Адальберт Штифтер
Почему Штифтер привлекателен? Оттого, что на его творчество смотришь сквозь его биографию, оттого, что "робкий закон бытия" выглядит пикантно на фоне одинокого старика, перпиливающего себе горло бритвой?
Во-первых, Штифтер вызывает восхищение как человек. Прожить нелегкую жизнь, прийти к разочарованию в действительности и людях, и - не вылить свою желчь на бумагу, ни брызнуть обличительно - это необычно, это достойно уважение. Штифтер, умный и все подмечающий человек, своим умом не только не кичится, но как бы даже стесняется его, и пишет - в простоте. Устоять в этих "штурм унд дрангах", не поволочится вслед за модой, остаться со своими "камешками и лютиками", это вызывает уважение к Штифтеру как писателю.
Тон его не благостный, романтических упоений у него нет. Иногда прорывается его снисходительное презрение к патриархальным укладным, к тупой бауэрской косности. Но, как правило, потом следует многостраничное описание - горного перевала, или "ледяного леса", приведшего в такой восторг Хайдеггера.
Штифтер каталогизатор, его суховатые детальные описания всех этих "деревушек Гшад", сосновых рощ и горных троп для меня не чужие, не абстрактные - я это все видел сам, трогал руками, проходил ногами уже сотни раз.
"Ты может творить только тогда, когда заботишься", писал Оруэлл о Дикенсе. Заботишься - о чем? о ком? Диккенс заботился о Домби, Штифтер заботился о путнике в лесу. Оттого-то и путь последнего должен быть опредлен в мельчайших деталях.
Главный же вопрос, который заботит Штифтера, стандартен - может ли человеческий разум понять смысл человеческой судьбы, может ли спасти человека от рока, "ужасном источнике всех событий"? Некоторые рассказы Штифтера ясно говорят, что нет. Некоторый отрыв от гадкой действительности, однако, возможно. Для этого надо возводить защитную стену. Стена должна быть построена из ледников и лугов, камней и деревьев. Потом, в этом целиком нашем уменьшеном мире можно будет выплетать "золотую цепочку причин". Через "естественнонаучное" слияние с природой, можно обзавестись и крепким хозяйством - с теплицами, летними беседками и конюшнями, - сохраняя внутренюю гармонию и морально самосовершенствуясь. Но рай возможен только в изоляции, не бывает рая посреди человеческого муравейника.
И не страшно, что в это же время Бюхнер расскатывал спасительную Натуру в блин:
"Ну ладно, слушайте, цыплятки!.. Жил-был на свете бедный мальчик, ни отца у него, ни матери, все померли, и никого на всем свете не осталось. Ну вот, померли, значит, все, а он ходит, все ищет, и днем ищет, и ночью. А не нашедши на земле, решил он поискать на небе; там месяц такой ласковый светит. А как пришел к месяцу, смотрит; ан это гнилушка. Пошел он тогда к солнцу, а как пришел, смотрит; ан это вялый подсолнечник. А как к звездам пришел, смотрит; это маленькие золотые клопы, насаженные на булавки. Захотелось ему обратно на землю - глянь, а вместо земли - горшок перевернутый. Так он и остался один-одинешенек. Сел он тогда и горько заплакал. Так и сидит до сих пор, и все один да один."
Бюхнер злой, Бюхнер это "штурм и дранг".
Возьмем, к примеру повесть Штифтера "Надписи на пихте".
Во-первых, Штифтер вызывает восхищение как человек. Прожить нелегкую жизнь, прийти к разочарованию в действительности и людях, и - не вылить свою желчь на бумагу, ни брызнуть обличительно - это необычно, это достойно уважение. Штифтер, умный и все подмечающий человек, своим умом не только не кичится, но как бы даже стесняется его, и пишет - в простоте. Устоять в этих "штурм унд дрангах", не поволочится вслед за модой, остаться со своими "камешками и лютиками", это вызывает уважение к Штифтеру как писателю.
Тон его не благостный, романтических упоений у него нет. Иногда прорывается его снисходительное презрение к патриархальным укладным, к тупой бауэрской косности. Но, как правило, потом следует многостраничное описание - горного перевала, или "ледяного леса", приведшего в такой восторг Хайдеггера.
Штифтер каталогизатор, его суховатые детальные описания всех этих "деревушек Гшад", сосновых рощ и горных троп для меня не чужие, не абстрактные - я это все видел сам, трогал руками, проходил ногами уже сотни раз.
"Ты может творить только тогда, когда заботишься", писал Оруэлл о Дикенсе. Заботишься - о чем? о ком? Диккенс заботился о Домби, Штифтер заботился о путнике в лесу. Оттого-то и путь последнего должен быть опредлен в мельчайших деталях.
Главный же вопрос, который заботит Штифтера, стандартен - может ли человеческий разум понять смысл человеческой судьбы, может ли спасти человека от рока, "ужасном источнике всех событий"? Некоторые рассказы Штифтера ясно говорят, что нет. Некоторый отрыв от гадкой действительности, однако, возможно. Для этого надо возводить защитную стену. Стена должна быть построена из ледников и лугов, камней и деревьев. Потом, в этом целиком нашем уменьшеном мире можно будет выплетать "золотую цепочку причин". Через "естественнонаучное" слияние с природой, можно обзавестись и крепким хозяйством - с теплицами, летними беседками и конюшнями, - сохраняя внутренюю гармонию и морально самосовершенствуясь. Но рай возможен только в изоляции, не бывает рая посреди человеческого муравейника.
И не страшно, что в это же время Бюхнер расскатывал спасительную Натуру в блин:
"Ну ладно, слушайте, цыплятки!.. Жил-был на свете бедный мальчик, ни отца у него, ни матери, все померли, и никого на всем свете не осталось. Ну вот, померли, значит, все, а он ходит, все ищет, и днем ищет, и ночью. А не нашедши на земле, решил он поискать на небе; там месяц такой ласковый светит. А как пришел к месяцу, смотрит; ан это гнилушка. Пошел он тогда к солнцу, а как пришел, смотрит; ан это вялый подсолнечник. А как к звездам пришел, смотрит; это маленькие золотые клопы, насаженные на булавки. Захотелось ему обратно на землю - глянь, а вместо земли - горшок перевернутый. Так он и остался один-одинешенек. Сел он тогда и горько заплакал. Так и сидит до сих пор, и все один да один."
Бюхнер злой, Бюхнер это "штурм и дранг".
Возьмем, к примеру повесть Штифтера "Надписи на пихте".