Санкт-Петербург, часть вторая: Hojotoho!
Я в ночном бою, усталый,
Сбросил щит с могучих плеч,
Чёрный меч разбил о скалы.
Вельзе! Вельзе! Где твой меч?!
А.А.Блок, «Валькирия»
В течение следующего дня я успел категорически мало, потому что в течение нескольких предшествующих дней не высыпался и встал, в итоге, поздно. По большому счёту, в тот день я успел посетить только собор Спаса на крови и дойти пешком до станции метро «Горьковская», ну и пройти немного вдоль Невы на обратном пути.
К моему неудовольствию, Спас на крови оказался не действующим храмом. Для входа требовался билет, а внутри висели канаты, таблички, запрещающие трогать что-либо руками, и ходили туристы в шапках. Я, тем не менее, не мог не перекреститься на входе и на выходе. Откуда-то у меня была твёрдая уверенность, что со временем музей отсюда исчезнет, и вновь начнутся службы.
Еще был очень красивый сквер возле станции «Горьковская», продолжавший подтверждать мои представления о Санкт-Петербурге и утопавшее в грязи Марсово поле. В целом же, впечатления были очень неровными и смазанными, учитывая спешку, а осматривать новый город в спешке - совершенно пустое занятие.
Настроение, испорченное в течение дня различными подобными факторами (одним из которых стал, например, внезапно сломавшийся совершенно новый плеер), ожидаемо улучшилось, стоило мне переступить порог Мариинского-2.
Предыдущий день почти полностью развеял мои сомнения в том, что постановка меня не разочарует. Последние опасения вызывали валькирии. Зашкаливающий перфекционизм Вагнера привёл к тому, что многие из его требований и авторских замыслов так и не реализованы по сей день. К примеру, он хотел, чтобы знаменитое вступление к третьему акту «Валькирии» вокалистки исполняли, гарцуя по сцене на конях. До сих пор не нашлось ещё ни одной оперной певицы, способной достойно справиться с партиями такой сложности, разъезжая при этом на лошади. Особенно меня беспокоила Брунгильда. Дело в том, что её партии - одни из самых сложных в мировой опере - требуют весьма объёмной грудной клетки, содержащей в себе сильные лёгкие. Поэтому все виденные мной на видеозаписях Брунгильды выглядели так, что на месте Зигфрида, прошедшего сквозь пламя и добравшегося до «спящей красавицы», я счёл бы себя объектом жестокой шутки и уж точно не стал бы будить валькирию поцелуем. Соответственно, идеал был обречён стать неким компромиссом. Меня, вероятно, спасло то, что, начиная со второй оперы, я сидел на самых верхних балконах и оттуда габариты Брунгильды можно было в первом приближении считать нормальными. Отчасти в этом помогли художники, гримёры и костюмеры, которые сумели создать не только мощные и эффектные декорации, но и убедительный образ девяти нордических дев-воительниц. Поэтому, когда в начале второго акта медленно поднявшийся занавес открыл зрителям каменный утёс, на котором, освещаемые сверкающими молниями, стояли Вотан и Брунгильда, у меня натурально замерло сердце. Вновь оно застучало, когда главная из валькирий огласила зал боевым кличем: «Hojotoho-haa! Hojotoho-haa!». Я понял, что всё удалось. Теперь оставалось только наслаждаться - и, видит Бог, я наслаждался. Первая опера тетралогии не зря называется «предвечерием», а «днём первым» является «Валькирия». Именно здесь начинается тот самый истинный эпический вагнеровский размах, именно со второй оперы цикла оглушающая машина немецкого гения набирает полный ход и проносится по рядам зрителей, вышибая из них дух. Сейчас я пытаюсь собрать впечатления об увиденном и услышанном воедино, однако воспоминания неизменно всплывают кусками, яркими вспышками, освещающими то Зигмунда, вытаскивающего легендарный меч из мирового ясеня, то хрупкую, отчаявшеюся Зиглинду, готовую к смерти в любой момент, то яростно мечущего Вотана, то кружащих по сцене валькирий, следящих, кто из сражающихся героев больше достоин Вальгаллы. Отчаянный зов Зигмунда: «Вельзе, где твой меч?!» в самом буквальном смысле потрясает.
Да, в этот день я обнаружил, что во время действия вполне можно фотографировать. Впрочем, я этим не злоупотреблял. Не хотелось много фотографировать, потому что это как-то напоминало о том, что ты, всё-таки, сидишь в зале, а не летаешь в небе над Рейном.
На другой день, несмотря на то, что мой поезд отходил в двадцать минут четвёртого, я успел гораздо больше. Именно этот день и оказался солнечным, что категорически мне не понравилось, потому что, как я уже писал, Петербургу идёт пасмурная погода, создающая в нём замкнутый уют. Я много ходил по городу пешком и посетил, помимо всего прочего, «Камчатку» - котельную, где работал кочегаром Виктор Цой. Сама котельная, давно уже превращённая в музей, была закрыта, как и все петербуржские музеи по понедельникам, но внутренний двор был так плотно расписан фразой «Цой жив», что было уже совершенно неважно, спущусь я, в итоге, в те самые помещения, или нет: ощущение соприкосновения с культовым местом было полным и абсолютным.
Уезжал я с чувством полного удовлетворения произошедшим и происходящим. Главное мероприятие на которое я ехал, не разочаровало, и, что самое главное, не закончилось. Я должен был вернуться через пять дней, чтобы увидеть продолжение и финал. Я уехал домой в предвкушении.