Еще стихи Клочкова
Оригинал взят у wyradhe в Еще стихи Клочкова
как всегда у этого автора следует читать комментарии тоже
Еще стихи Клочкова
(и выше, и здесь - по публикациям в сборниках стихов востоковедов 2005 - "О Востоке, о любви", 2007 - "Свое чужое", 2009 г. - "Три времени")
Шульженко пусть в окно поет...
херню поет, а сердце плачет (Клочков, Сентябрь // Три времени. С.41)
Прощальный сонет
Не надо ругани. Не надо и печали.
Ты, детка, главное, конечно, не сердись.
С тобой мы вместе были, вместе разошлись.
Подумаешь, дела! Мы и не то видали.
Мы славно зиму провели. Мы не скучали.
Утри глаза и мне, как прежде, улыбнись.
Ну что ты плачешь всё. Пожалуйста, уймись.
Ну, брось! Не в церкви же с тобою нас венчали.
Давай с тобой из школы вспомним что-нибудь.
Ну, ерунду какую, что-нибудь про это:
- Болван, ты гражданином, главное, не будь!
Еще того главней - не будь, дурак, поэтом.
- Ну, помнишь? Главное, запомнить не забудь:
не каждая любовь кончается сонетом.
1999
([Авторское примечание:] Мой покойный друг С.Б. Чернецов сказал на это: "Я набил бы морду твоему лирическому герою". Получился всё-таки, значит, стишок).
***
Ходжа Насреддин
И.М. Стеблин-Каменскому
Пылит веселая дорога,
мне сладок привкус этой пыли.
Вершины дальнего отрога
качнулись и за мной поплыли.
Накрыта бирюзовым блюдом
равнины выцветшей жаровня.
Кишит дорога разным людом:
бок о бок ровня и неровня.
Купцы и нищие, калеки,
солдаты, продавцы скотины,
паломники к святыням Мекки
и древней благостной Медины.
Глухой мулла из Самарканда,
что едет с нами до Дамаска,
и два менялы из Коканда
с руками, крашеными краской.
Скрипит-кряхтит арба с посудой,
бренчат кобылы сбруей медной,
бредут чванливые верблюды
и семенит мой ослик бедный.
Везут разбойника на плаху,
пешком шагает дервиш скромный.
Я возношу хвалу Аллаху
за то, что мир такой огромный.
***
Г.П.
Твой дальний образ, дальний свет
меня во снах моих тревожит.
Нас разделяет столько лет,
и каждый год так больно прожит.
И с каждым годом дальше ты,
и с каждой ночью образ ярче,
и все несбыточней мечты,
все неотступнее и жарче.
Я - не о встрече. Лишь о том,
чтоб ты по-прежнему мне снилась,
и эта память о былом
не стерлась и не изменилась.
Когда в преддверии конца
дохнет декабрьская стужа,
дай очерк твоего лица
увидеть в пене белых кружев.
***
[Нижеследующее стихотворение опубликовано автором в 2007 г. в старой орфографии. Привожу его в новой. Кому доводилось говорить с дамами того времени и тех самых пирушек - тот знает, что отзывались они и об этих пирушках, и об И.С. и его товарищах в том духе, что теперь таких людей нет.
Все ли читатели этого текста знают сегодня, что значило сдавать бутылки от употребленной огненной воды, чтобы приобрести на вырученные средства новые порции пива? Сейчас даже соотношение цен этого не позволяет].
Утреничное прибавление к «Письму о пользе Стекла», писанному 1752 года Михайлою Васильевичем Ломоносовым к Высокопревосходительному генералу порутчику, действительному Е.И.В. камергеру, Московского университета куратору и орденов Белого Орла, Святого Александра Невского и Святой Анны кавалеру, Ивану Ивановичу Шувалову.
Неправо о вещах те думают, Шувалов,
которые Стекло чтут ниже Минералов.
Пою перед тобой стеклянный я сосуд,
жестянки пошлые другие пусть сосут.
Что нам Америка? Америка отстала, -
не знать о функции Стекла как капитала!!
В Америке живут, мы чаем, простаки:
не золота у них, а пластика куски.
Да что же, с простаков не может быть и спросов,
досадно, что про то не вспомнил Ломоносов.
(Исполнен слабостьми наш краткий в мире век:
порой в забывчивость впадает человек).
Но я огрех его немедленно исправлю,
достоинство Стекла во всей красе представлю.
Сады, гульбы, пиры и всё, что есть прекрасно,
осталось ввечеру. Настало утро ясно.
В дому сплошной разор. Геройских бледность лиц...
И денег ни гроша. О, ужас без границ!
Вы, верно, скажете: «Такого не бывало!»
В истории тому примеров есть немало.
Так вот, Шувалов мой, бессильны в ранний час
и злато-серебро, и жемчуг, и алмаз:
ломбард еще закрыт. Нигде кредита нету.
Что делать? Или где теперь искать по свету?
Едва в окне зажглась Авроры полоса,
в квартере слышны стон и хмуры голоса:
- «Ах, выпили вчера мы весь припас напрасно.
О коль несносна жизнь! Позорище ужасно!»
Но ужасу тому последовал конец:
спасение нашел алхимик и мудрец.
Бутылки со стола незапно он сгребает,
в чудесну торбу их с заклятьями ввергает.
Тот, кто из золота дерзает делать медь,
запас немалый должен фокусов иметь.
Все поняли его: сей тащит из чулана,
тот катит шпагою штук пять из-под дивана;
работа всюду закипела, гомон, крик, -
суму, рюкзак, мешок в один собрали миг.
И сразу тишина, как будто на параде.
И дамы тоже тут, стоят в ночном наряде.
Нет скромности у них - без них какой совет?
А ведь раскроют рот и насмешат весь свет.
Потачку дай им - и пойдут трещать трещотки,
что волос долгий, мол, да ум зато короткий.
- «Давай на уголок», - алхимик тут изрек,
и самый молодой послушно в путь потек,
хотя его еще порядочно мотало.
Дойти до уголка, однакож, сил достало.
А там стоит киоск, по-нашему ларёк;
хозяин странный в нём, всё больше - «бар» да «йок».
Волненье молодца, Шувалов, Вы поймете,
когда хозяина он спрашивал: «Берете?»
Мрачнее тучи тот бывает поутру,
но всё ж ответствовал под нос себе: «Бэру».
С души и с плеч юнца тяжёлый груз свалился,
печальный лик его мгновенно просветлился.
В пустые ящики бутылки мещет он
с веселым стуком, счастьем окрылен.
И оба счет ведут: «Тринадцать»... «Пийсать восим.
Брать будишь шьто?» - «А то! Сейчас на все попросим».
Назад летит пострел, окончив дельный торг.
Полна его сума. Вот праздник! Вот восторг!
- Не дар ли мы в Стекле божественный имеем?
А вслух о том сказать мы в обществе не смеем, -
так думает гонец. Его, он знает, честь
и слава дома ждут, когда он бросит: «ЕСТЬ!»
О, как же весь народ душой возвеселился,
когда наш Ганимед с добычей воротился!
Изобразить то мог единый Апеллес.
Гонца превознесли превыше всех небес;
и от похвал его горели рдяно уши:
толь падки до хвалы неопытные души!
Неблагодарен свет: Герой тотчас забыт,
и всякий о своем радеет и шумит.
- «Из чистого Стекла мы пьем вино и пиво.
Как емкость всем оно давным-давно не диво.
Я ж прямо из Стекла вам выжал сей нектар.
Вот тайна каббалы: Т(овар) - Д(еньги) - Т(овар)», -
алхимик держит речь. И все ему внимают.
А дамы между тем в столовой накрывают.
Зовут. Вошли гурьбой и зрят перед собой...
Нет, это описать пусть пробует другой.
Уж в горнице совсем светло;
из Сткла в прозрачное Стекло,
из тени в свет перетекая,
струя струится золотая
в стаканы тонкого Стекла,
шипя, и в глотки потекла
живая влага, орошая
иссохший разум, воскрешая
и души грешны заодно,
скорей до дна, да где же дно?
Дна нет! Есть бездна... неба! Рая!
И дух парит, орлом ширяя,
и открываются ему такие дали,
каких и в праздничных-то снах не все видали...
А не было б Стекла, на что бы пива взяли?
Ну что, Шувалов, возрази. Весьма обяжешь.
Молчишь? Вот то-то и оно. Чего тут скажешь?
***
Андрей Желябов. Из цикла «Первое марта».
В Петербурге я стал бы нигилистом. Ф. Ницше
Есть же, которые никто ничего не боятся. В. В.Розанов
Все вечно и живо... В. В. Розанов
«Попасться глупо так в дрянном отеле!
В душе вскипает ярости волна,
досада поднимается со дна -
совсем чуть-чуть не долететь до цели.
Еще бы два-три дня - и что хотели...
Исполнил бы. А вот теперь стена.
Тюрьма... Уже веревка сплетена,
и спилены для виселицы ели.
Об этом даже вспоминать неловко:
шутили всё, что будто бы веревка
на шее оставляет грубый шрам...
А всё же и ЕМУ петля готова:
Перовская махнет платком сурово -
и грянет гулкий взрыв...»
- И встанет Храм!
[значение эпиграфа выясняется только в самом конце: "есть же люди, которые никто ничего не боятся" - это к убитому относится еще больше, чем к казненным за его убийство. Жаль, что пока - или навсегда - недоступен весь цикл].
***
Как вырастаешь из игрушек,
и юность - высшая награда
за твой отказ от погремушек, -
так понимаешь, что не надо
ни благ, ни книг. Вещей обуза
гнетет. И поборов сомненье,
спешишь избавиться от груза -
дотла раздать свое именье.
В презрении к земному праху
не знаешь меры и предела,
и как последнюю рубаху,
с плеч духа сбрасываешь тело.
как всегда у этого автора следует читать комментарии тоже
Еще стихи Клочкова
(и выше, и здесь - по публикациям в сборниках стихов востоковедов 2005 - "О Востоке, о любви", 2007 - "Свое чужое", 2009 г. - "Три времени")
Шульженко пусть в окно поет...
херню поет, а сердце плачет (Клочков, Сентябрь // Три времени. С.41)
Прощальный сонет
Не надо ругани. Не надо и печали.
Ты, детка, главное, конечно, не сердись.
С тобой мы вместе были, вместе разошлись.
Подумаешь, дела! Мы и не то видали.
Мы славно зиму провели. Мы не скучали.
Утри глаза и мне, как прежде, улыбнись.
Ну что ты плачешь всё. Пожалуйста, уймись.
Ну, брось! Не в церкви же с тобою нас венчали.
Давай с тобой из школы вспомним что-нибудь.
Ну, ерунду какую, что-нибудь про это:
- Болван, ты гражданином, главное, не будь!
Еще того главней - не будь, дурак, поэтом.
- Ну, помнишь? Главное, запомнить не забудь:
не каждая любовь кончается сонетом.
1999
([Авторское примечание:] Мой покойный друг С.Б. Чернецов сказал на это: "Я набил бы морду твоему лирическому герою". Получился всё-таки, значит, стишок).
***
Ходжа Насреддин
И.М. Стеблин-Каменскому
Пылит веселая дорога,
мне сладок привкус этой пыли.
Вершины дальнего отрога
качнулись и за мной поплыли.
Накрыта бирюзовым блюдом
равнины выцветшей жаровня.
Кишит дорога разным людом:
бок о бок ровня и неровня.
Купцы и нищие, калеки,
солдаты, продавцы скотины,
паломники к святыням Мекки
и древней благостной Медины.
Глухой мулла из Самарканда,
что едет с нами до Дамаска,
и два менялы из Коканда
с руками, крашеными краской.
Скрипит-кряхтит арба с посудой,
бренчат кобылы сбруей медной,
бредут чванливые верблюды
и семенит мой ослик бедный.
Везут разбойника на плаху,
пешком шагает дервиш скромный.
Я возношу хвалу Аллаху
за то, что мир такой огромный.
***
Г.П.
Твой дальний образ, дальний свет
меня во снах моих тревожит.
Нас разделяет столько лет,
и каждый год так больно прожит.
И с каждым годом дальше ты,
и с каждой ночью образ ярче,
и все несбыточней мечты,
все неотступнее и жарче.
Я - не о встрече. Лишь о том,
чтоб ты по-прежнему мне снилась,
и эта память о былом
не стерлась и не изменилась.
Когда в преддверии конца
дохнет декабрьская стужа,
дай очерк твоего лица
увидеть в пене белых кружев.
***
[Нижеследующее стихотворение опубликовано автором в 2007 г. в старой орфографии. Привожу его в новой. Кому доводилось говорить с дамами того времени и тех самых пирушек - тот знает, что отзывались они и об этих пирушках, и об И.С. и его товарищах в том духе, что теперь таких людей нет.
Все ли читатели этого текста знают сегодня, что значило сдавать бутылки от употребленной огненной воды, чтобы приобрести на вырученные средства новые порции пива? Сейчас даже соотношение цен этого не позволяет].
Утреничное прибавление к «Письму о пользе Стекла», писанному 1752 года Михайлою Васильевичем Ломоносовым к Высокопревосходительному генералу порутчику, действительному Е.И.В. камергеру, Московского университета куратору и орденов Белого Орла, Святого Александра Невского и Святой Анны кавалеру, Ивану Ивановичу Шувалову.
Неправо о вещах те думают, Шувалов,
которые Стекло чтут ниже Минералов.
Пою перед тобой стеклянный я сосуд,
жестянки пошлые другие пусть сосут.
Что нам Америка? Америка отстала, -
не знать о функции Стекла как капитала!!
В Америке живут, мы чаем, простаки:
не золота у них, а пластика куски.
Да что же, с простаков не может быть и спросов,
досадно, что про то не вспомнил Ломоносов.
(Исполнен слабостьми наш краткий в мире век:
порой в забывчивость впадает человек).
Но я огрех его немедленно исправлю,
достоинство Стекла во всей красе представлю.
Сады, гульбы, пиры и всё, что есть прекрасно,
осталось ввечеру. Настало утро ясно.
В дому сплошной разор. Геройских бледность лиц...
И денег ни гроша. О, ужас без границ!
Вы, верно, скажете: «Такого не бывало!»
В истории тому примеров есть немало.
Так вот, Шувалов мой, бессильны в ранний час
и злато-серебро, и жемчуг, и алмаз:
ломбард еще закрыт. Нигде кредита нету.
Что делать? Или где теперь искать по свету?
Едва в окне зажглась Авроры полоса,
в квартере слышны стон и хмуры голоса:
- «Ах, выпили вчера мы весь припас напрасно.
О коль несносна жизнь! Позорище ужасно!»
Но ужасу тому последовал конец:
спасение нашел алхимик и мудрец.
Бутылки со стола незапно он сгребает,
в чудесну торбу их с заклятьями ввергает.
Тот, кто из золота дерзает делать медь,
запас немалый должен фокусов иметь.
Все поняли его: сей тащит из чулана,
тот катит шпагою штук пять из-под дивана;
работа всюду закипела, гомон, крик, -
суму, рюкзак, мешок в один собрали миг.
И сразу тишина, как будто на параде.
И дамы тоже тут, стоят в ночном наряде.
Нет скромности у них - без них какой совет?
А ведь раскроют рот и насмешат весь свет.
Потачку дай им - и пойдут трещать трещотки,
что волос долгий, мол, да ум зато короткий.
- «Давай на уголок», - алхимик тут изрек,
и самый молодой послушно в путь потек,
хотя его еще порядочно мотало.
Дойти до уголка, однакож, сил достало.
А там стоит киоск, по-нашему ларёк;
хозяин странный в нём, всё больше - «бар» да «йок».
Волненье молодца, Шувалов, Вы поймете,
когда хозяина он спрашивал: «Берете?»
Мрачнее тучи тот бывает поутру,
но всё ж ответствовал под нос себе: «Бэру».
С души и с плеч юнца тяжёлый груз свалился,
печальный лик его мгновенно просветлился.
В пустые ящики бутылки мещет он
с веселым стуком, счастьем окрылен.
И оба счет ведут: «Тринадцать»... «Пийсать восим.
Брать будишь шьто?» - «А то! Сейчас на все попросим».
Назад летит пострел, окончив дельный торг.
Полна его сума. Вот праздник! Вот восторг!
- Не дар ли мы в Стекле божественный имеем?
А вслух о том сказать мы в обществе не смеем, -
так думает гонец. Его, он знает, честь
и слава дома ждут, когда он бросит: «ЕСТЬ!»
О, как же весь народ душой возвеселился,
когда наш Ганимед с добычей воротился!
Изобразить то мог единый Апеллес.
Гонца превознесли превыше всех небес;
и от похвал его горели рдяно уши:
толь падки до хвалы неопытные души!
Неблагодарен свет: Герой тотчас забыт,
и всякий о своем радеет и шумит.
- «Из чистого Стекла мы пьем вино и пиво.
Как емкость всем оно давным-давно не диво.
Я ж прямо из Стекла вам выжал сей нектар.
Вот тайна каббалы: Т(овар) - Д(еньги) - Т(овар)», -
алхимик держит речь. И все ему внимают.
А дамы между тем в столовой накрывают.
Зовут. Вошли гурьбой и зрят перед собой...
Нет, это описать пусть пробует другой.
Уж в горнице совсем светло;
из Сткла в прозрачное Стекло,
из тени в свет перетекая,
струя струится золотая
в стаканы тонкого Стекла,
шипя, и в глотки потекла
живая влага, орошая
иссохший разум, воскрешая
и души грешны заодно,
скорей до дна, да где же дно?
Дна нет! Есть бездна... неба! Рая!
И дух парит, орлом ширяя,
и открываются ему такие дали,
каких и в праздничных-то снах не все видали...
А не было б Стекла, на что бы пива взяли?
Ну что, Шувалов, возрази. Весьма обяжешь.
Молчишь? Вот то-то и оно. Чего тут скажешь?
***
Андрей Желябов. Из цикла «Первое марта».
В Петербурге я стал бы нигилистом. Ф. Ницше
Есть же, которые никто ничего не боятся. В. В.Розанов
Все вечно и живо... В. В. Розанов
«Попасться глупо так в дрянном отеле!
В душе вскипает ярости волна,
досада поднимается со дна -
совсем чуть-чуть не долететь до цели.
Еще бы два-три дня - и что хотели...
Исполнил бы. А вот теперь стена.
Тюрьма... Уже веревка сплетена,
и спилены для виселицы ели.
Об этом даже вспоминать неловко:
шутили всё, что будто бы веревка
на шее оставляет грубый шрам...
А всё же и ЕМУ петля готова:
Перовская махнет платком сурово -
и грянет гулкий взрыв...»
- И встанет Храм!
[значение эпиграфа выясняется только в самом конце: "есть же люди, которые никто ничего не боятся" - это к убитому относится еще больше, чем к казненным за его убийство. Жаль, что пока - или навсегда - недоступен весь цикл].
***
Как вырастаешь из игрушек,
и юность - высшая награда
за твой отказ от погремушек, -
так понимаешь, что не надо
ни благ, ни книг. Вещей обуза
гнетет. И поборов сомненье,
спешишь избавиться от груза -
дотла раздать свое именье.
В презрении к земному праху
не знаешь меры и предела,
и как последнюю рубаху,
с плеч духа сбрасываешь тело.