(no subject)
Просыпаюсь в двенадцать, завтракаю яичницей. На кухне к этому моменту небольшое столпотворение. Том беседует с Кэйт. Тим, торопится в спортивный зал. Конрад слушает музыку в наушниках и курит в дверь. Марта, как правило, еще остается в постели, когда я спускаюсь вниз. К двум удается покинуть сей гостеприимный дом. Домой почему-то всю эту неделю возвращаюсь в лучшем случае часам к десяти.
Моей спине нравится, когда я не сижу целыми днями за компом, обрабатывая картинки.
Сегодня, впрочем, пришлось проснуться в одиннадцать. Потому что были крестины. Церковь около Angel. Cразу четыре ребенка. Толпы гостей. Все такие красивые. Три ребенка - тихие, один все время возмущается. Наше дитя все это время спит у папы на руках.
Священник сразу сообщил, что фотографу можно ходить, где хочется. Ему это не мешает. И свет, отличный свет в этой церкви.
Жалко только, что на органе не играли.
Собственно, а после была вечеринка. Где еще встретишь в одном месте такую толпу настоящих англичан.
В нашем доме - одни сплошные эмигранты. Да и друзья у меня, в большинстве своем, все - понаехали тут.
А тут сразу их много. Даже как-то непривычно. И все такие чинные, аккуратные. Дети красивые. Много детей. В этом моем Лондоне у меня нет знакомых с детьми.
- Так вот, - рассказываю я ему, - а до этого я снимала комнату, double size на Broadway road. По очень смешной цене. У алкоголика Барри. Ему было лет тридцать, наверное. Он получал пособие. В одной комнате у него была большая кровать. Эту комнату он сдавал мне. В другой комнате было штуки четыре кресла. В них он спал. Днями он сидел перед работающим телевизором, из телевизора доносились голоса, возможно, это было радио, экран был всегда черным.
- Да ладно, - говорит он.
- Когда у него появлялись деньги, чаще всего, когда в конце недели я выдавала ему семьдесят фунтов, он шел в магазин за углом и приносил коробку пива. Иногда к нему захаживали юные малчики, лет восемнадцати. Похоже, что малчики его интересовали. Он потом еще с ними дрался и объяснял мне, что это в больнице врезался в стеклянную дверь, не заметил. Иногда к нему приходила стареющая злющая женщина-гот, его постоянная любовница, с таким же злющим питбулем, они запирались в его комнате и она орала громко-громко, что не может больше выносить моего присутствия в его доме, потому что, это просто очевидно, что он спит со мной. И я до сих пор не понимаю, как я его понимала. Мой английский тогда был совсем-совсем слабым. А у него был такой дикий шотландский акцент, что понять хоть что-нибудь было невозможно.
- Слушай, ты же сейчас все это придумала, да? - говорит он, - ну не бывает такого, чтобы человек сидел перед темным экраном целыми днями и больше ничего не делал. Это какой-то фильм ужасов, если честно. Это какая-то совсем другая жизнь.
- Если это совсем другая жизнь, - говорю я ему, - то и моя жизнь - совсем другая, не про ужасы, но все мои друзья - они из другой жизни, вернее так, из другой вселенной. Просто мы из разных вселенных. А ты только что говорил мне, что собираешься снимать кино покруче чем у Тарантино, а потом не веришь, что некоторые могут снимать комнаты у алкоголиков, которые целыми днями смотрят в пустой экран.
- А хочешь я покажу тебе свой дом, который я недавно купил в Испании.
- Это ты хвастаешь что-ли?
- Ну я теперь одинокий, мы с моей девушкой расстались. Так что мне теперь можно, мне теперь можно хвастаться.
- Ага, то есть ты купил дом-развалюшку в Испании и теперь приводишь его в порядок?
- Типа того.
Я раз десять пытаюсь уйти. И все десять раз расцеловываюсь на прощание с одной прекрасной барышней, которая из Парижа, которая потомок русских дворян, бежавших в революции из России и еще с вот с ним, у которого теперь дом-развалюшка, но это, судя по всему, будет прекрасный дом и с французским шеф-поваром, который каждый раз возмущается - то есть с ними ты только что расцеловалась, а меня хочешь проигнорировать?
- Понимаешь, у нас, у русских, не то, чтобы принято вот так вот на прощание со всеми, кого ты встретил пусть даже три часа назад, вот так вот обниматься и целоваться. Мне это тяжело. Я работаю над этим. Ну ладно, давай уж, сделаем это еще раз.
- Ну это же не в губы, - говорит приятная девушка-потомок-русских-дворян.
- Ну да, но все равно тяжело.
- Дорогая, мы же с тобой друзья, да?- пишет мне в этот же самый момент Радек.
- Что нужно? - спрашиваю.
- Можешь обработать мне одну картинку, которую мы с тобой в Варшаве сделали. Пожалуйста.
И вот иду я такая вся уставшая, но довольная. Потому что люди были приятные, крестины такие красивые, что сделать нормальные картинки - ничего не стоит, ну и еще кормили отлично, и вино, и какая-то толпа новых интересных людей, и отнеслись не как к наемной силе, а как к члену семьи, и тут вдруг вспомнила, что еды на завтра никакой. Зашла в Теско. Теско по выходным закрыто. Пришлось идти в магазин на углу, там все в два раза дороже, чем в Теско. Купила только яйца.
Двенадцать ночи в Москве.
- Эй, - спрашиваю я Вариного папу в скайпе, - а ты уже спишь?
- Нет, - отвечает, - и оно не спит, книжку читает.
- Это что же за ерунда, - говорю, - давай поговорим?
- Варя, - говорит Варин папа, - вот тут мама интересуется, двенадцать, а ты до сих пор не спишь.
- Ну папа, я на тебя обиделась, - кричит ему Варвара, - ты специально, да?
- Варя, - возмущенно говорю я по скайпу, - что за фигня, ты почему до сих пор не спишь?
- Она залезла под одеяло, - говорит Варин папа, - ну таки да, чудеса технического прогресса. Мама из Лондона может контролировать свое дите. Она сказала, что пока мама в Лондоне, можно расслабиться. "Ну что она может сделать, - сказала она, - не приедет ли она из своего Лондона меня вовремя спать укладывать?"
- А он, - говорит Варвара, - все время вино пьет.
- Ух ты, то есть сейчас вы мне быстренько друг друга заложите. То есть только вино и никакого виски-коньяка?
- Да, да, - кричит она, - я видела у него виски. Но пока он пьет вино.
А на заднем фоне счастливый смех Вариного папы.
- То есть вы опять от рук отбились, - говорю я, отбившаяся от рук в Лондоне, - то есть вот так вот вас одних оставлять. А может мне опять надо надолго уехать, раз вам так хорошо без меня вовремя спать не ложиться и вино пить?
Моей спине нравится, когда я не сижу целыми днями за компом, обрабатывая картинки.
Сегодня, впрочем, пришлось проснуться в одиннадцать. Потому что были крестины. Церковь около Angel. Cразу четыре ребенка. Толпы гостей. Все такие красивые. Три ребенка - тихие, один все время возмущается. Наше дитя все это время спит у папы на руках.
Священник сразу сообщил, что фотографу можно ходить, где хочется. Ему это не мешает. И свет, отличный свет в этой церкви.
Жалко только, что на органе не играли.
Собственно, а после была вечеринка. Где еще встретишь в одном месте такую толпу настоящих англичан.
В нашем доме - одни сплошные эмигранты. Да и друзья у меня, в большинстве своем, все - понаехали тут.
А тут сразу их много. Даже как-то непривычно. И все такие чинные, аккуратные. Дети красивые. Много детей. В этом моем Лондоне у меня нет знакомых с детьми.
- Так вот, - рассказываю я ему, - а до этого я снимала комнату, double size на Broadway road. По очень смешной цене. У алкоголика Барри. Ему было лет тридцать, наверное. Он получал пособие. В одной комнате у него была большая кровать. Эту комнату он сдавал мне. В другой комнате было штуки четыре кресла. В них он спал. Днями он сидел перед работающим телевизором, из телевизора доносились голоса, возможно, это было радио, экран был всегда черным.
- Да ладно, - говорит он.
- Когда у него появлялись деньги, чаще всего, когда в конце недели я выдавала ему семьдесят фунтов, он шел в магазин за углом и приносил коробку пива. Иногда к нему захаживали юные малчики, лет восемнадцати. Похоже, что малчики его интересовали. Он потом еще с ними дрался и объяснял мне, что это в больнице врезался в стеклянную дверь, не заметил. Иногда к нему приходила стареющая злющая женщина-гот, его постоянная любовница, с таким же злющим питбулем, они запирались в его комнате и она орала громко-громко, что не может больше выносить моего присутствия в его доме, потому что, это просто очевидно, что он спит со мной. И я до сих пор не понимаю, как я его понимала. Мой английский тогда был совсем-совсем слабым. А у него был такой дикий шотландский акцент, что понять хоть что-нибудь было невозможно.
- Слушай, ты же сейчас все это придумала, да? - говорит он, - ну не бывает такого, чтобы человек сидел перед темным экраном целыми днями и больше ничего не делал. Это какой-то фильм ужасов, если честно. Это какая-то совсем другая жизнь.
- Если это совсем другая жизнь, - говорю я ему, - то и моя жизнь - совсем другая, не про ужасы, но все мои друзья - они из другой жизни, вернее так, из другой вселенной. Просто мы из разных вселенных. А ты только что говорил мне, что собираешься снимать кино покруче чем у Тарантино, а потом не веришь, что некоторые могут снимать комнаты у алкоголиков, которые целыми днями смотрят в пустой экран.
- А хочешь я покажу тебе свой дом, который я недавно купил в Испании.
- Это ты хвастаешь что-ли?
- Ну я теперь одинокий, мы с моей девушкой расстались. Так что мне теперь можно, мне теперь можно хвастаться.
- Ага, то есть ты купил дом-развалюшку в Испании и теперь приводишь его в порядок?
- Типа того.
Я раз десять пытаюсь уйти. И все десять раз расцеловываюсь на прощание с одной прекрасной барышней, которая из Парижа, которая потомок русских дворян, бежавших в революции из России и еще с вот с ним, у которого теперь дом-развалюшка, но это, судя по всему, будет прекрасный дом и с французским шеф-поваром, который каждый раз возмущается - то есть с ними ты только что расцеловалась, а меня хочешь проигнорировать?
- Понимаешь, у нас, у русских, не то, чтобы принято вот так вот на прощание со всеми, кого ты встретил пусть даже три часа назад, вот так вот обниматься и целоваться. Мне это тяжело. Я работаю над этим. Ну ладно, давай уж, сделаем это еще раз.
- Ну это же не в губы, - говорит приятная девушка-потомок-русских-дворян.
- Ну да, но все равно тяжело.
- Дорогая, мы же с тобой друзья, да?- пишет мне в этот же самый момент Радек.
- Что нужно? - спрашиваю.
- Можешь обработать мне одну картинку, которую мы с тобой в Варшаве сделали. Пожалуйста.
И вот иду я такая вся уставшая, но довольная. Потому что люди были приятные, крестины такие красивые, что сделать нормальные картинки - ничего не стоит, ну и еще кормили отлично, и вино, и какая-то толпа новых интересных людей, и отнеслись не как к наемной силе, а как к члену семьи, и тут вдруг вспомнила, что еды на завтра никакой. Зашла в Теско. Теско по выходным закрыто. Пришлось идти в магазин на углу, там все в два раза дороже, чем в Теско. Купила только яйца.
Двенадцать ночи в Москве.
- Эй, - спрашиваю я Вариного папу в скайпе, - а ты уже спишь?
- Нет, - отвечает, - и оно не спит, книжку читает.
- Это что же за ерунда, - говорю, - давай поговорим?
- Варя, - говорит Варин папа, - вот тут мама интересуется, двенадцать, а ты до сих пор не спишь.
- Ну папа, я на тебя обиделась, - кричит ему Варвара, - ты специально, да?
- Варя, - возмущенно говорю я по скайпу, - что за фигня, ты почему до сих пор не спишь?
- Она залезла под одеяло, - говорит Варин папа, - ну таки да, чудеса технического прогресса. Мама из Лондона может контролировать свое дите. Она сказала, что пока мама в Лондоне, можно расслабиться. "Ну что она может сделать, - сказала она, - не приедет ли она из своего Лондона меня вовремя спать укладывать?"
- А он, - говорит Варвара, - все время вино пьет.
- Ух ты, то есть сейчас вы мне быстренько друг друга заложите. То есть только вино и никакого виски-коньяка?
- Да, да, - кричит она, - я видела у него виски. Но пока он пьет вино.
А на заднем фоне счастливый смех Вариного папы.
- То есть вы опять от рук отбились, - говорю я, отбившаяся от рук в Лондоне, - то есть вот так вот вас одних оставлять. А может мне опять надо надолго уехать, раз вам так хорошо без меня вовремя спать не ложиться и вино пить?