История моей дастпоны. Третья напоминалка свыше
Седовласый Борис Бабаев, чье лицо так любят камеры, постучал пальцем по пластине дастпоны на моей руке и спросил:
- Ты написала о мастере?
Я опустила глаза и покачала головой
- Ты думешь, что напишешь потом? А если будет поздно, а если не успеешь? Ты простишь себе? - требовательно и резко спросил он, такой неизменно ласковый и мягкий.
Я молчала, уныло теребя цепочку дастпоны.
- Ты запомни, твоя журналистская совесть будет не чиста, если ты не сделаешь этого. В таких темах нет ни завтра, ни послезавтра. Есть только сейчас.
Молодой ювелир на ташкентском Бродвее
Это было очень давно. В 1987 году. Я носила в себе Юльку, но беременный живот практически не был заметен под легким пальто. Помнится тогда мы пошли прогуляться вечером на ташкентский Бродвей. Бродвей в те времена был шумен, ярок и весел. Вдоль пешеходной аллеи неизменные художники и мастера-самодельщики продавали всякие "художества". Там всегда можно было купить неплохие изделия из серебра ручной работы, потому на ювелирные россыпи я поглядывала пристально. Дастпону я увидела сразу. Необычной формы наручное украшение, состоящее из браслета, трех колец и наладонной пластины, скрепленных цепочками имело непривычный вид. При этом общий стиль казался далеко не арабским, а настоящим тюркским, узбекским. Рассмотрев ближе резьбу на кольцах, с удивлением отметила сходство с татарскими мотивами. И тогда я еще не знала, что она называется дастпона.
Дастпона лежала на куске бархата, расстеленом прямо на асфальте. Я присела на корточки, приподняла ее, и сразу одела дивное украшение на руку. "Твоя..." - отозвалась дастпона горячей волной по руке и затихла.
- Сколько она стоит? - подняла я глаза на продавца
Я не помню сколько она стоила. Я даже не помню, показалось ли мне это дорого или дешево. Не в этом дело.
Хозяин моей дастпоны - красивый высокий парень. Он же оказался мастером, создавшим ее. Я принялась спрашивать, откуда он взял такую интересную форму. Молодой ювелир ответил, что отец научил.
Слияние
Я перестала чувствовать ее сразу. Это как с любимыми духами, когда не ощущаешь их запах, потому что он для тебя есть естественная среда обитания. Я не снимала дастпону месяцами. Просто не испытывала в этом необходимости. Она не мешала мне мыть руки, посуду, стирать, готовить. Разве что тесто и фарш. Приходилось все таки стягивать ее и выковыривать из цепочки налипшие комки. И по утрам, я иногда просыпалась с четким отпечатком дастпоны на щеке. Она стала частью меня. Без нее я себя чувствовала как черепаха без панциря. Голой и беззащитной. С тех пор я редко выхожу из дома без дастпоны на руке. Ну разве что в такое место, где столь яркие украшения на руках просто не приемлимы по протоколу. Но тогда она непременно где-нибудь в кармашке сумки.
"Я возьму твою боль на себя..."
Со временем я начала замечать некую мистическую обратную связь. Я по природе глубокий "скэптик" , отравленный с детства диаматом. Но не замечать особых знаков было трудно. Начиная от жжения, исходящего от дастпоны в опасных ситуациях, доходя до воспаления под ней, появлявшегося и исчезавшего за секунды, если критическая ситуация миновала. Кожа под дастпоной чернела задолго до того, как начинало болеть сердце. А могла оставаться чистой месяцами. Значит с сердцем все в порядке, понимала я.
Первая моя дастпона умерла ярко и внезапно. Был у меня тогда момент большого триумфа. Сцена, софиты, десятки камер, аплодисменты, тысячи зрителей, лавина цветов и поздравлений. Когда я спускалась со сцены, дастпона разорвалась по цепочкам и ушкам в нескольких местах. И я едва успела подхватить рукой летящие звонкие куски. Это расплата за успех - думала я. Но это было только предупреждение.
Перерождения
Я едва дождалась выходных, чтобы поехать на Бродвей. Пять лет прошло. Я не нашла того молодого ювелира, но передала через продавцов, что приду сюда в следующие выходные, и если у него есть готовая дастпона, то пусть он ее непременно принесет. Через неделю мы встретились с мастером еще раз. И я забрала новую дастпону. Для меня она не была новой. Она ощущалась как та же самая. Ничего не изменилось.
Во втором рождении дастпона прожила на моей руке еще пять лет. Умерла она не в час триумфа, а под взглядом пьяного мужика.
Я ехала в автобусе и уже подошла к выходу, готовясь сойти. На поручне у двери болтался отвратительный пьяный субъект, который жаждал общения. Он начал отпускать мне сальные замечания. Я угрюмо молчала.
- Это у тебя что? - он постучал пальцем по наладонной пластине дастпоны на руке, которой я держалась за поручень. - Это от сглазу?
Я продолжала молчать, лишь сменила руку. Пьяный мужик вдруг разозлился, глаза налились ненавистью и он неожиданно зло прокричал:
- А вот я сейчас посмотрю на тебя и сглажу!
К счастью, в этот момент мы подъехали к остановке, и я вышла. В ту секунду, когда нога моя коснулась земли, раздался тихий звон и дастпона беспомощно повисла на руке неказистой конструкцией. Браслет. Массивный выпуклый браслет развалился на две части, зияя безобразным рваным изломом. Часть браслета висела на цепочках, другая опять-таки скользнула в испуганно подставленную другую руку.
И я вернулась на Бродвей в поисках дастпоны. Но молодого ювелира там уже никто не видел. Начался долгий период поисков по салонам и мастерским. Все качали головой в ответ на мое описание странного украшения. Никто его не видел. Как будто и не было его никогда. Помнится, от безысходности, из фрагментов двух других я собрала одно. И оно было очень некомфортным и нещадно кололось.
Её зовут дастпона...
За время ношения дастпоны, я узнала о ней много. И повидала много аналогов. И туркменских, и хорезмских, и каракалпакских, и казахских. Что территориально, собственно есть одна зона, одна сторона.
Как-то раз, известный в определенных кругах, исследователь узбекской литературы, Нигора Умарова, рассказала, что в библиотечных фондах, она видела старый каталог узбекских старинных национальных украшений, и там, на одной из фотографий, была почти точная копия моего. Тогда Нигора приложила усилия, чтобы вынести на день ту книгу из библиотеки, и моя, как я ее называла "ручка" обрела свое настоящее имя. Ее звали дастпона. Что собственно и переводилось как "браслет". Однако на фарси существовали несколько слов, означающих браслеты, и, видимо, дастпоной обозначали браслет именно этого вида.
С тех пор я очень не любила, когда мою дастпону называли арабским "жади" или казахским "блезик". Потому что отличия в этих украшениях слишком явны.
Другой почерк
Время шло. Одна дастпона умирала, и наступало время родиться новой. Кто-то из знакомых поведал, что на Бродвее вновь появилось украшение, похожее на мое. Я его нашла. Дастпону продавал перекупщик и он ничего не мог мне сказать о мастере, создавшем его. Дастпона была одновременно и такой, и не такой. Она внешне была очень похожа на своих предшественниц, но сидела на руке как то иначе. Иначе ощущалась. Мы долго пытались прирасти друг к другу. Это была определенно работа другого мастера. Не чужая, нет. Но и не та. Однако время шло, и эта дастпона была моею частью еще пять лет, умерев также, как и предшественницы, внезапно, в ситуации тяжелой и критической. Ни разу не упав на землю.
Была и четвертая дастпона, точно также купленная у перекупщика и как три предыдущие погибла она в одно мгновение, разорвавшись на части в нелегкий жизненный момент. Вот еще с той, с третьей, у меня возникло ощущение, что мастер, создавший эти две дастпоны - пожилой человек. И еще каким-то неведомым чувством, как это не смешно, мне думалось, что он татарин. Смеяться будете - но голос крови.
Пожилой татарин. Галия. Предпоследнее предупреждение.
Прошло еще четыре года. Моя дастпона уже пережила две починки, и я начала ее щадить, все чаще уходя из дома без нее. Надежды на Бродвей уже не было никакой, потому что не стало прежнего Бродвея. Художников и мастеров с него разогнали, отдав им какие-то задники парка. Туда просто никто не ходил. Однако путь мой в тот счастливый день пролегал именно через этот забытый богом угол. У меня было 15 минут свободного времени, и я решила пройтись пешком по аллее.
И тогда увидела дастпону. Продавала ее приятная женщина моего возраста. Я схватила дастпону, бегло осмотрела, и волнуясь, сбивчиво начала ей рассказывать про молодого ювелира 20 лет назад, про четыре своих дастпоны, про Бродвей, как искала, как срослась, грозила принести останки всех четырех ... Я ей рассказывала все вышеизложенное, только путанными отрывками понятных лишь мне одной фраз. Её звали Галия.
- Тот молодой ювелир с Бродвея, о котором вы говорите - мой брат, - сказала Галия, - а это на руке у вас работа моего отца.
- Как?! Как увидеть вашего брата, вашего отца? Мне так много нужно им сказать!
Глаза Галии потемнели. Она рассказала, что в семье случилась беда. Брат пропал без вести. Он отправился с большой суммой денег в Россию и до сих пор о нем ничего не известно. Отец уже стар. Ему все тяжелее работать. Он работает вместе со своим братом, тоже уже пожилым человеком.
Мы говорили с Галией долго. Я уже не пошла ни на какую встречу. Мы договорились с Галией, что она передаст мои слова отцу, и что он сделает еще две дастпоны, для моих дочерей. Мы перезванивались с Галией одно время.
Я уже носила новую дастпону, и две были переданы дочкам. И я все собиралась, и собиралась съездить на интервью. Потом у меня умыкнули телефон, в котором был записан номер Галии. И наступило безвременье.
Фатима. Подарок судьбы
В это воскресенье я отправилась на одну из самых популярных выставок ремесленников, которую в Ташкенте все называют "выставка в Интерконти". Хозяйка выставки, Наиба, пообещала мне познакомить с новыми мастерами национальных изделий. Мы переходили от мастера к мастеру, когда к нам подошла совсем молоденькая девушка. Она терпеливо ждала, когда мы с Наибой перестанем обсуждать тунику из антикварного абрового крепдешина.
- Наиба, извините, что отвлекаю, как с местом на следующую выставку?
Наиба погрустнела глазами, и ответила, что мест уже нет. Выставка Наибы очень популярна, и мастера записываются на нее за несколько месяцев. Видимо что-то в этой девочке привлекло внимание Наибы, потому что, уже отказав в участии, она вдруг спросила:
- У вас с собой фотографии ваших работ?
Девочка кивнула, и они принялись рассматривать фотографии. Я уже было решила переключить свое внимание на резчиков по дереву, пока Наиба занята. Но скользнула взглядом по фотографии.
- Наиба!! - завопила я, - Там моя дастпона!!
Наиба хорошо знала всю мою эпопею про дастпону длиною в 27 лет, и даже предпринимала попытки помочь мне найти таинственного мастера. Поэтому она выдернула из стопки фотографию и принялась рассматривать. Я танцевала жигу, периодически тыкая пальцем в сестренку моей дастпоны на фотографии.
- Это тот же мастер!!! - ликовала я.
Хозяйка фотографий изумленно смотрела на тетеньку в чапане исполняющую танец бешеной кошки и тычщей рукой в браслет на фотографии. Вдруг она сфокусировалась на моей руке, прикоснулась к ладонной пластине дастпоны и медленно проговорила:
- Это работа моего отца...
Я не знала как ее спросить, я боялась страшного ответа. Я не знала, как объяснить, как оправдаться, что за столько лет, я сама ни разу не сделала шаг на встречу.
- Ваш отец... Он сейчас ....Как здоровье вашего отца? - выпалила я
- Хорошо, спасибо - улыбалась Фатима
- Он работает?
- Да
- Я вас никуда не отпущу. Только не уходите пожалуйста! - я взяла девочку за руку, притянула к себе, боясь потерять.
Наиба переводила изумленный взгляд то на меня, то на Фатиму, то на фотографии.
Тут я принялась рассказывать Фатиме про каждый год жизни каждой из моих пяти дастпона, про молодого человека с Бродвея, как он исчез, как я искала, как ждала, про пожилого татарина, про Галию, как украли телефон, в котором был телефон, про слияние, про часть меня, про журналистскую совесть... Про то что я обязана съездить к ее отцу и написать о нем рассказ. О нем и о сыне.
Я говорила, а Фатима плакала
- Только не уходите Фатимочка. Я сейчас к вам подойду, - уговаривала я ее, отпуская
Наиба протянула ей стопку фотографий с работами.
- Значит не получится? - грустно спросила ее Фатима
- Что значит не получится? Вы участвуете! В обязательном порядке! Только у меня просьба. Можно я тоже поеду знакомиться к вашему отцу? Я столько про него слышала! - сказала Наиба.
И Фатима умчалась расставлять свои работы, чтобы показать.
Фатима. Ювелир
Я с некоторым волнением искала в толпе Фатиму. Я очень боялась разочароваться. Впрочем, мне было все равно. Она была сестрой и дочерью людей, которых я никогда не знала лично, но которые незримо были со мной столько лет. Увидев работы Фатимы, я счастливо вздохнула.
Я буду о тебе писать, девочка. Тот же стиль, та же проникновенность, то же изящество, та же одновременная классичность и непохожесть на других. Каждая работа - целая поэма, каждая сразу вызывает из небытия поток слов, и не приходится задумываться, чтобы описать. Так ярко и дерзко. Так глубоко национально.
И вот уж совсем скоро я пойду к самому мастеру на интервью. И буду спрашивать, фотографировать, спрашивать, и рассказывать. Про каждую из моих дастпона
- Ты написала о мастере?
Я опустила глаза и покачала головой
- Ты думешь, что напишешь потом? А если будет поздно, а если не успеешь? Ты простишь себе? - требовательно и резко спросил он, такой неизменно ласковый и мягкий.
Я молчала, уныло теребя цепочку дастпоны.
- Ты запомни, твоя журналистская совесть будет не чиста, если ты не сделаешь этого. В таких темах нет ни завтра, ни послезавтра. Есть только сейчас.
Молодой ювелир на ташкентском Бродвее
Это было очень давно. В 1987 году. Я носила в себе Юльку, но беременный живот практически не был заметен под легким пальто. Помнится тогда мы пошли прогуляться вечером на ташкентский Бродвей. Бродвей в те времена был шумен, ярок и весел. Вдоль пешеходной аллеи неизменные художники и мастера-самодельщики продавали всякие "художества". Там всегда можно было купить неплохие изделия из серебра ручной работы, потому на ювелирные россыпи я поглядывала пристально. Дастпону я увидела сразу. Необычной формы наручное украшение, состоящее из браслета, трех колец и наладонной пластины, скрепленных цепочками имело непривычный вид. При этом общий стиль казался далеко не арабским, а настоящим тюркским, узбекским. Рассмотрев ближе резьбу на кольцах, с удивлением отметила сходство с татарскими мотивами. И тогда я еще не знала, что она называется дастпона.
Дастпона лежала на куске бархата, расстеленом прямо на асфальте. Я присела на корточки, приподняла ее, и сразу одела дивное украшение на руку. "Твоя..." - отозвалась дастпона горячей волной по руке и затихла.
- Сколько она стоит? - подняла я глаза на продавца
Я не помню сколько она стоила. Я даже не помню, показалось ли мне это дорого или дешево. Не в этом дело.
Хозяин моей дастпоны - красивый высокий парень. Он же оказался мастером, создавшим ее. Я принялась спрашивать, откуда он взял такую интересную форму. Молодой ювелир ответил, что отец научил.
Слияние
Я перестала чувствовать ее сразу. Это как с любимыми духами, когда не ощущаешь их запах, потому что он для тебя есть естественная среда обитания. Я не снимала дастпону месяцами. Просто не испытывала в этом необходимости. Она не мешала мне мыть руки, посуду, стирать, готовить. Разве что тесто и фарш. Приходилось все таки стягивать ее и выковыривать из цепочки налипшие комки. И по утрам, я иногда просыпалась с четким отпечатком дастпоны на щеке. Она стала частью меня. Без нее я себя чувствовала как черепаха без панциря. Голой и беззащитной. С тех пор я редко выхожу из дома без дастпоны на руке. Ну разве что в такое место, где столь яркие украшения на руках просто не приемлимы по протоколу. Но тогда она непременно где-нибудь в кармашке сумки.
"Я возьму твою боль на себя..."
Со временем я начала замечать некую мистическую обратную связь. Я по природе глубокий "скэптик" , отравленный с детства диаматом. Но не замечать особых знаков было трудно. Начиная от жжения, исходящего от дастпоны в опасных ситуациях, доходя до воспаления под ней, появлявшегося и исчезавшего за секунды, если критическая ситуация миновала. Кожа под дастпоной чернела задолго до того, как начинало болеть сердце. А могла оставаться чистой месяцами. Значит с сердцем все в порядке, понимала я.
Первая моя дастпона умерла ярко и внезапно. Был у меня тогда момент большого триумфа. Сцена, софиты, десятки камер, аплодисменты, тысячи зрителей, лавина цветов и поздравлений. Когда я спускалась со сцены, дастпона разорвалась по цепочкам и ушкам в нескольких местах. И я едва успела подхватить рукой летящие звонкие куски. Это расплата за успех - думала я. Но это было только предупреждение.
Перерождения
Я едва дождалась выходных, чтобы поехать на Бродвей. Пять лет прошло. Я не нашла того молодого ювелира, но передала через продавцов, что приду сюда в следующие выходные, и если у него есть готовая дастпона, то пусть он ее непременно принесет. Через неделю мы встретились с мастером еще раз. И я забрала новую дастпону. Для меня она не была новой. Она ощущалась как та же самая. Ничего не изменилось.
Во втором рождении дастпона прожила на моей руке еще пять лет. Умерла она не в час триумфа, а под взглядом пьяного мужика.
Я ехала в автобусе и уже подошла к выходу, готовясь сойти. На поручне у двери болтался отвратительный пьяный субъект, который жаждал общения. Он начал отпускать мне сальные замечания. Я угрюмо молчала.
- Это у тебя что? - он постучал пальцем по наладонной пластине дастпоны на руке, которой я держалась за поручень. - Это от сглазу?
Я продолжала молчать, лишь сменила руку. Пьяный мужик вдруг разозлился, глаза налились ненавистью и он неожиданно зло прокричал:
- А вот я сейчас посмотрю на тебя и сглажу!
К счастью, в этот момент мы подъехали к остановке, и я вышла. В ту секунду, когда нога моя коснулась земли, раздался тихий звон и дастпона беспомощно повисла на руке неказистой конструкцией. Браслет. Массивный выпуклый браслет развалился на две части, зияя безобразным рваным изломом. Часть браслета висела на цепочках, другая опять-таки скользнула в испуганно подставленную другую руку.
И я вернулась на Бродвей в поисках дастпоны. Но молодого ювелира там уже никто не видел. Начался долгий период поисков по салонам и мастерским. Все качали головой в ответ на мое описание странного украшения. Никто его не видел. Как будто и не было его никогда. Помнится, от безысходности, из фрагментов двух других я собрала одно. И оно было очень некомфортным и нещадно кололось.
Её зовут дастпона...
За время ношения дастпоны, я узнала о ней много. И повидала много аналогов. И туркменских, и хорезмских, и каракалпакских, и казахских. Что территориально, собственно есть одна зона, одна сторона.
Как-то раз, известный в определенных кругах, исследователь узбекской литературы, Нигора Умарова, рассказала, что в библиотечных фондах, она видела старый каталог узбекских старинных национальных украшений, и там, на одной из фотографий, была почти точная копия моего. Тогда Нигора приложила усилия, чтобы вынести на день ту книгу из библиотеки, и моя, как я ее называла "ручка" обрела свое настоящее имя. Ее звали дастпона. Что собственно и переводилось как "браслет". Однако на фарси существовали несколько слов, означающих браслеты, и, видимо, дастпоной обозначали браслет именно этого вида.
С тех пор я очень не любила, когда мою дастпону называли арабским "жади" или казахским "блезик". Потому что отличия в этих украшениях слишком явны.
Другой почерк
Время шло. Одна дастпона умирала, и наступало время родиться новой. Кто-то из знакомых поведал, что на Бродвее вновь появилось украшение, похожее на мое. Я его нашла. Дастпону продавал перекупщик и он ничего не мог мне сказать о мастере, создавшем его. Дастпона была одновременно и такой, и не такой. Она внешне была очень похожа на своих предшественниц, но сидела на руке как то иначе. Иначе ощущалась. Мы долго пытались прирасти друг к другу. Это была определенно работа другого мастера. Не чужая, нет. Но и не та. Однако время шло, и эта дастпона была моею частью еще пять лет, умерев также, как и предшественницы, внезапно, в ситуации тяжелой и критической. Ни разу не упав на землю.
Была и четвертая дастпона, точно также купленная у перекупщика и как три предыдущие погибла она в одно мгновение, разорвавшись на части в нелегкий жизненный момент. Вот еще с той, с третьей, у меня возникло ощущение, что мастер, создавший эти две дастпоны - пожилой человек. И еще каким-то неведомым чувством, как это не смешно, мне думалось, что он татарин. Смеяться будете - но голос крови.
Пожилой татарин. Галия. Предпоследнее предупреждение.
Прошло еще четыре года. Моя дастпона уже пережила две починки, и я начала ее щадить, все чаще уходя из дома без нее. Надежды на Бродвей уже не было никакой, потому что не стало прежнего Бродвея. Художников и мастеров с него разогнали, отдав им какие-то задники парка. Туда просто никто не ходил. Однако путь мой в тот счастливый день пролегал именно через этот забытый богом угол. У меня было 15 минут свободного времени, и я решила пройтись пешком по аллее.
И тогда увидела дастпону. Продавала ее приятная женщина моего возраста. Я схватила дастпону, бегло осмотрела, и волнуясь, сбивчиво начала ей рассказывать про молодого ювелира 20 лет назад, про четыре своих дастпоны, про Бродвей, как искала, как срослась, грозила принести останки всех четырех ... Я ей рассказывала все вышеизложенное, только путанными отрывками понятных лишь мне одной фраз. Её звали Галия.
- Тот молодой ювелир с Бродвея, о котором вы говорите - мой брат, - сказала Галия, - а это на руке у вас работа моего отца.
- Как?! Как увидеть вашего брата, вашего отца? Мне так много нужно им сказать!
Глаза Галии потемнели. Она рассказала, что в семье случилась беда. Брат пропал без вести. Он отправился с большой суммой денег в Россию и до сих пор о нем ничего не известно. Отец уже стар. Ему все тяжелее работать. Он работает вместе со своим братом, тоже уже пожилым человеком.
Мы говорили с Галией долго. Я уже не пошла ни на какую встречу. Мы договорились с Галией, что она передаст мои слова отцу, и что он сделает еще две дастпоны, для моих дочерей. Мы перезванивались с Галией одно время.
Я уже носила новую дастпону, и две были переданы дочкам. И я все собиралась, и собиралась съездить на интервью. Потом у меня умыкнули телефон, в котором был записан номер Галии. И наступило безвременье.
Фатима. Подарок судьбы
В это воскресенье я отправилась на одну из самых популярных выставок ремесленников, которую в Ташкенте все называют "выставка в Интерконти". Хозяйка выставки, Наиба, пообещала мне познакомить с новыми мастерами национальных изделий. Мы переходили от мастера к мастеру, когда к нам подошла совсем молоденькая девушка. Она терпеливо ждала, когда мы с Наибой перестанем обсуждать тунику из антикварного абрового крепдешина.
- Наиба, извините, что отвлекаю, как с местом на следующую выставку?
Наиба погрустнела глазами, и ответила, что мест уже нет. Выставка Наибы очень популярна, и мастера записываются на нее за несколько месяцев. Видимо что-то в этой девочке привлекло внимание Наибы, потому что, уже отказав в участии, она вдруг спросила:
- У вас с собой фотографии ваших работ?
Девочка кивнула, и они принялись рассматривать фотографии. Я уже было решила переключить свое внимание на резчиков по дереву, пока Наиба занята. Но скользнула взглядом по фотографии.
- Наиба!! - завопила я, - Там моя дастпона!!
Наиба хорошо знала всю мою эпопею про дастпону длиною в 27 лет, и даже предпринимала попытки помочь мне найти таинственного мастера. Поэтому она выдернула из стопки фотографию и принялась рассматривать. Я танцевала жигу, периодически тыкая пальцем в сестренку моей дастпоны на фотографии.
- Это тот же мастер!!! - ликовала я.
Хозяйка фотографий изумленно смотрела на тетеньку в чапане исполняющую танец бешеной кошки и тычщей рукой в браслет на фотографии. Вдруг она сфокусировалась на моей руке, прикоснулась к ладонной пластине дастпоны и медленно проговорила:
- Это работа моего отца...
Я не знала как ее спросить, я боялась страшного ответа. Я не знала, как объяснить, как оправдаться, что за столько лет, я сама ни разу не сделала шаг на встречу.
- Ваш отец... Он сейчас ....Как здоровье вашего отца? - выпалила я
- Хорошо, спасибо - улыбалась Фатима
- Он работает?
- Да
- Я вас никуда не отпущу. Только не уходите пожалуйста! - я взяла девочку за руку, притянула к себе, боясь потерять.
Наиба переводила изумленный взгляд то на меня, то на Фатиму, то на фотографии.
Тут я принялась рассказывать Фатиме про каждый год жизни каждой из моих пяти дастпона, про молодого человека с Бродвея, как он исчез, как я искала, как ждала, про пожилого татарина, про Галию, как украли телефон, в котором был телефон, про слияние, про часть меня, про журналистскую совесть... Про то что я обязана съездить к ее отцу и написать о нем рассказ. О нем и о сыне.
Я говорила, а Фатима плакала
- Только не уходите Фатимочка. Я сейчас к вам подойду, - уговаривала я ее, отпуская
Наиба протянула ей стопку фотографий с работами.
- Значит не получится? - грустно спросила ее Фатима
- Что значит не получится? Вы участвуете! В обязательном порядке! Только у меня просьба. Можно я тоже поеду знакомиться к вашему отцу? Я столько про него слышала! - сказала Наиба.
И Фатима умчалась расставлять свои работы, чтобы показать.
Фатима. Ювелир
Я с некоторым волнением искала в толпе Фатиму. Я очень боялась разочароваться. Впрочем, мне было все равно. Она была сестрой и дочерью людей, которых я никогда не знала лично, но которые незримо были со мной столько лет. Увидев работы Фатимы, я счастливо вздохнула.
Я буду о тебе писать, девочка. Тот же стиль, та же проникновенность, то же изящество, та же одновременная классичность и непохожесть на других. Каждая работа - целая поэма, каждая сразу вызывает из небытия поток слов, и не приходится задумываться, чтобы описать. Так ярко и дерзко. Так глубоко национально.
И вот уж совсем скоро я пойду к самому мастеру на интервью. И буду спрашивать, фотографировать, спрашивать, и рассказывать. Про каждую из моих дастпона