Из книги Пелевина "Чапаев и пустота"
- Что это вы? - спросил Котовский, подняв бровь.
- Да вот, подумал о нашей нынешней жизни. Бреемся, чтобы не завшиветь.
Кто бы мог себе это представить лет пять назад? Непостижимо.
- Удивительно, - сказал Котовский, - я как раз думал о том же самом. О
том, что произошло с Россией. Поэтому к вам и зашел. Своего рода импульс.
Хочу поговорить.
- О России?
- Именно, - сказал он.
- Что же тут говорить, - сказал я, - все предельно ясно.
- Нет, я имею в виду - кто виноват?
- Не знаю, - сказал я, - а вы что думаете?
- Интеллигенция. Кто же еще.
Он протянул мне наполненный бокал.
- У интеллигента, - сказал он с мрачной гримасой, - особенно у
российского, который только и может жить на содержании, есть одна гнусная
полудетская черта. Он никогда не боится нападать на то, что подсознательно
кажется ему праведным и законным. Как ребенок, который не очень боится
сделать зло своим родителям, потому что знает - дальше угла не поставят.
Чужих людей он опасается больше. То же и с этим мерзким классом.
- Не вполне успеваю за вашей мыслью.
- Интеллигент, как бы он ни измывался над устоями империи, которая его
породила, отлично знает, что в ней все-таки жив был нравственный закон.
- Вот как? Отчего?
- Да оттого, что если нравственный закон в ней был бы мертв, он никогда
не посмел бы топтать ее устои ногами. Я вот перечитывал недавно
Достоевского, и знаете, что подумал?
У меня непроизвольно дернулась щека.
- Что? - спросил я.
- Добро по своей природе всепрощающе. Подумайте, всех этих нынешних
палачей раньше ссылали в сибирские села, где они целыми днями охотились на
зайцев и рябчиков. Нет, интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент
боится лишь одного - касаться темы зла и его корней, потому что справедливо
полагает, что здесь его могут сразу отлюбить телеграфным столбом.
- Сильный образ.
- Со злом заигрывать приятно, - горячо продолжал Котовский, - риску
никакого, а выгода очевидна. Вот откуда берется огромная армия добровольных
подлецов, которые сознательно путают верх с низом и правое с левым,
понимаете? Все эти расчетливые сутенеры духа, эти испитые Чернышевские,
исколотые Рахметовы, растленные Перовские, накокаиненные Кибальчичи, все
эти...
/.../
Вернувшись в свою комнату, я улегся на диван и уставился в потолок,
заложив за голову сложенные руки. Мне подумалось, что все то, что произошло
со мной за последние два или три часа, - это великолепное отражение вечной,
неизменной судьбы русского интеллигента. Тайком писать стихи о красных
знаменах, а зарабатывать одами на день ангела начальника полиции, или,
наоборот, видеть внутренним взором последний выход Государя, а вслух
говорить о развешивании графских бубликов на мозолистых гениталиях
пролетариата - всегда, думал я, всегда это будет так. Даже если допустить,
что власть в этой страшной стране достанется не какой-нибудь из сражающихся
за нее клик, а просто упадет в руки жулья и воров вроде тех, что сидят по
всяким "Музыкальным табакеркам", то и тогда русский интеллигент, как собачий
парикмахер, побежит к ним за заказом.
/.../
Котовский внимательно поглядел на меня.
- Вы знаете, что вы сумасшедший? - спросил он.
- Конечно.
- Кончится тем, что вас троих арестуют, а верховодить начнет этот
Фурманов.
- Меня это не пугает, - сказал я.
- Вы, значит, не боитесь ареста? Конечно, у всех нас, русских
интеллигентов, даже в сумасшедшем доме остается тайная свобода a-la
Pouchkine, и можно...
Я засмеялся.
- У вас, Котовский, удивительный талант попадать в такт моим мыслям. Я
как раз сегодня думал на эту тему. Могу вам рассказать, что это такое на
самом деле - тайная свобода русского интеллигента.
- Если это займет немного времени, сделайте одолжение, - ответил он.
- Год, кажется, назад, в Петербурге, был преинтересный случай. Знаете,
приезжали какие-то социал-демократы из Англии - конечно, их ужаснуло то, что
они увидели, - и у нас была с ними встреча на Бассейной. По линии Союза
поэтов. Там был Александр Блок, который весь вечер рассказывал им про эту
самую тайную свободу, которую мы все, как он выразился, поем вослед Пушкину.
Я тогда видел его в последний раз, он был весь в черном и невыразимо мрачен.
Потом он ушел, и англичане, которые, конечно, ничего не поняли, стали
допытываться, что же это такое - secret freedom. И никто толком не мог
объяснить, пока какой-то румын, который почему-то был с англичанами, не
сказал, что понимает, о чем речь.
- Вот как, - сказал Котовский и посмотрел на часы.
- Не волнуйтесь, уже недолго. Он сказал, что в румынском языке есть
похожая идиома - "хаз барагаз" или что-то в этом роде. Не помню точно, как
звучит. Означают эти слова буквально "подземный смех". Дело в том, что в
средние века на Румынию часто нападали всякие кочевники, и поэтому их
крестьяне строили огромные землянки, целые подземные дома, куда сгоняли свой
скот, как только на горизонте поднималось облако пыли. Сами они прятались
там же, а поскольку эти землянки были прекрасно замаскированы, кочевники
ничего не могли найти. Крестьяне, натурально, вели себя под землей очень
тихо, и только иногда, когда их уж совсем переполняла радость от того, что
они так ловко всех обманули, они, зажимая рот рукой, тихо-тихо хохотали. Так
вот, тайная свобода, сказал этот румын, - это когда ты сидишь между вонючих
козлов и баранов и, тыча пальцем вверх, тихо-тихо хихикаешь. Знаете,
Котовский, это было настолько точное описание ситуации, что я в тот же вечер
перестал быть русским интеллигентом. Хохотать под землей - это не для меня.
Свобода не бывает тайной.
https://www.electroniclibrary21.ru/literature/pelewin/36.shtml
- Да вот, подумал о нашей нынешней жизни. Бреемся, чтобы не завшиветь.
Кто бы мог себе это представить лет пять назад? Непостижимо.
- Удивительно, - сказал Котовский, - я как раз думал о том же самом. О
том, что произошло с Россией. Поэтому к вам и зашел. Своего рода импульс.
Хочу поговорить.
- О России?
- Именно, - сказал он.
- Что же тут говорить, - сказал я, - все предельно ясно.
- Нет, я имею в виду - кто виноват?
- Не знаю, - сказал я, - а вы что думаете?
- Интеллигенция. Кто же еще.
Он протянул мне наполненный бокал.
- У интеллигента, - сказал он с мрачной гримасой, - особенно у
российского, который только и может жить на содержании, есть одна гнусная
полудетская черта. Он никогда не боится нападать на то, что подсознательно
кажется ему праведным и законным. Как ребенок, который не очень боится
сделать зло своим родителям, потому что знает - дальше угла не поставят.
Чужих людей он опасается больше. То же и с этим мерзким классом.
- Не вполне успеваю за вашей мыслью.
- Интеллигент, как бы он ни измывался над устоями империи, которая его
породила, отлично знает, что в ней все-таки жив был нравственный закон.
- Вот как? Отчего?
- Да оттого, что если нравственный закон в ней был бы мертв, он никогда
не посмел бы топтать ее устои ногами. Я вот перечитывал недавно
Достоевского, и знаете, что подумал?
У меня непроизвольно дернулась щека.
- Что? - спросил я.
- Добро по своей природе всепрощающе. Подумайте, всех этих нынешних
палачей раньше ссылали в сибирские села, где они целыми днями охотились на
зайцев и рябчиков. Нет, интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент
боится лишь одного - касаться темы зла и его корней, потому что справедливо
полагает, что здесь его могут сразу отлюбить телеграфным столбом.
- Сильный образ.
- Со злом заигрывать приятно, - горячо продолжал Котовский, - риску
никакого, а выгода очевидна. Вот откуда берется огромная армия добровольных
подлецов, которые сознательно путают верх с низом и правое с левым,
понимаете? Все эти расчетливые сутенеры духа, эти испитые Чернышевские,
исколотые Рахметовы, растленные Перовские, накокаиненные Кибальчичи, все
эти...
/.../
Вернувшись в свою комнату, я улегся на диван и уставился в потолок,
заложив за голову сложенные руки. Мне подумалось, что все то, что произошло
со мной за последние два или три часа, - это великолепное отражение вечной,
неизменной судьбы русского интеллигента. Тайком писать стихи о красных
знаменах, а зарабатывать одами на день ангела начальника полиции, или,
наоборот, видеть внутренним взором последний выход Государя, а вслух
говорить о развешивании графских бубликов на мозолистых гениталиях
пролетариата - всегда, думал я, всегда это будет так. Даже если допустить,
что власть в этой страшной стране достанется не какой-нибудь из сражающихся
за нее клик, а просто упадет в руки жулья и воров вроде тех, что сидят по
всяким "Музыкальным табакеркам", то и тогда русский интеллигент, как собачий
парикмахер, побежит к ним за заказом.
/.../
Котовский внимательно поглядел на меня.
- Вы знаете, что вы сумасшедший? - спросил он.
- Конечно.
- Кончится тем, что вас троих арестуют, а верховодить начнет этот
Фурманов.
- Меня это не пугает, - сказал я.
- Вы, значит, не боитесь ареста? Конечно, у всех нас, русских
интеллигентов, даже в сумасшедшем доме остается тайная свобода a-la
Pouchkine, и можно...
Я засмеялся.
- У вас, Котовский, удивительный талант попадать в такт моим мыслям. Я
как раз сегодня думал на эту тему. Могу вам рассказать, что это такое на
самом деле - тайная свобода русского интеллигента.
- Если это займет немного времени, сделайте одолжение, - ответил он.
- Год, кажется, назад, в Петербурге, был преинтересный случай. Знаете,
приезжали какие-то социал-демократы из Англии - конечно, их ужаснуло то, что
они увидели, - и у нас была с ними встреча на Бассейной. По линии Союза
поэтов. Там был Александр Блок, который весь вечер рассказывал им про эту
самую тайную свободу, которую мы все, как он выразился, поем вослед Пушкину.
Я тогда видел его в последний раз, он был весь в черном и невыразимо мрачен.
Потом он ушел, и англичане, которые, конечно, ничего не поняли, стали
допытываться, что же это такое - secret freedom. И никто толком не мог
объяснить, пока какой-то румын, который почему-то был с англичанами, не
сказал, что понимает, о чем речь.
- Вот как, - сказал Котовский и посмотрел на часы.
- Не волнуйтесь, уже недолго. Он сказал, что в румынском языке есть
похожая идиома - "хаз барагаз" или что-то в этом роде. Не помню точно, как
звучит. Означают эти слова буквально "подземный смех". Дело в том, что в
средние века на Румынию часто нападали всякие кочевники, и поэтому их
крестьяне строили огромные землянки, целые подземные дома, куда сгоняли свой
скот, как только на горизонте поднималось облако пыли. Сами они прятались
там же, а поскольку эти землянки были прекрасно замаскированы, кочевники
ничего не могли найти. Крестьяне, натурально, вели себя под землей очень
тихо, и только иногда, когда их уж совсем переполняла радость от того, что
они так ловко всех обманули, они, зажимая рот рукой, тихо-тихо хохотали. Так
вот, тайная свобода, сказал этот румын, - это когда ты сидишь между вонючих
козлов и баранов и, тыча пальцем вверх, тихо-тихо хихикаешь. Знаете,
Котовский, это было настолько точное описание ситуации, что я в тот же вечер
перестал быть русским интеллигентом. Хохотать под землей - это не для меня.
Свобода не бывает тайной.
https://www.electroniclibrary21.ru/literature/pelewin/36.shtml