ПУБЛИЯ ОВИДИЯ НАЗОНА ЭЛЕГИИ. Переводчик Кирияк Кондратович
Оригинал взят у q_iber в post
Содержание очередного альманаха "Графит" выложено на портале Мегалит. Есть там и мой скромный вклад. Выкладываю его и здесь, с некоторыми исправлениями. Ради удобства разбил его на две части. В первой - реконструкция русского перевода трёх элегий Овидия. Переводчик Кирияк Кондратович. Переведено четверть тысячелетия назад. Мой любимый перевод овидиевых элегий, рекомендую горячо и настоятельно.
Во второй части - моё эссе о Кирияке Кондратовиче и некоторых обстоятельствах его биографии, связанных с волго-уральским регионом, - Самарой, в частности, - и, как мне кажется, с содержанием переведённых элегий.
Часть первая
Вместо предисловия
Представляя читателю поэта, публикатор обычно начинает с вех в биографии. Здесь немного другой случай. Тексты, которые я прошу прочесть в первую очередь, ждали читателя четверть тысячелетия. Они устали ждать. А если вам всё же нужен образ автора, то автор вот он: обмакивает птичье перо в чернильницу, медленно пишет. Сразу набело, он человек небогатый, права на порчу бумаги нет. Строки выходят готовыми сразу из головы.
ПУБЛИЯ ОВИДИЯ НАЗОНА
ЭЛЕГИИ
Из первой книги Печалей (Tristia)
Элегия II
Боги моря и небес! (ибо что уже мне, кроме молитв, осталось?) не допустите развалиться частям корабля, волнами поврежденного,
и не соглашайтеся, молю, на гнев великого Кесаря. Часто, когда один бог утесняет, другой подает помощь,
Вулкан ополчался противу Трои, а Аполлон за Трою стоял. Венера была Тевкрам доброжелательна, а Паллада на них враждовала.
Ненавидела Сатурнова дочь, будучи Турну милостива, Энея, однако он, под защищением Венериным, безопасен пребывал.
Часто жестокий Нептун на осторожного нападал Улисса, но неоднократно его Минерва от своего дяди избавляла.
И, хотя я себя с ними не равняю, однако что препятствует, чтобы и при мне не присутствовало какое-нибудь божество, когда на меня один из богов прогневался?
Вотще я, бедный, погубляю бесплодные слова, свирепые воды забрызгивают уста мои, сие вещающие,
и ужасный полуденный ветр развеивает мои речи и молитвам моим возбраняет лететь к тем богам, к которым я оные воссылаю.
И так те же ветры, чтоб мне не в одном страдать, неведомо куда и паруса, и моления мои несут.
Ах, бедный я! Коликие горы вод валятся! почти уже до высоты звезд досягают.
Коликие в расступившемся море являются долины! почти уже темного Тартара касаются.
Куда ни посмотришь, нет ничего, кроме моря и воздуха, одно волнами надменно, другой грозен облаками.
Между обоими шумят в ужасных вихрях ветры, морские валы не ведают, которому повиноваться господину.
Ибо то от багряновидного востока Эвр усиливается, то Зефир от вечерних стран исходящий дышит,
иногда хладный Борей от непогружающихся в море небесных медведиц свирепствует, иногда сражается с ним Нот противу устремленными силами.
Не знает кормщик, что делать, не ведает, чего беречься и за что приняться, самое искусство в сомнительных бедствиях приходит в изумление.
Конечно погибаем! и нет, кроме суетной надежды, спасения, и, когда я сие говорю, лицо мое заливают волны,
угасят сию душу волны и всуе молящимися устами умерщвляющую проглощу воду.
А любезная моя супруга ни о чем другом, как только о ссылке моей соболезнует. О сей одной моей беде ведает она и воздыхает.
Не ведает, что тело мое по пространному носится морю, не ведает, что оно гонимо ветрами, не ведает, что мне приближается кончина.
Слава богу, что я не дозволил ей со мною на корабль взойти. А то бы поистине мне бедному дважды смерть претерпеть надлежало.
Ныне, хотя я и умру, но для того, что она в безопасности пребывает, то половина жизни моей всеконечно останется еще на земле.
Увы! коль скорым осветились облака пламенем! коликий на воздухе услышали мы треск!
И не меньшею силою волны бьют корабль, как тяжкое бремя таранов городские ударяет стены.
Сия находящая волна превосходит все волны, она идет после девятой, а прежде одиннадцатой.
Я смерти не боюсь, но смерть сия бедна. Не дайте мне утонуть, смерть мне будет вместо дара.
Есть в том некоторое удовольствие: или своею смертью умирающему, или падающему мечом лишающееся чувств тело положить на твердой земле.
Немалая отрада надеяться погребения, завещанного своим родственникам и не быть в пищу рыбам морским.
Представьте себе, что я такой смерти достоин, но я не один здесь плыву. Почто и неповинных казнь моя постигает?
О, вышние, и вы, лазоревые боги, коим моря подвластны, оба собора, престаньте уже грозить,
и которой жизни гнев кротчайшего Кесаря у меня не отнял - дозвольте мне безсчастному оную довезть до определенного места.
Ежели вы на меня хотите наложить заслуженную мною казнь, то, по рассуждению самого Его, вина моя смерти не достойна.
Ежели бы Кесарь похотел низвергнуть меня в Стигийские воды, не требовал бы в том вашей помощи.
Власть его пролить мою кровь не сделает его ненавистным. И что он мне даровал - сам, когда восхочет, отнимет.
Вы только, боги, никаким моим беззаконием не раздраженные, будьте довольны моими бедами.
Однако, хотя бы вы все бедного сохранить восхотели, то уже погибший человек спасенным быть не может.
Хотя бы утихло море, хотя бы мне веяли способные ветры, хотя бы вы мне простили - не буду ли я тем в ссылке?
Не плыву я по пространному морю, имея ненасытное желание ко приобретению безмерного богатства заменою товаров,
не еду я, куда прежде ездил учиться в Афины, ни в Азийские города, ни в те места, где я прежде бывал,
и не для того, чтобы, прибыв в славный Александров град, видеть твои, роскошный Нил, увеселения.
На что я способные призываю ветры: кто может поверить? Сарматская та страна, в которую приехать желаю.
Обеты творю, чтобы приплыть к диким берегам свирепого Понта, и приношу жалобы, что я так медленно в ссылку еду из отечества.
И, чтоб увидеть неведомо где в мире обитающих Томитов, сокращаю сей путь моими мольбами.
Ежели вы меня любите, укротите толикие волны и покажите над нашим кораблем свое благоутробие,
а если паче ненавидите, допустите приплыть мне к определенной стране, которую я за часть моей казни почитаю.
Жестокие ветры, что мне здесь делать? несите мои паруса. Зачем мои паруса в виду Авзонских пределов?
Неугодно сие Кесарю. На что вы того удерживаете, которого он изгоняет? Пускай узрит Понтийская страна лицо мое.
Сие и он повелевает, и я то заслужил и почитаю за неправедное и беззаконное дело приносить оправдание в тех преступлениях, за которые он меня осудил.
Но, ежели человеческие дела всегда богам известны, то вы сами ведаете, что вина моя беззаконию непричастна. И воистину так. Вы то ведаете.
Ежели я погрешностью в сию вину впал, и намерение мое безрассудно, а не беззаконно было,
ежели я, хотя из последних, тому дому доброхотствовал, ежели я Августовы повеления довольно свято хранил,
ежели я говорил, что при его владении благополучный век и, как за Кесаря, так и за весь его дом богам кадило приносил,
ежели я сие имел в сердце - так пощадите меня, боги, а если нет, то да пожрет меня глубина морская.
Не мечту ли я зрю? или начинают исчезать обремененные облака? и укрощенный гнев переменившегося гибнет моря?
Не случай, но вы, обетами призванные сердцеведцы, боги, сию мне подаете помощь.
ЭЛЕГИЯ III
Когда мне на мысль приходит печальный образ той ночи, которая мне последним временем была во Граде,
когда воспоминаю ту ночь, в которую я столько утех моих оставил, то и теперь еще из очей моих капли слез катятся.
Наступал уже тот день, в который Кесарь велел мне выехать за последние Авзонские пределы.
Ни способных мыслей, ни довольного времени не было ко приуготовлению. Сердце мое было каменно долгое время.
Не имел я попечения ни о избрании рабов, ни спутника, ни приличной изгнанцу одежды, ни припасов.
Не инако я омертвел, как пораженный Юпитеровыми огнями, который жив, однако о жизни своей сам не знает.
Но как сие исступление ума самая печаль истребила и, наконец, чувства мои получили прежнюю силу,
то, в последние отходя, начал я говорить с прискорбными друзьями, из которых множества один только или два были.
Супруга, горя ко мне искреннею любовию, плачущего меня держала, сама рыдая горестнее и дождем слез неповинное свое лицо умывая.
Дочь моя была далече от меня, в Ливийских странах, и не могла ведать о моей судьбине.
Куда ни поглядишь, плач и воздыхания раздавались и вид внутри был зрим истинного погребения.
Женский и мужеский пол и малые отроки скорбели о моем погребении и не было в доме места, где бы слезы не проливались.
Ежели можно в малом великие употребить примеры, таков был вид Трои при расхищении ее.
И уже гласы людей и псов умолкли и луна потными коньми на высоте управляла.
И на оную я взирая, и, посредством света ее видя Капитолий, вотще смежный с моими Ларами, сказал:
Боги, в соседственных обителях живущие, и храмы, которых больше глаза мои зреть не будут,
и прочие мною оставляемые божества, в высоком граде Квирина пребывающие, приимите от меня последнее сие поклонение.
И, хотя я, уязвлен, поздно щит приемлю, однако изгнание сие избавьте от ненависти
и богоподобному скажите мужу, каким заблуждением я преткнулся, чтоб он вины не почел беззаконием,
и что вы ведаете - знал бы то и виновник моей казни. Умилостивив бога, не могу я быть бедным.
Столько молитв проливал я пред вышними, а жена моя больше. Тяжкие дыхания слова ее пресекали.
Она, с растрепанными волосами ниц падши пред Ларами, трепещущими устами угасшие лобызала жертвенники
и на отвратившихся домашних богов многие произнесла речи, не могущие оплаканному пособить мужу.
И уже стремящаяся к Западу ночь более мне медлить не дозволяла, и Паррасийская медведица от своей оси отвратилась.
Что мне было делать? Любовь дражайшего отечества меня удерживала, но оная ночь была последнею моему отшествию.
Ах ! сколько раз я говорил побуждающему: Что нудишь? Смотри, куда спешишь или откуда?
Ах! сколько раз переменял я час, определенный к предлежащему мне пути.
Трижды я ступал на порог - трижды возвращался, и сами ноги, угождая мыслям, были косны.
Часто я, сказав прости, опять говорил много и, будто отходя, последнее давал целование.
Часто повторял одни повеления и сам забывал оные, воззрев на любезнейших моих.
Наконец сказал я: что спешу ? Скифская та страна, в которую посылают; Рим должен я оставить - для обеих причин медление справедливо.
Жена навеки у живого меня живая отъемлется, и дом, и живущие в нем верные мои
и любезные, и друзья, которых я как братьев любил. О, сердца, Тесеевою верностию со мной сопряженные!
когда еще можно, - обниму вас, может быть, уже более никогда не удастся, который мне дан час, тем я пользуюсь.
По сем немедленно оставил я неоконченные разговора речи, предлежащее все объемля мыслию.
Когда я говорил и все мы плакали, то на небесной высоте противная нам звезда взошла пресветлая денница.
Расставался я не инако, как члены свои оставляя, и, казалось, что часть от тела моего отторгнулась.
Тогда разлучающиеся со мною воздвигли вопль и стенания, бия обнаженную грудь от горести руками.
Тогда, при отшествии, жена, бросясь мне на шею, сии печальные слова своими растворяла слезами:
Не разлучишься со мною, купно, ах ! купно пойдем ! говорила : последую за тобою и изгнанного изгнанная буду женою,
и мне путь уготован, и меня примет отдаленнейшая земля. Весьма малою тягостию буду я идущему в ссылку кораблю.
Те6е повелевает от отечества удалиться гнев Кесарев, а мне любовь. Сия любовь будет мне вместо Кесаря.
На сие она устремлялась, как и прежде, и едва польза желание ее преодолела.
Вышел я (или то без выносу было погребение) в горестном виде, с распущенными по сетующему лицу волосами,
а она, обременена печалию, покрыта мраком, среди дому, как говорят, пала полумертва.
Но, как пришла в себя и оскверненную гнусным прахом главу и хладные от земли воздвигла члены,
то себя, то оставленных домашних богов оплакивать и похищенного мужа имя часто гласить
и не меньше стенать начала, как бы или дочернее или мое видела тело, на возженном срубе положенное,
и хотела умереть и чувств лишишься смертию, но любовь ее ко мне в том воспрепятствовала.
Пускай живет: и отсутствующему, когда так судьба определила, пускай живет и во все время подает помощь и облегчение.
ЭЛЕГИЯ IV
Уже погрузился в Океане страж Эриманфской медведицы и созвездием своим возмутил морские воды,
однако мы не своею рассекаем Ионийское море волею, но страх принуждает нас быть отважными.
Ах, несчастный я! коль сильными ветрами воздымаются моря и, со дна поднятый, кипит песок!
и не меньше гор валы на нос и искривленную корму наскакивают и ударяют в изображенных богов!
Все строение корабля звучит и трещат канаты, ветром ударяемые, и само корабельное дно в бедах наших состенает.
Кормщик, бледностию лица оказав хладный страх, не правит корабля искусством, но гонимому следует.
И, как бессильный всадник, тщетно удерживая твердоустую лошадь, наконец, попускает узду,
так корабельщик не куда сам хотел, но куда волн стремление несло, ехал.
И ежели б Эол не выпустил других ветров, то принесло б меня к местам, в которых мне век не быть.
Ибо, оставя далеко в левой стороне Иллирические берега, вижу запрещенную Италию.
Престаньте, прошу, ветры, гнать в заказанную землю и великому со мною повинуйтеся богу.
Когда сие говорю и желаю, - купно и боюсь, - удалиться, - коликою силою волна в корабль ударила!
Пощадите, вы, пощадите, лазоревого моря боги, пускай один Юпитеров гнев меня поражает.
Вы томный дух сохраните от жестокой смерти, ежели только погибший погибнуть не может.
(Напечатано в альманахе «ТРУДОЛЮБИВАЯ ПЧЕЛА» за ноябрь 1759 года.)
Содержание очередного альманаха "Графит" выложено на портале Мегалит. Есть там и мой скромный вклад. Выкладываю его и здесь, с некоторыми исправлениями. Ради удобства разбил его на две части. В первой - реконструкция русского перевода трёх элегий Овидия. Переводчик Кирияк Кондратович. Переведено четверть тысячелетия назад. Мой любимый перевод овидиевых элегий, рекомендую горячо и настоятельно.
Во второй части - моё эссе о Кирияке Кондратовиче и некоторых обстоятельствах его биографии, связанных с волго-уральским регионом, - Самарой, в частности, - и, как мне кажется, с содержанием переведённых элегий.
Часть первая
Вместо предисловия
Представляя читателю поэта, публикатор обычно начинает с вех в биографии. Здесь немного другой случай. Тексты, которые я прошу прочесть в первую очередь, ждали читателя четверть тысячелетия. Они устали ждать. А если вам всё же нужен образ автора, то автор вот он: обмакивает птичье перо в чернильницу, медленно пишет. Сразу набело, он человек небогатый, права на порчу бумаги нет. Строки выходят готовыми сразу из головы.
ПУБЛИЯ ОВИДИЯ НАЗОНА
ЭЛЕГИИ
Из первой книги Печалей (Tristia)
Элегия II
Боги моря и небес! (ибо что уже мне, кроме молитв, осталось?) не допустите развалиться частям корабля, волнами поврежденного,
и не соглашайтеся, молю, на гнев великого Кесаря. Часто, когда один бог утесняет, другой подает помощь,
Вулкан ополчался противу Трои, а Аполлон за Трою стоял. Венера была Тевкрам доброжелательна, а Паллада на них враждовала.
Ненавидела Сатурнова дочь, будучи Турну милостива, Энея, однако он, под защищением Венериным, безопасен пребывал.
Часто жестокий Нептун на осторожного нападал Улисса, но неоднократно его Минерва от своего дяди избавляла.
И, хотя я себя с ними не равняю, однако что препятствует, чтобы и при мне не присутствовало какое-нибудь божество, когда на меня один из богов прогневался?
Вотще я, бедный, погубляю бесплодные слова, свирепые воды забрызгивают уста мои, сие вещающие,
и ужасный полуденный ветр развеивает мои речи и молитвам моим возбраняет лететь к тем богам, к которым я оные воссылаю.
И так те же ветры, чтоб мне не в одном страдать, неведомо куда и паруса, и моления мои несут.
Ах, бедный я! Коликие горы вод валятся! почти уже до высоты звезд досягают.
Коликие в расступившемся море являются долины! почти уже темного Тартара касаются.
Куда ни посмотришь, нет ничего, кроме моря и воздуха, одно волнами надменно, другой грозен облаками.
Между обоими шумят в ужасных вихрях ветры, морские валы не ведают, которому повиноваться господину.
Ибо то от багряновидного востока Эвр усиливается, то Зефир от вечерних стран исходящий дышит,
иногда хладный Борей от непогружающихся в море небесных медведиц свирепствует, иногда сражается с ним Нот противу устремленными силами.
Не знает кормщик, что делать, не ведает, чего беречься и за что приняться, самое искусство в сомнительных бедствиях приходит в изумление.
Конечно погибаем! и нет, кроме суетной надежды, спасения, и, когда я сие говорю, лицо мое заливают волны,
угасят сию душу волны и всуе молящимися устами умерщвляющую проглощу воду.
А любезная моя супруга ни о чем другом, как только о ссылке моей соболезнует. О сей одной моей беде ведает она и воздыхает.
Не ведает, что тело мое по пространному носится морю, не ведает, что оно гонимо ветрами, не ведает, что мне приближается кончина.
Слава богу, что я не дозволил ей со мною на корабль взойти. А то бы поистине мне бедному дважды смерть претерпеть надлежало.
Ныне, хотя я и умру, но для того, что она в безопасности пребывает, то половина жизни моей всеконечно останется еще на земле.
Увы! коль скорым осветились облака пламенем! коликий на воздухе услышали мы треск!
И не меньшею силою волны бьют корабль, как тяжкое бремя таранов городские ударяет стены.
Сия находящая волна превосходит все волны, она идет после девятой, а прежде одиннадцатой.
Я смерти не боюсь, но смерть сия бедна. Не дайте мне утонуть, смерть мне будет вместо дара.
Есть в том некоторое удовольствие: или своею смертью умирающему, или падающему мечом лишающееся чувств тело положить на твердой земле.
Немалая отрада надеяться погребения, завещанного своим родственникам и не быть в пищу рыбам морским.
Представьте себе, что я такой смерти достоин, но я не один здесь плыву. Почто и неповинных казнь моя постигает?
О, вышние, и вы, лазоревые боги, коим моря подвластны, оба собора, престаньте уже грозить,
и которой жизни гнев кротчайшего Кесаря у меня не отнял - дозвольте мне безсчастному оную довезть до определенного места.
Ежели вы на меня хотите наложить заслуженную мною казнь, то, по рассуждению самого Его, вина моя смерти не достойна.
Ежели бы Кесарь похотел низвергнуть меня в Стигийские воды, не требовал бы в том вашей помощи.
Власть его пролить мою кровь не сделает его ненавистным. И что он мне даровал - сам, когда восхочет, отнимет.
Вы только, боги, никаким моим беззаконием не раздраженные, будьте довольны моими бедами.
Однако, хотя бы вы все бедного сохранить восхотели, то уже погибший человек спасенным быть не может.
Хотя бы утихло море, хотя бы мне веяли способные ветры, хотя бы вы мне простили - не буду ли я тем в ссылке?
Не плыву я по пространному морю, имея ненасытное желание ко приобретению безмерного богатства заменою товаров,
не еду я, куда прежде ездил учиться в Афины, ни в Азийские города, ни в те места, где я прежде бывал,
и не для того, чтобы, прибыв в славный Александров град, видеть твои, роскошный Нил, увеселения.
На что я способные призываю ветры: кто может поверить? Сарматская та страна, в которую приехать желаю.
Обеты творю, чтобы приплыть к диким берегам свирепого Понта, и приношу жалобы, что я так медленно в ссылку еду из отечества.
И, чтоб увидеть неведомо где в мире обитающих Томитов, сокращаю сей путь моими мольбами.
Ежели вы меня любите, укротите толикие волны и покажите над нашим кораблем свое благоутробие,
а если паче ненавидите, допустите приплыть мне к определенной стране, которую я за часть моей казни почитаю.
Жестокие ветры, что мне здесь делать? несите мои паруса. Зачем мои паруса в виду Авзонских пределов?
Неугодно сие Кесарю. На что вы того удерживаете, которого он изгоняет? Пускай узрит Понтийская страна лицо мое.
Сие и он повелевает, и я то заслужил и почитаю за неправедное и беззаконное дело приносить оправдание в тех преступлениях, за которые он меня осудил.
Но, ежели человеческие дела всегда богам известны, то вы сами ведаете, что вина моя беззаконию непричастна. И воистину так. Вы то ведаете.
Ежели я погрешностью в сию вину впал, и намерение мое безрассудно, а не беззаконно было,
ежели я, хотя из последних, тому дому доброхотствовал, ежели я Августовы повеления довольно свято хранил,
ежели я говорил, что при его владении благополучный век и, как за Кесаря, так и за весь его дом богам кадило приносил,
ежели я сие имел в сердце - так пощадите меня, боги, а если нет, то да пожрет меня глубина морская.
Не мечту ли я зрю? или начинают исчезать обремененные облака? и укрощенный гнев переменившегося гибнет моря?
Не случай, но вы, обетами призванные сердцеведцы, боги, сию мне подаете помощь.
ЭЛЕГИЯ III
Когда мне на мысль приходит печальный образ той ночи, которая мне последним временем была во Граде,
когда воспоминаю ту ночь, в которую я столько утех моих оставил, то и теперь еще из очей моих капли слез катятся.
Наступал уже тот день, в который Кесарь велел мне выехать за последние Авзонские пределы.
Ни способных мыслей, ни довольного времени не было ко приуготовлению. Сердце мое было каменно долгое время.
Не имел я попечения ни о избрании рабов, ни спутника, ни приличной изгнанцу одежды, ни припасов.
Не инако я омертвел, как пораженный Юпитеровыми огнями, который жив, однако о жизни своей сам не знает.
Но как сие исступление ума самая печаль истребила и, наконец, чувства мои получили прежнюю силу,
то, в последние отходя, начал я говорить с прискорбными друзьями, из которых множества один только или два были.
Супруга, горя ко мне искреннею любовию, плачущего меня держала, сама рыдая горестнее и дождем слез неповинное свое лицо умывая.
Дочь моя была далече от меня, в Ливийских странах, и не могла ведать о моей судьбине.
Куда ни поглядишь, плач и воздыхания раздавались и вид внутри был зрим истинного погребения.
Женский и мужеский пол и малые отроки скорбели о моем погребении и не было в доме места, где бы слезы не проливались.
Ежели можно в малом великие употребить примеры, таков был вид Трои при расхищении ее.
И уже гласы людей и псов умолкли и луна потными коньми на высоте управляла.
И на оную я взирая, и, посредством света ее видя Капитолий, вотще смежный с моими Ларами, сказал:
Боги, в соседственных обителях живущие, и храмы, которых больше глаза мои зреть не будут,
и прочие мною оставляемые божества, в высоком граде Квирина пребывающие, приимите от меня последнее сие поклонение.
И, хотя я, уязвлен, поздно щит приемлю, однако изгнание сие избавьте от ненависти
и богоподобному скажите мужу, каким заблуждением я преткнулся, чтоб он вины не почел беззаконием,
и что вы ведаете - знал бы то и виновник моей казни. Умилостивив бога, не могу я быть бедным.
Столько молитв проливал я пред вышними, а жена моя больше. Тяжкие дыхания слова ее пресекали.
Она, с растрепанными волосами ниц падши пред Ларами, трепещущими устами угасшие лобызала жертвенники
и на отвратившихся домашних богов многие произнесла речи, не могущие оплаканному пособить мужу.
И уже стремящаяся к Западу ночь более мне медлить не дозволяла, и Паррасийская медведица от своей оси отвратилась.
Что мне было делать? Любовь дражайшего отечества меня удерживала, но оная ночь была последнею моему отшествию.
Ах ! сколько раз я говорил побуждающему: Что нудишь? Смотри, куда спешишь или откуда?
Ах! сколько раз переменял я час, определенный к предлежащему мне пути.
Трижды я ступал на порог - трижды возвращался, и сами ноги, угождая мыслям, были косны.
Часто я, сказав прости, опять говорил много и, будто отходя, последнее давал целование.
Часто повторял одни повеления и сам забывал оные, воззрев на любезнейших моих.
Наконец сказал я: что спешу ? Скифская та страна, в которую посылают; Рим должен я оставить - для обеих причин медление справедливо.
Жена навеки у живого меня живая отъемлется, и дом, и живущие в нем верные мои
и любезные, и друзья, которых я как братьев любил. О, сердца, Тесеевою верностию со мной сопряженные!
когда еще можно, - обниму вас, может быть, уже более никогда не удастся, который мне дан час, тем я пользуюсь.
По сем немедленно оставил я неоконченные разговора речи, предлежащее все объемля мыслию.
Когда я говорил и все мы плакали, то на небесной высоте противная нам звезда взошла пресветлая денница.
Расставался я не инако, как члены свои оставляя, и, казалось, что часть от тела моего отторгнулась.
Тогда разлучающиеся со мною воздвигли вопль и стенания, бия обнаженную грудь от горести руками.
Тогда, при отшествии, жена, бросясь мне на шею, сии печальные слова своими растворяла слезами:
Не разлучишься со мною, купно, ах ! купно пойдем ! говорила : последую за тобою и изгнанного изгнанная буду женою,
и мне путь уготован, и меня примет отдаленнейшая земля. Весьма малою тягостию буду я идущему в ссылку кораблю.
Те6е повелевает от отечества удалиться гнев Кесарев, а мне любовь. Сия любовь будет мне вместо Кесаря.
На сие она устремлялась, как и прежде, и едва польза желание ее преодолела.
Вышел я (или то без выносу было погребение) в горестном виде, с распущенными по сетующему лицу волосами,
а она, обременена печалию, покрыта мраком, среди дому, как говорят, пала полумертва.
Но, как пришла в себя и оскверненную гнусным прахом главу и хладные от земли воздвигла члены,
то себя, то оставленных домашних богов оплакивать и похищенного мужа имя часто гласить
и не меньше стенать начала, как бы или дочернее или мое видела тело, на возженном срубе положенное,
и хотела умереть и чувств лишишься смертию, но любовь ее ко мне в том воспрепятствовала.
Пускай живет: и отсутствующему, когда так судьба определила, пускай живет и во все время подает помощь и облегчение.
ЭЛЕГИЯ IV
Уже погрузился в Океане страж Эриманфской медведицы и созвездием своим возмутил морские воды,
однако мы не своею рассекаем Ионийское море волею, но страх принуждает нас быть отважными.
Ах, несчастный я! коль сильными ветрами воздымаются моря и, со дна поднятый, кипит песок!
и не меньше гор валы на нос и искривленную корму наскакивают и ударяют в изображенных богов!
Все строение корабля звучит и трещат канаты, ветром ударяемые, и само корабельное дно в бедах наших состенает.
Кормщик, бледностию лица оказав хладный страх, не правит корабля искусством, но гонимому следует.
И, как бессильный всадник, тщетно удерживая твердоустую лошадь, наконец, попускает узду,
так корабельщик не куда сам хотел, но куда волн стремление несло, ехал.
И ежели б Эол не выпустил других ветров, то принесло б меня к местам, в которых мне век не быть.
Ибо, оставя далеко в левой стороне Иллирические берега, вижу запрещенную Италию.
Престаньте, прошу, ветры, гнать в заказанную землю и великому со мною повинуйтеся богу.
Когда сие говорю и желаю, - купно и боюсь, - удалиться, - коликою силою волна в корабль ударила!
Пощадите, вы, пощадите, лазоревого моря боги, пускай один Юпитеров гнев меня поражает.
Вы томный дух сохраните от жестокой смерти, ежели только погибший погибнуть не может.
(Напечатано в альманахе «ТРУДОЛЮБИВАЯ ПЧЕЛА» за ноябрь 1759 года.)