Смертельная болезнь российского интеллигента. Диагноз, который поставил писатель Аркадий Белинков
18 марта 2024
Смертельная болезнь российского интеллигента. Диагноз, который поставил писатель Аркадий Белинков
"Не прельщайтесь выгодным для нынешних дней сравнением со сталинскими временами. В любую минуту безответственный однопартийный режим, пошептавшись в углу со специалистами в разных областях усмирения, с Богом, идя навстречу пожеланиям трудящихся, может устроить кровавую пляску и уже устраивает ее". Аркадий Белинков. "Побег". 1968 г.
На портале газеты "Культура" появилась программа группы литераторов "Союз 24 февраля". Подписавшие ее Z-поэты и Z-писатели, поразительно точно копируя стиль советских документов, призывают государство взять литературу под свой контроль, искоренить в ней врагов и иностранных агентов, передать патриотическим силам толстые журналы, издательства и книжные магазины. То есть они требуют окончательно отменить свободу в литературе - как отменили уже ее на телевидении и в кино, на улицах и площадях. Это делают те, кто провозглашал свою профессию "свободным искусством". Никто не требует от них расстаться со свободой. Они - сами.
Почему это раз за разом происходит с российской интеллигенцией? Отчего многие воспринимают волю начальства как волю народа и готовы пойти на любые унижения, чтобы не чувствовать себя отщепенцами в своей стране?
Одним из первых эти неприятные для многих вопросы осмелился задать когда-то Аркадий Белинков.
"Я десять раз видел смерть и десять раз был мертв. В меня стреляли из пистолета на следствии. По мне били из автомата на этапе. Мина под Новым Иерусалимом выбросила меня из траншеи. Я умер в больнице 9-го Спасского отделения Песчаного лагеря и меня положили в штабель с замерзшими трупами, я умирал от инфаркта, полученного в издательстве "Советский писатель" от советских писателей, перед освобождением из лагеря мне дали еще 25 лет, и тогда я пытался повеситься сам".
Смерть жила рядом с Аркадием Белинковым с момента его рождения в сентябре 1921 года. Врожденный порок сердца, казалось, не оставлял шансов. Едва родившись, он был обречен - врачи, говорят, уже укрыли посиневшее тело младенца простынкой, но от прикосновения ткани оно вздрогнуло, и тогда они все-таки с трудом "запустили" сердце и дыхание новорожденного. Запустили на 48 лет, тринадцать из которых были украдены тюрьмами и лагерями.
Все эти годы смерть подстерегала его повсюду. В косых взглядах знакомых литераторов, в строчках рецензий, которые раз за разом превращались в доносы, в лагерях, на этапах, в больницах, в азартных спорах, и даже на обычных лестницах, подъем по любой из которых мог стать для его сердца последним.
Нужно было обладать каким-то невероятным внутренним неистовством, чтобы выжить. И уже в детстве он нашел территорию, которую будет защищать от смерти. Это была литература.
"Черновик чувств"
До 11 лет мальчик, росший в интеллигентной московской семье (отец - экономист, мать - сотрудница Научного центра детской книги), жил на домашнем режиме. Он буквально "обкладывался" томами из родительской библиотеки, читал сутками напролет и уже начал сам писать стихи и рассказы. Поэтому, когда в 11 лет врачи наконец позволили ему посещать школу, Аркадий оказался в классе белой вороной. Не по годам начитанный и самостоятельно мыслящий, да еще и одетый с иголочки, он резко отличался от своих советских сверстников. К тому же "умничал", постоянно спорил с учителями, особенно на уроках литературы. Отвечал не "по учебнику", а вместо Серафимовича и Островского из советской программы рассказывал про своих любимых Тынянова и Шкловского. И это уже в седьмом классе!
Обычно таких умников в школе не любят. Но с одноклассниками Аркадий быстро нашел общий язык: он охотно писал для них школьные сочинения. Это получалось у него так быстро, ловко и хорошо, что весь класс записывался в очередь. Вскоре собралась небольшая компания друзей, увлеченных книжными приключениями: "мушкетеры", где Атосом был сам Белинков. К десятому классу он организовал тайный литературный кружок (один из его "мушкетеров" впоследствии стал переводчиком, другой - редактором). Сам Аркадий после школы подал документы в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории), где тогда еще читали лекции многие "дореволюционные" профессора, избежавшие репрессий.
Но в начале войны ИФЛИ "соединили" с филфаком МГУ, и Белинков, продолжавший писать стихи, решил поступать в Литинститут. Поскольку один курс он уже отучился, поступил сразу на второй, в семинар Ильи Сельвинского. Рекомендации дали Пастернак и Георгий Шенгели, высоко оценившие его стихи. И у Сельвинского Белинков тоже скоро стал одним из любимых учеников, но что он писал, мы уже никогда не узнаем. Через два года все его стихи были изъяты при обыске и, как значится в следственном деле, "за ненадобностью уничтожены". Позднее сам Аркадий их не вспоминал, не восстанавливал и к поэзии не вернулся.
Между тем шел 1942 год. Немцев только-только отогнали от Москвы, и, хотя с пороком сердца в армию не брали, студент Белинков время от времени выезжал на линию фронта - то как военный корреспондент, то в составе комиссии по оценке разрушений, причиненных немцами историческим памятникам. Во время одного из этих выездов его контузило при взрыве мины под Новым Иерусалимом. Но это тогда для него было лишь незначительным эпизодом в жизни, наполненной более важными событиями.
Весной 1943 года он перешел в семинар прозы и начал писать дипломную работу - роман "Черновик чувств", ставший для него роковым. Казалось бы, лирический роман о первой любви (прообразом главной героиней стала его сокурсница Мариана Рысс), что может быть безобидней? Герои в нем прогуливаются по дождливой Москве, как бы окруженные светлым невидимым шаром, и этот шар отгораживает их от реальной действительности. Говорят о литературе, о любви, о свободе… И - о Сталине, о партийном давлении на литературу, о недостатках коммунистической системы и преимуществах либеральной. А дальше - больше. Они говорят о том, что "тайно живут в России", будто бы "во внутренней эмиграции". И, хотя действие происходит в разгар войны, главный герой не только не испытывает "советских" патриотических чувств, но даже намекает, что не видит особенной разницы между фашизмом и коммунизмом…
Название романа подсказал 20-летнему Белинкову Михаил Зощенко, с которым они уже были хорошо знакомы, а научным руководителем дипломной работы стал почти боготворимый им тогда Виктор Шкловский. К нему Аркадий приходил каждый вечер, с ним обсуждалась каждая новая глава, каждый абзац, каждая строчка.
Шкловский и уже умиравший тогда в госпитале Тынянов, с детства, были для Белинкова образцами стиля, творцами "новой прозы", почти небожителями. Сам Шкловский смотрел на пылкого юношу с азартом и восхищением, наслаждаясь дерзостью его текста, которую он, маститый советский писатель, уже не мог себе позволить. Правда, супруга Шкловского остро чувствовала опасность и пыталась удерживать Аркадия от неосмотрительных высказываний: "Вот я двух людей так вот умоляла: Белинкова и Осипа Эмильевича. Белинков то же самое - "раз я уже написал, то чтоб я не читал..."
Тягостная диктатура пролетариата
И он читал свой роман всюду, при каждом удобном случае. Один экземпляр машинописи даже переплел в красивую сафьяновую обложку, вклеив туда собственный портрет. А в апреле 1943 года Аркадий вздумал придать встречам с друзьями форму литературного кружка, который назвал "Необарокко". На этих вечерах он говорил разное. И не только о литературе. Не раз упоминал о том, что советская власть уничтожает свободу художника, а война во многом началась из-за пакта Молотова - Риббентропа. И это - в 1943 году!
За несколько месяцев в "Необарокко" на чтениях побывало почти 200 человек. Было бы удивительно, если бы среди них не оказалось осведомителя НКВД.
Тем не менее сотрудники "органов" раскачивались медленно. Да и куда спешить? Скрыться Белинкову все равно было некуда. Возможно, они готовили большое "литературное" дело, в котором никому не известный студент Белинков был мелкой рыбешкой. Дотянуться хотели до Шкловского, Зощенко, до других знаменитостей, с которыми Аркадий регулярно общался. Поэтому арестовали его лишь в январе 1944 года. Прямо дома, в коммуналке, где жили родители.
Это произошло ночью 29 января. Сотрудники НКВД перевернули всю коммуналку вверх дном, изъяли рукописи, записки и дневники. Но тут их машина дала первый сбой - по привычке, соблюдая правила светомаскировки, они не подняли шторы в комнате Аркадия, а ведь именно там, за шторами, на подоконнике, он беспечно разложил самые "опасные" рукописи, письма и черновики! На следующий день их забрала и хорошо спрятала одна из его подруг.
А вскоре следователям НКВД пришлось пережить настоящее разочарование. Этот хрупкий и болезненный юноша "с красивым интеллигентным лицом" оказался им не по зубам.
На все вопросы он отвечал со спокойным достоинством, взвешивая каждое слово. Ни от чего написанного собою не отрекался, подчеркивая, что отношение к советской власти - это его личное дело. Писатель должен говорить правду о своих убеждениях.
"Антисоветских преступлений я не совершал. Вина моя состоит только в том, что у меня были антимарксистские взгляды на литературу". "Антисоветской работы у меня не было. Что же касается моих антисоветских взглядов, то они изложены в моем неизданном романе "Черновик чувств". Да, в нем я писал о "тягостной поре диктатуры пролетариата". А что касается литературных учителей, Шкловского, Зощенко, Сельвинского, они эти убеждения не разделяют и неоднократно заявляли об этом, - подчеркивал Белинков.
"Черновик чувств", любовно переплетенный в сафьян, лежал тут же, перед следователем. Главная улика, главное доказательство. И, как вскоре оказалось, практически единственное. Потому, наверное, роман и был бережно сохранен в архивах Лубянки, где его нашли исследователи спустя 50 лет.
Конечно, дознавателю хотелось большего. На Лубянке допрашивали подолгу. В глаза Аркадию много часов подряд светили тысячеваттным прожектором. Иногда били. В протоколах то и дело встречается фраза "допрос прерывается...". Вероятно, он терял сознание - в конце концов, с пороком сердца невозможно долго продержаться в таких обстоятельствах.
Но Белинков держался.
Позднее он узнал, что камера, в которой он сидел на Лубянке, находилась по соседству с камерой, куда через год попал Солженицын. И на допросы их водили по одному и тому же маршруту, и даже следователь у них был один и тот же.
К тому же оба они - и Белинков, и Солженицын - в конце концов попали в один лагерь в Северном Казахстане. В августе 1944 года по статье 58-10 ч. 2. (антисоветская агитация в военной обстановке) Белинкова осудили на восемь лет. Учитывая статью, приговор этот принято считать достаточно мягким - но, вероятно, это был "стандарт" для последних лет войны. Спустя год Солженицыну дали ровно столько же, по такой же статье. К тому же, возможно, следователь просто искренне полагал, что восемь лет в лагере Белинков не проживет. А может, сыграли свою роль ходатайства Шкловского, который, прекрасно понимая, что сам находится на грани ареста, осмелился все-таки вступиться за юного коллегу, написав письмо "придворному поэту Сталина" Константину Симонову.
Позднее Белинков за это многое простил Шкловскому. И его конформизм, и даже участие в травле Зощенко и Пастернака. Простил, хотя не забыл. И все-таки главным героем своей книги о сдаче и гибели советского интеллигента он сделал не его.
50 разновидностей доносов
Путь в лагерь лежал через пересыльные тюрьмы, и, проходя через них, внутренне готовый ко всему, сжатый, как холодный камень, Аркадий все равно не переставал удивляться. Малая Лубянка, Большая Лубянка, Бутырки, Лефортово… Во Владимирской тюрьме его поначалу пустили в общую камеру, в которой, не получая никаких сведений с воли, заключенные сидели с 37-го года. В 45-м году они еще спорили о том, что будет если не произойдет Вторая мировая война.
Между тем, хотя война уже заканчивалась, ГУЛАГ продолжал расширять свою территорию.
"Меня отправили в Карлаг в Северном Казахстане, - вспоминал позднее Белинков. - Тут я замечу, что территория этого лагерного комплекса равнялась территории Франции. Неудивительно поэтому, что, когда через несколько лет сюда же попал Солженицын, мы с ним не встретились и только потом узнали друг от друга, что побывали в одном и том же лагере. Этот лагерь описан в "Одном дне Ивана Денисовича".
Но здесь, в Казахстане, выяснилось, что иметь порок сердца, официально указанный в справке - почти спасительно для заключенного. По крайней мере, Белинкова освободили от общих работ на пронизывающем холоде. Но, чтобы выжить, этого, конечно, было мало. В первый раз попав в тюремную больницу с очередным сердечным приступом, и узнав, что в ней не хватает персонала, Аркадий за ночь досконально изучил "справочник фельдшера", и уже на следующий день был принят на работу.
Теперь у него были шансы. Тем более что Белинков в глазах солагерников явно выглядел совсем не так, как должен выглядеть интеллигент (да еще и с больным сердцем). Со своими тюремщиками и сокамерниками он всегда старался говорить, сохраняя спокойное достоинство. А когда это достоинство по лагерным законам требовало употребления тюремной "фени" и физической силы, он не гнушался ни того, ни другого.
Работа фельдшера давала время, чтобы тайком писать тексты. За семь лет он успел написать десятки глав для новых романов, несколько рассказов и пьесу (которые тюремное начальство позднее приобщило к его новому делу - и тем сохранило для потомства). Хранить рукописи было сложно, их приходилось часто перепрятывать при обысках, и для этого Белинкову, который не всегда мог оказаться на месте, требовался сообщник. К тому же, хотя его срок уже подходил к концу, чувствовал себя он все хуже и хуже и порой не надеялся дожить до освобождения. Неужели рукописи после его смерти пропадут? Чтобы этого не случилось, показал тайники с бумагами случайному приятелю, бывшему коммунисту, который показался ему интеллигентным и порядочным человеком. Буквально через два часа "интеллигентный и порядочный" подошел к нему с вопросом, как правильно пишется фамилия: "Белинков" или "Беленков"?
- Пишет донос, - догадался Аркадий.
Теперь уже ничего нельзя было изменить. Названия рукописей говорили сами за себя. "Россия и черт", "Человечье мясо", "Роль труда в процессе превращения человека в обезьяну". Через два дня, за год до окончания первого срока, Белинков сидел в карцере, и против него стремительно фабриковалось новое дело. В августе 1951-го Военным трибуналом войск МВД Казахской ССР по статьям 58-8 (терроризм) и 58-10 (антисоветская агитация) он был приговорен к 25 годам лагерей. То есть, считай, пожизненно.
Вот как позднее, в рассказе "Побег", написанном уже в Америке, Белинков обобщил весь свой опыт советской жизни, тюремных и лагерных лет, уместив его в одно яростное и бесконечное как крик предложение, в котором перечисляется 50 разновидностей доносов:
"Многомесячным и многолетним следствием, голодом, пытками, карцерами и одиночками, ночными допросами и дневным бдением, стоянием на коленях, стоянием на цыпочках, стоянием навытяжку, стоянием по стойке смирно, стоянием с перегнутой под прямым углом поясницей, уныло и бесконечно воняющей парашей, светом тысячеваттной лампы, сжигающим глаза, и воем, разрывающим уши, холодом и жарой, арестом родных и изобличениями недавних друзей, десятисуточными конвейерными допросами, изменой, ложью, лицемерием, клеветой, перлюстрацией писем и записями подслушанных телефонных разговоров, поиском пятого угла и камерными стукачами, принудительным лечением и запрещением оказывать медицинскую помощь, плесенью на стенах камеры и бронзой в генеральских кабинетах, неотступной тоской по женщине и лишением книг, лязганьем ключей надзирателей и папироской следователя, потушенной в ухе, очными ставками и "черными воронами", нарами с прогнившей соломой и голыми электрическими проводами, вдавленными в рот, боксами, в которых можно сидеть только на корточках, и камерами, в которых можно висеть на соседях, мокрым цементным полом и склизким деревянным намордником на окне, клопом и вошью, лишением передач, запрещением курить, пересылками и этапами, неизвестностью, искушениями и соблазнами, доносом любимой женщины, доносами близких, доносами соседей, доносом дворника, доносами друзей и доносами врагов, доносами знакомых и доносами незнакомых, доносами старух и доносами детей, доносом университетского профессора, у которого ты был любимым студентом, и доносом факультетского швейцара, который любил тебя за то, что ты вежливо раскланивался с ним, доносом водопроводчика, которого ты в темноте не заметил, и доносом монтера, которому ты заплатил больше, чем следовало, доносом молодого поэта, робко постучавшегося к тебе, которого ты похвалил, и доносом пожилого прозаика, которого ты разругал, доносом неудачника, живущего в квартире слева, и доносом счастливчика, живущего в квартире справа, доносом курьера, доносом карьериста, доносом лентяя и доносом энтузиаста, доносом холерика и доносом сангвиника, доносом меланхолика и доносом флегматика, доносом труса и доносом храбреца, доносом слепца и доносом ясновидца, доносом блондина и доносом брюнета, доносом дурака и доносом умника, доносом любимого писателя и доносами любящих сослуживцев, доносом актрисы, которая тебе нравилась, и доносом ее любовника, которому ты не нравился, доносом актера, которого ты любил, и доносом его любовницы, которая не любила тебя, доносом жены твоего приятеля, которая боялась твоего разлагающего влияния, и доносом приятеля, который боялся твоего влияния на его жену, доносами пожарников, летчиков, астрономов, агрономов, жуликов, министров, кинозвезд, могильщиков, литературоведов, клоунов, кораблестроителей, пионеров и октябрят, стрелочников и живописцев, футболистов и энтомологов, венерологов, социологов, паразитологов, палеонтологов и отоларингологов, доносами доброхотными и доносами подневольными, доносами друг на друга, доносами на самих себя, доносами всей страны на тебя и на всех, доносами, доносами, доносами, доносами, четырьмя стенами тюрьмы и тюремной решеткой власти, которая судит, часто удается убедить подсудимого в том, что она лучше знает, что именно полезно отечеству".
(окончание следует)