время не хочется. Сейчас он смирился. Знает, что наступит и ему время уйти, надо просто дождаться. А пока - делает свою работу: компенсирует бурной радостью одних смертельные разочарования других, и все вокруг недовольны - жизнь серая. Гений обыденности - это о нём, всё, к чему он ни прикасается, становится мелким происшествием в жизни заурядного человека. И, как медяков в кармане, к вечеру у него набирается немножко маленьких радостей.
Вот так и живёт он, а на что живёт? Даёт в рост одним радость других, он ростовщик и живёт на свой процент с чужой радости, процент маленький, - и радости маленькие, а как радости не остаётся, уходит дальше. И города после его ухода становятся беспросветными, тусклыми, - вроде всё хорошо, а хоть волком вой. Никто и не подозревает, что этот человек без возраста, невзрачно, но чистенько одетый, который ходит по улицам и прикасается к людям, заговаривает с ними пустыми фразами - "который час?" или "передайте деньги за проезд", - на самом деле передаёт радость. У одного вместо любви всей жизни остаётся простая симпатия, зато у другого вместо рака желудка оказывается лишь гастрит.
Вон, едет в автобусе юноша на свидание, а потом, после встречи с ним, будет в недоумении крутить в руках пышный букет, ожидая девушку, и, завидев её силуэт в аллее, тайком сунет цветы за спинку скамейки. А зато вот тому, с усталым и серым от страха лицом, дадут результаты биопсии и отменят курс химии, и он пойдет домой и будет думать: "хорошо, что всё обошлось, жаль только, что не видать мне больше ни пива после баньки, ни шашлычков с друзьями".
Вечер уже, пора и домой. Под аркой его остановили гопники, попросили сигаретку, он и в самом деле дал им сигаретку, они удивлённо сказали: "спасибо, земляк", он кивнул им рассеянно и пошёл дальше. Да, чуть не забыл! Зашёл в маленький придомовой магазинчик, и та самая продавщица средних лет, такая же невзрачная, как и он, не спрашивая, протянула ему его обычные половинку батона и кефир, а потом подарила вдруг конфету - просто так, и даже улыбнулась ему неумело подкрашенными губами. Вернулся домой, поужинал, и последней завалящей чужой радости хватило ещё на то, чтобы в сетке вещания оказался его любимый фильм "Иван Бровкин на целине".
Когда-нибудь и он дождется своей настоящей радости. Когда-нибудь он услышит: "Уходи, Агасфер, совсем уходи". А пока так и живёт в ожидании. Так и живёт - процентами с чужих радостей. Так и живёт - вечно.
А я вам скажу: все беды от этих учёных! Не было б их, людям-то и легче жилось бы. Скажете, наговариваю? А вот и зря. Сам я как есть от них пострадавший! Ремесло потерял, даже на похлёбку заработать не могу, а жениться ведь собирался, куда уж теперь. И всё это со мной сотворили два учёных - студент тот, Васька, и этот… век бы не знать его имени!
Бабушка смеётся теперь. А что уж смеяться? Помочь надо бы, всё ж родная кровь! А, говорит, я тебя упреждала, а толку? Дурака учить - решетом воду носить. Вот так вот. Родная бабка. А папаня того хуже. Озлобился, ругается, дерётся ещё. Нос, говорит, у тебя с локоть, а ума - с ноготь. Вот и что с такой роднёй? Никакого утешения от них, хоть плачь!
А начиналось-то всё хорошо, ладно всё начиналось. У нас семья такая, занимаемся мы промыслом народным - ну, колдуем потихоньку. Раньше-то в открытую можно было, а потом времена изменились, и жизни нам никакой не стало. Скрылись в леса, да в землянки. Что ж, что двухэтажная? Всё одно - землянка. Знаешь, какие хоромы у наших прадедов были? Царские! Мы людям помогали, ну, и они в долгу не оставались, вот и жили не тужили.
Давно мы этим занимаемся, пращур мой был волхв известный новгородский, да ты слыхивал, наверное, Вольха Всеславьевич? Вот это он и был. Он оборачиваться умел, то рыбой становился, то волком. Батюшка-то его Змеем был, от него и пошло умение.
Мы многое можем, от Вольха-то научились. Можем и планиду изменить, переписать, что на роду написано. Как, значит, придумаем, так и будет. Вот, к примеру: запишу я тебе, что ты вышел из дому, встретил царевну, влюбилась она в тебя, - так всё и будет. А уж какая там царевна, за это я не в ответе. Может, из какого племени неизвестного, али из Африки али ещё откуда подале. Это уже мелочи, мил человек, тут уж я не виноват.
Жили так мы, на хлеб себе зарабатывали, ну, порой и на маслице оставалось. Довольны были, много ли нам надо. И тут лукавый занёс к нам этого Ваську. Как они звалися-то, не помню. Сикспидиция, кажется. Эта… нографическая, вот! Приехал, говорит, я вас изучать. А что нас изучать? Простой мы народ, тёмный. Пристал, как репей: покажи, да покажи ему записи дедовы. Ну да. Покажешь, а бабушка потом приласкает утюгом чугунным. Не показал, нет. Тогда по-иному пристал. Покажи, как жребий меняешь. А что тут показывать? Тетрадка у меня заветная. Сел, да и написал туда. Ну, говорит, напиши вот хоть про Машу - Маша-то с им приехала в сикспидицию, девка хорошая, кровь с молоком. Да видно, на него заглядывается, на скубента этого. А он - не замечает, диплом имеет, а дела не разумеет.
Ну, переписал я Машин удел, долго ли. Вышла Маша из нашей землянки, а пред ей уже стоит ихый декан. Языком молотит, ручку кренделем согнул, думает, не замечаем мы, как он глазенапы за пазуху ей запустил, да так и увёл Машу, только и видели. А Ваське наплевать, он интересуется наукой, спрашивает, что да как у Маши теперича сложится. Я рассказал в двух словах, а он за голову схватился, орёт благим матом: "Так неправильно! Ты нарушил последовательность функций!"
Я-то поначалу за ухват схватился, думал, это он меня такими словами хает. А оказалось, это научные слова. Стал он мне растолковывать. Говорил с час, а я ничего не понял. Тогда он книжку вытащил. Вот этого. Проппа. Здоровенная книжища. Страниц, наверное, аж сто! А то и боле. "Читай!" - говорит.
Ну, стал я читать. Раз прочёл - ничего не понял. Второй раз прочёл - опять не понял. Третий раз уже прояснилось чутка. А там уже и стал вчитываться. Что пойму, что не пойму, но с каждым разом - поболе понимаю. Этот Пропп, видать, сам колдун был - немец учёный. Да такой ушлый! Из печёного яйца живого цыплёнка высидит. И составил он правила колдовства. И книжку специальную написал: как участь менять. Называется книжка как-то не по-нашему, про каких-то морфологиев, уж не знаю, кто такие. Но всё там расписано: что за чем следовать должно - ежели по науке.
Выучил я книжку ту наизусть. Буквицы заветные - обозначения, то бишь, - все запомнил. Эх… Сосед наш, Ахмедка, правильно мне сказал: "Надо башка твоя дырка вертеть, туда мозга лить!" Не зря в народе говорят: не нужен учёный, а нужен смышлёный. Так меня этот Пропп запутал, так завертел - что твой леший. Ему, немцу, порядок во всём нужон. Чтобы, значит, после А шло Б. А у нас ведь как? Может и не Аз в начале быть, а вовсе Рцы. А в конце - Буки, а посередь - Фита. Главное, куда кривая вывезет, там и счастье найдёшь. Ан нет. По немецкому порядку - не годится так.
Вот и получилось у меня: своё забыл, к чужому не прибился. По-старому-то больше не выходит, как начну писать, так об функциев этих спотыкаюсь. А по-новому вовсе худо получается: метил в ворону, попал в корову. Вот так и маюсь теперя без дела. К папаше народ ходит, к бабушке - бегом бегут. А меня сторонятся, не нужно, говорят, нам ни твоей доли, ни твоей недоли.
Ты уж помоги мне, добрый человек, подай пострадавшему от Проппа, хоть на опохмел-то подай, а? А не подашь, гляди! Сейчас тебе судьбу по функциям распишу! Всю твою морфологию на чистую воду выведу! Куда побежал? Да я пошутил, воротись! Эх…
2.Работа в условиях кризиса
"… и твоих тоже", - рука продолжала выводить нарочито корявыми печатными буквами ядовитые строчки. Подписаться "доброжелатель" или не надо? Нет, с подписью в этом случае лучше. Листок сложить в конверт, теперь адрес, готово. Отложить в сторону. Очередь за следующим. "Уважаемый кириос Павлидис, сердце кровью обливается, так жалко смотреть на вас. Вы доверяете этому "другу", а он за вашей спиной заводит шашни с вашей женой …" - ну, вот так, немножко просторечий добавить, и казёнщины побольше, чтобы создавалось впечатление не очень грамотного человека, как по телевизору слышит, так и пишет.
Пару ошибок ещё. Некоторые делают глупые ошибки в простых словах, сразу видно - специально. Ну и дураки. Продуманно надо ошибаться, в сложных выражениях, которые предполагаемый автор мог знать только понаслышке. И подлиннее периоды, подлиннее, - обычно долгими периодами с множеством вводных оборотов разговаривают не слишком образованные люди, которым хочется казаться умнее, - вон как сосед, тот, если начнёт фразу, закончит не раньше, чем через полчаса, сто раз запутавшись в причастиях.
Второе письмо. Кто там ещё остался? Муж Георгиади, жена Аргиропуло, родители Цавахиду? А Псараса пропускаем снова, пусть теряются в догадках, почему это всем пишут, а Псарасу - нет. Подозрительно как-то.
Шестое. Всё. На сегодня по этому направлению - хватит. Завтра ещё порцию. Главное - не отступать. Добиваться своего методично, упорно. Каплю за каплей лить яд. Не сегодня, так завтра это сработает, отравит им жизнь, карьеру сломает, а дальше - по накатанным рельсам: кто сопьётся, кто на дно скатится, а кто и выстоит, не всех же топить, кому-то и хорошую судьбу прописать. Всё продумано, проколов не будет. Надо судьбу изменить? Изменим, не проблема. Жаль, что нет школы анонимов, можно было бы мастер-класс провести. Обычно анонимам обидно, тщеславие автора требует, чтобы кто-то восхитился творением, но показать некому, и ничего тут не поделаешь, жанр такой. У неё всё иначе. Сёстры посмотрят, без этого никак, вместе же работают, нужно быть в курсе дел друг друга, чтобы не было накладок.
Так, пора покупать новые конверты, да и бумагу тоже. И газет купить, следующую порцию надо будет вырезать. Разорение эти канцтовары! Но всё же дешевле пряжи, пряжа-то привычнее, слов нет, но цены, цены! Овец мало, не допросишься шерсти у владельцев, ехать куда-то - на билетах разоришься. Сама уже который год в одном хитончике, нет, проще анонимки. Младшая сестрица что-то выступает насчёт профессионализма, хорошо ей говорить, ей только ножницы и нужны, вот и все инструменты. Старшая молчит, самой несладко, то гирьки на весах сточатся, то чашки лудить надо, всё деньги и деньги. Вот ей, средней сестре, и пришло в голову - а почему бы и нет? Техника отработана, и неплохая техника, судьбы анонимки изменяют ничем не хуже пряжи. А кризис не она придумала, нечего на неё и валить.
Эх! Всё измельчало, даже и они, что говорить. Раньше они с сёстрами одни были на весь мир, а теперь только по Греции работают. Пришли новые, молодые, на пятки наступают, в затылок дышат, вытеснили с привычных позиций. А как появился Евросоюз, а потом кризисы грянули один за другим, так и вообще тяжело стало. С одеждой туго, с едой плохо. Шелковицу вон во дворе посадила, два куста, чтобы варенье варить, хоть побаловаться когда сладеньким, так белки сожрали. Так что пусть сестра Атропос не выступает, не до жиру…
И Клото, чуть размяв пальцы, решительно взялась за следующие анонимки.
3. Усреднитель
Этот рассказ мы написали вдвоём с treasurer_zero
Day and night my toils redouble,
Never nearer to the goal;
Night and day, I feel the trouble
Of the Wanderer in my soul.
William Wordsworth,
"Song For The Wandering Jew"
Он проснулся рано, как обычно: старческая привычка спать мало. Полежал немножко, гадая, каким будет день. Насчёт погоды и не гадал даже: погода здесь всегда была серенькой, скучной, будто солнце забыло этот унылый городок или рассорилось с ним и решило не заходить больше.
Встал, скрипнув привычно суставами. Болит. Всё болит и болит. То рука заноет, то ногу судорогой схватит. Ничего смертельного, нет, ни в коем случае. Но изматывает это постоянство мелких болячек. Давно он уже и забыл себя молодого, черноволосого, нахального, будто всю жизнь так и жил стариком, да так оно и есть: стариком он пробыл гораздо дольше. У него порой было чувство, что он живёт какой-то подержанной жизнью: кто-то уже её прожил, а ему остались изношенные отрепья.
Кофе опять вышел невкусным, жиденьким - вся вчерашняя удача спущена ещё вечером, мелкие удачи быстро кончаются. Только покажется - набрал, как уже нет их. Он всегда представлял свои удачи воробушками: маленькие, невзрачные, непостоянные, подлетит и тут же улетает. Ладно, лирика это, пора собираться, да не забыть проверить, поставил ли суп в холодильник. Неплохо бы здесь хоть подкрасить чуть, угрюмое всё, обшарпанное, да обновлять не хочется, скоро, видимо, придётся переезжать, мало здесь осталось радостей, совсем мало. Да и примелькался он тут уже.
Он вышел из дому. Знакомая продавщица поднимала жалюзи, кивнула ему, что-то она сегодня выглядит хуже обычного, глаза красные, плакала, наверное. Надо не забыть бы к ней подойти, может, спросить какую-то мелочь или купить у неё что. Посмотрим ближе к вечеру, как получится.
Он подошёл к остановке. Нет, лучше автобус он оставит на потом, сейчас там слишком много народу, не разберёшь, кто есть кто. Зайти в кафе, где сервируют горячие завтраки? Пожалуй. Что тут? Сосиски. Неплохо. Каких только завтраков он не ел на своём веку! Начиная с ломтиков ананаса и заканчивая жареной саранчой. Блинчики с творогом, что ли, тоже взять? От творога будет кисло во рту, да и ладно, зато, хоть небольшое, но - удовольствие.
Он взял свою чашку чая и огляделся. Народу в кафе было немного, время ещё раннее. Какие же они все неинтересные, - подумал. Поймал себя на брюзжании, усмехнулся, а как не брюзжать? Возраст. Ничего уже нет интересного. Ничего нового. Ничего удивительного. Всё видел, всё слышал, всё знает. Скука и тоска. Иногда ему казалось, что он понемногу сходит с ума. Да может, и не казалось.
Вот и клиент. Ишь, как распирает его, в таком-то возрасте. Не влюбился, явно. И не первенец родился. Значит - работа. Добился чего-то важного. А вот, прямо следом за ним, и второй. Голова поникла, вид помятый, не спал ночь, еду заказал, а сам не ест, сидит, машинально вилкой по тарелке скребёт, не соображает, что раздражает всех этим звуком, не до того ему. На пальце кольцо, нервно его трогает. Жена ушла?
Он встал, подошёл к первому, спросил, который час. Тут же обернулся ко второму, попросил горчицу. Второй не сразу понял, о чём речь, но, повинуясь жесту, послушно протянул баночку. Готово.
Он вернулся за свой столик, продолжая наблюдать. Радость на лице первого как-то приугасла. Улыбка осталась, но теперь это была просто улыбка, а не яркое сияние, как сначала. Дошло, значит, что мирового значения его открытие не имеет. Второй же слегка приободрился, видно было, что взял себя в руки, понял: жизнь не кончилась, есть ещё в ней смысл. Ну, что же. Дело сделано. Воробьишка совсем крохотный вышел, такой удачи достанет разве лишь на то, чтобы суп удался или ботинки до утра просохнуть успели, ну, хоть так.
Он с кряхтением встал, расплатился за свой завтрак. Пора на остановку. Он любил работать в автобусах. Простое "передайте за билет" соединяло двух незнакомых людей в его ростовщическую цепочку, счастье и радость одного частично передавались другому. А ему оставался процент. Маленькая разница удачи. Этим и жил.
Поначалу-то он не знал, в чём дело. Не понял, что наказан. Радовался даже. Все поумирали, а он всё жив. Но когда прошёл век, начался второй, он забеспокоился. Что это с ним? Хвороба какая? Потом растолковали умные люди, конечно. Всякое бывало за это время. Одно он понял: убить себя он не может, осуждён на жизнь. Не то чтобы он не пробовал. Порой такое отчаяние накатывало, голову хотел разбить о камни стены. А - не разбивалась голова. Заживали раны. И на войну рвался, и тоже - бесполезно, облетали его стрелы. Рядом народ косило, а он разве что слабую царапину получит. И пули появились, и они не задевали.
В общем, вспоминать то время не хочется. Сейчас он смирился. Знает, что наступит и ему время уйти, надо просто дождаться. А пока - делает свою работу: компенсирует бурной радостью одних смертельные разочарования других, и все вокруг недовольны - жизнь серая. Гений обыденности - это о нём, всё, к чему он ни прикасается, становится мелким происшествием в жизни заурядного человека. И, как медяков в кармане, к вечеру у него набирается немножко маленьких радостей.
Вот так и живёт он, а на что живёт? Даёт в рост одним радость других, он ростовщик и живёт на свой процент с чужой радости, процент маленький, - и радости маленькие, а как радости не остаётся, уходит дальше. И города после его ухода становятся беспросветными, тусклыми, - вроде всё хорошо, а хоть волком вой. Никто и не подозревает, что этот человек без возраста, невзрачно, но чистенько одетый, который ходит по улицам и прикасается к людям, заговаривает с ними пустыми фразами - "который час?" или "передайте деньги за проезд", - на самом деле передаёт радость. У одного вместо любви всей жизни остаётся простая симпатия, зато у другого вместо рака желудка оказывается лишь гастрит.
Вон, едет в автобусе юноша на свидание, а потом, после встречи с ним, будет в недоумении крутить в руках пышный букет, ожидая девушку, и, завидев её силуэт в аллее, тайком сунет цветы за спинку скамейки. А зато вот тому, с усталым и серым от страха лицом, дадут результаты биопсии и отменят курс химии, и он пойдет домой и будет думать: "хорошо, что всё обошлось, жаль только, что не видать мне больше ни пива после баньки, ни шашлычков с друзьями".
Вечер уже, пора и домой. Под аркой его остановили гопники, попросили сигаретку, он и в самом деле дал им сигаретку, они удивлённо сказали: "спасибо, земляк", он кивнул им рассеянно и пошёл дальше. Да, чуть не забыл! Зашёл в маленький придомовой магазинчик, и та самая продавщица средних лет, такая же невзрачная, как и он, не спрашивая, протянула ему его обычные половинку батона и кефир, а потом подарила вдруг конфету - просто так, и даже улыбнулась ему неумело подкрашенными губами. Вернулся домой, поужинал, и последней завалящей чужой радости хватило ещё на то, чтобы в сетке вещания оказался его любимый фильм "Иван Бровкин на целине".
Когда-нибудь и он дождется своей настоящей радости. Когда-нибудь он услышит: "Уходи, Агасфер, совсем уходи". А пока так и живёт в ожидании. Так и живёт - процентами с чужих радостей. Так и живёт - вечно.