Иван Солоневич, Наши интеллигенции - 1
Иван Солоневич Наши интеллигенции
Иван Солоневич
Наши интеллигенции
Солоневич Иван Лукьянович (1891-1953) - известный русский эмигрантский публицист. Материал печатается впервые из американского архива И.Л. Солоневича. Можете начать читать эту статью с конца, тогда вам захочется узнать и начало... - Исихазм.ру
Типичным выразителем интеллигенции был «литератор», человек, объевшийся чужими цитатами и разрушающий во имя их свою собственную жизнь, а также и жизнь своей Родины. Его, этого литератора, съели цитаты. И над его никому не нужной могилой можно было бы начертать эпитафию такого стиля:
«Здесь покоится
безмозглый прах
жертвы
собственного
словоблудия».
(Исихазм.ру)
Познай самого себя.
Сократ
И, познав, не впадай в уныние.
Дон-Аминадо
1. Чересполосица
Этот очерк истории, философии и психологии русской интеллигенции, в ее основных разновидностях, имеет в виду, я бы сказал, чисто ассенизационные цели. Или, как был назван соответствующий отдел в моих покойных газетах, - цели обезвздоривания русских мозгов. Семнадцать лет «жизни и деятельности» в СССР, потом лет десять публицистической работы в эмиграции поставили передо мной, как и перед всеми нами, целый ряд вопросов, содержание которых можно было бы сжать в один основной, трагический и, как говорят болгары, «судьбоносный» вопрос: так как же дошли мы до жизни такой?
О том, до какой именно жизни мы дошли или докатились, говорить, я думаю, не стоит. Жизнь наша в общем вполне достаточно ясна и прозрачна: такой жизни у нас со времен Батыя не было. Хотя, вероятно, и во времена Батыя были люди, относившиеся к «новому строю» не без некоторого энтузиазма. В татарском иге наши историки и до сих пор находят кое-какие положительные «достижения». Почему нельзя было находить их семьсот лет тому назад? И семьсот лет тому назад были какие-то «бюрократы», которые были уполномочены татарами на сбор «даней-невыходов». Некоторые основания для энтузиазма у них, вероятно, были.
Для тех людей, которые считают сегодняшнюю русскую жизнь раем, хотя бы и только социалистическим, эти очерки, конечно, не предназначены: не стоит и читать. Эти люди, составляющие собой славные орды советской бюрократии, уполномоченной для выколачивания «даней-невыходов» в пользу кремлевской Золотой Орды, довольны нынешним положением вещей. Возможно, что они правы: при всяком ином строе им будет хуже. Возможно, что они ошибаются: при любом ином строе им хуже не будет. Возможно, что им это только кажется, до тех пор, пока они сами не садятся в каталажку всяком случае - это есть слой, социально и материально связанный с существованием данного режима, как связан, например, профессор диамата.
Если завтра Сталин уйдет - что будет делать этот профессор? «Если папа женится - куда мама денется?» Профессору диамата придется подметать улицы. Подметание улиц никакому профессору никакого удовольствия доставить не может. Еще худшие перспективы возникают перед уполномоченным НКВД или председателем колхоза. Если не будет ни НКВД, ни колхоза, то мир для этих людей приобретет действительно совсем уже неуютные очертания. Пожалуй, даже и улиц подметать не удастся? Для этого сорта людей законы не писаны. Не писаны для них и эти очерки.
Этот очерк, как и все мои другие, предназначен для новой русской интеллигенции, для того нового и неизбежного правящего слоя России, который нынче рождается и в СССР, и в эмиграции. При всем различии мест рождения и окружающей обстановки эти две группы будущего правящего слоя России идут все-таки одним путем и приходят приблизительно к одним результатам. Лично я нахожусь в исключительно благоприятном положении для объективной оценки обеих групп.
Одну я знаю по работе в СССР, другую по работе в эмиграции. Я, кроме того, не имею ничего общего ни с дворянством крепостническим, ни с дворянством коммунистическим. Мне одинаково чужды традиции и интересы старого правящего слоя и нового правящего слоя, для меня неприемлемы ни реакция, ни революция. Тем более что и реакция и революция, при всей их взаимной теоретической нетерпимости, на практике, собственно говоря, означают решительно одно и то же: рабство, голод и убийства, при Сталине так же, как и Петре I, при Дзержинском так же, как и при Салтычихе. Нам не нужны ни реакция, ни революция. Нам нужна нормальная жизнь и нормальное развитие страны.
Нормального развития у нас нет уже очень давно: лет двести, начиная с петровской или послепетровской эпохи, принесшей с собою крепостное право по шляхетскому образцу, философию - по немецкому и политику - по французскому. Советский режим поэтому является законным последствием наших последних двухсот лет: с неба он не свалился. И для ответа на «вопрос роковой» и «как дошли мы до жизни такой» знание нашего прошлого для нас совершенно обязательно. А мы его - не знаем.
Моя основная работа посвящена русской истории, два тома «Нашей империи». Эта работа рассматривает наше прошлое с совершенно необычной точки зрения: с русской. Напомню о том, что все наши историки рассматривали наше прошлое с вольтеровской, шеллингианской, гегельянской, марксисткой и прочих точек зрения. Русская - как-то никому и в голову не приходила. Чересполосица этих точек зрения - а на них обучались целые поколения интеллигенции - автоматически привела к чересполосице в русских мозгах. Дело заключается в том, что из поколения в поколение нам подсовывали не только «завиральные» идеи, а, что еще хуже, - подсовывали и перевранную историческую информацию. Перевранные факты, обобщенные в завиральные идеи, привели к сегодняшнему положению вещей. Сегодняшнее положение вещей ясно до полной бесспорности. Но факты, которые к нему привели, русскими историками перевраны до полной неузнаваемости. Отсюда и происходит чересполосица.
Схема этой чересполосицы сводится к следующему.
Жил да был в нашем прошлом целый сонм святых - святых социалистических, а не церковных, - ученых, философов, социологов и прочих «сеятелей разумного, доброго, вечного». Эти сеятели, становясь на защиту «народа», «трудящихся», «пролетариата» - на защиту всех «униженных и обиженных», установили ряд бесспорных исторических фактов, обобщили эти факты в столь же бесспорную «теорию науки», подвели подо все это «базу самой современной философии» - и в результате получилась чрезвычайка.
Чрезвычайку мы видим, и мы знаем. Это есть, действительно, совершенно бесспорный исторический факт. Но предыдущих фактов мы не знаем вовсе. И чрезвычайка нам кажется свалившейся с неба. Кажется совершенно невероятным, чтобы именно ее готовили наши сеятели послед¬них ста лет.
Следовательно: мы привыкли думать, что наша «общественная мысль» последних ста лет была нормальной общественной мыслью. Что историки сообщали нам факты. Что философы и прочие правильно обобщали действительные факты. Что история русской интеллигенции есть история великих умственных и нравственных подвигов. И что чрезвычайка и голод, террор и рабство свалились на нас каким-то вовсе не предусмотренным образом.
Или, иначе.
Нас сто лет подряд учили: все, что вело к революции, было и умным и честным. Все, что боролось против революции, было и глупым и бесчестным. Сеяли сеятели добрую пшеницу, а вырос чертополох. Словно кто-то, аки тать в нощи, прокрался на русские поля, выцарапал все пшеничные зерна и засеял эти поля терниями и волчцами. В русском общественном сознании получается полный разрыв: следствие оказывается без причин, а причины виснут в воздухе исторического и философического вранья.
Так как я не историк и уж, Боже сохрани, не философ, то профессиональное самолюбие и профессиональные интересы этих двух отрядов сеятелей мне совершенно безразличны. И я, с точки зрения нормального общечеловеческого здравого смысла, считал, что ежели вырос чертополох, значит, именно он, а никак не пшеница, и был посеян сеятелями.
Сеятели, конечно, попали в совершенно дурацкое положение. Те из них, которые попущением Божиим кое-как выжили, сидят или в эмиграции, или в чрезвычайке. Хвастаться им совершенно нечем. Но нельзя - по человечеству - требовать от них, чтобы они стали перед зеркалом, плюнули бы в отражение своей собственной физиономии и изрекли бы научную истину такого, например, рода: что посеял, то и пожнешь. Они будут божиться и клясться: сеяли они только разумное, только доброе, только вечное. А что вырос чертополох? Так это - нечистый попутал.
Теория «нечистого» развивается, по крайней мере в эмиграции, - совсем всерьез. Вчерашние столпы марксизма ударились - или, как более точно передает этот порыв блатной язык, - «вдарились» в богословие и теперь говорят о «Божьей каре» и о «царстве сатаны» - словом, действительно «нечистый попутал». В СССР, по-видимому, никакие теории не произрастают, ибо там не до того: не до жиру, быть бы живу. Да и печатать никакие теории нельзя - кроме теории о сталинской гениальности, человеколюбии, величии и отцовстве надо всеми трудящимися и беспризорными народами мира.
Следствие - чрезвычайка - оторвалось от причины - сеятелей. И причина - сеятели - старательно открещиваются от следствия. Потому что нет ответа на вопрос: как дошли мы до жизни такой? Поэтому же нет и ответа на вопрос более существенный: как нам из этой жизни выбраться?
Русские люди по обе стороны рубежа довольно точно знают, чего они не хотят. Но ответ на вопрос: так чего же вы хотите? - формулируется самым невразумительным образом. «Мы хотим, чтобы было хорошо». Мы хотим, чтобы нас, наследников великой империи, не расстреливали, в подвалы не сажали, голодом не морили, в колхозы не загоняли - чтобы с нами не обращались как с двуногим скотом пятилеток или с живым навозом мировой революции. Или, еще скромнее, - «чтобы дали дохнуть». Не за псы держать.
Пожелания скромные и законные. Нет, однако, никакого ответа на вопрос: а какой же государственный строй гарантирует нам, что нынешние благодеяния совет¬ского режима не повторятся заново? Какой государственный строй нужен России? Монархия? И если да, то какая именно? По английскому образцу, по итальянскому или по абиссинскому? Республика? И если да, то какая именно? По североамериканскому, французскому или гватемальскому? Военная диктатура? И если да, то какая именно и на сколько времени? Или будет вполне достаточной замена сталинской чрезвычайки какой-нибудь троцкистско-бухаринской? Или, может быть, после тысячи лет блестящей нашей истории, сколотившей величайшую в мире империю, нет у нас, пропившихся наследников, никакого иного выхода, как призвание новых не только экономических, но и идеологических варягов: «земля наша велика и обильна, а мозгов у ней нет - придите володеть и питаться нами»?
На все эти вопросы никакого ответа нет. Есть кажущиеся ответы: чтобы крестьянину отдали его землю, чтобы не пустили назад помещиков, чтобы была свободная торговля, чтобы было что-то вроде нового НЭПа. Но ведь был и старый НЭП. А чем он кончился? Какой строй гарантирует от того, что после очередной «передышки» нового НЭПа не начнется новая «ликвидация» кулака как «класса», новые Соловки и новые расстрелы?
Никаких ответов на все эти вопросы нет. Нет, в сущности, и ответа на вопрос: а что, в конце концов, есть «реакция» и что есть «прогресс», что обещает дальнейшая «революция» и чем грозит приход «контрреволюции»? Существующие ныне советские свободы - являются ли они реакцией или прогрессом? И даже: не будет ли сравнительным «прогрессом» возвращение помещичьего землевладения и дворянского правящего слоя - ведь все-таки было лучше? Словом - «правая, левая где сторона?»
Полная и законная чересполосица. А как же иначе? Сто лет подряд нам подсовывали революционно обработанные факты и революционно сконструированные идеи. Те факты, которые говорили против революции, замолчаны совсем. Те идеи, которые боролись против революции, вымазаны столетним слоем дегтя и грязи. Все люди, которые стояли поперек дороги нынешней чрезвычайке, объявлены палачами. И я очень хорошо знаю - уже и по личному опыту: всякая попытка отскребать эти идеи и этих людей от дегтя, грязи и вранья ощущается публикой как некая отталкивающая ересь.
Сто лет подряд публика воспитывалась под влиянием совершенно определенных идей, информации и даже терминов. Как же скинуть со своих счетов и со своих плеч эту столетнюю традицию? И - чем ее заменить? И как быть с тем «умственным багажом», который был накоплен поколениями? Неужели же он так никуда и не годится?
Однако: если сто лет «революционной идеи» привели нас к чрезвычайкам, то очень может быть, что «контрреволюционные идеи» были именно теми, которые пытались нас от чрезвычаек предупредить. Может быть, что те люди, которые боролись с революционными идеями и которые - как охранка, Достоевский или Розанов - эти чрезвычайки предсказывали с потрясающей степенью точности, - были не так уж плохи и не так уж глупы, как нам раньше казалось и как нас раньше учили.
Охранка нам казалась очень несимпатичной: она сажала в тюрьмы Дзержинских. Сейчас, когда в тюрьмы сажают Дзержинские и их наследники, может быть, мы вправе заново оценить также роль и «идею» охранки. Может быть, не так уж и плоха была эта идея? И может быть, ее главный недостаток заключается не в том, что она «охраняла», а в том, что ей все-таки охранить не удалось? И вот покатились мы со ступеньки на ступеньку. Может быть, и философия Достоевского и его «Бесы», которые так поносили и Плеханов, и Ленин, были не так уж глупы? Может быть, и истошные вопли Розанова не так уж были беспочвенны?
И может быть, на фоне нынешнего бескровного советского режима Николай II не покажется нам таким уж «Кровавым», как его обзывает Сталин, не проливший, известно, ни одной капельки человеческой крови? И может быть, «старый режим», шесть раз ссылавший Сталина во всякие Вятки, но ни разу его не расстрелявший, был не такою уже «тюрьмой народов», как это писали и сто лет тому назад, и полсотни лет тому назад и как это пишут сейчас?
На все эти вопросы никакого ответа у русской интеллигенции нет. А также и не было. Мне пришлось искать самому. Поиски привели к открытию совершенно потрясающей Америки - потрясающей именно потому, что она, как оказалось, лежала под самым носом. Открытие это сводится к тому, что русское прошлое и русское настоящее, русские способы и русские цели надо рассматривать исключительно с русской точки зрения - и ни с какой другой. Как английские - с английской, а патагонские - с патагонской.
Между тем мы двести лет подряд рассматривали нас самих с любой точки зрения, кроме своей собственной: при Петре - с точки зрения Лейбница, потом Адама Смита, потом Вольтера и Дидерота, потом Гегеля и Канта, потом Маркса и Энгельса. Все эти двести лет мы сами рассматривали Россию как захудалое захолустье Европы - «страны святых чудес», самих себя - как недоделанных европейцев, нашу собственную государственность - как исторический скандал.
Русская книжная интеллигенция действовала в этом случае, как действуют китайские компрадоры. Компрадор - это есть китайский купец, который монополизировал сбыт иностранных товаров в Китае. Он категорически против создания китайской промышленности, ибо китайская промышленность означает гибель его монополии. Он монополизировал сбыт американских автомобилей. Но если появятся китайские, то что он будет сбывать? Русская интеллигенция монополизировала сбыт иностранной идеологии в Россию и категорически срывала все попытки оформить наше собственное мировоззрение. Ибо если будет собственное, то куда она станет сбывать своих Вольтеров, Гегелей и Марксов? А ведь больше ничего у нее за душой и нет.
Старый правящий слой - идеологически навязывал нам чужие мысли, а практически тащил нас в чужие дела. При Екатерине мы спасали Европу от «француз¬ской инфлюэнцы», при Павле- Италию от войск директории, при Александре - Европу от Наполеона, при Николае - ту же Европу от революции и Австрию от венгерского восстания. При Александре II - славян от турок и при Николае II - «культуру» от «варварства». Теперь спасаем весь мировой пролетариат от всей мировой буржуазии. И все это делалось и делается за счет тех семи шкур, которые регулярно сдирались и сдираются с русского мужика и русского рабочего.
Самое занятное заключается в том, что нынешняя если и не мировая, то по крайней мере европейская, буржуазия была создана в очень большой степени за счет русских денежек, содранных с того же русского мужика. В своей книге о Петре I я пытаюсь доказать это цифровыми данными: верхушка дворянских крепостников перекачивала за границу чудовищные деньги - в России эти деньги в безопасности не были. Верхушка коммунистических крепостников перекачивает туда же, «на мировую революцию» против «мировой буржуазии», вскормленной за наши же деньги, уже совершенно несусветное количество русских рабоче-крестьянских шкур, содранных с мясом.
Двести лет подряд мы сами рассматривали Россию с точки зрения Европы. Сейчас в эмиграции группа ученейших русских профессоров перековалась вдребезги - создала «евразийское движение». Там вопрос поставлен совсем уже по-иному: долой Европу! Мы - Азия, мы - наследники Чингисхана, мы должны спасать великий азиатский материк. Ко всем чертям Париж! Катай в Китай! Или в Золотую Орду...
Мое «всемирно-историческое открытие» заключается в том, что нам надо жить своим умом, заниматься своими делами и защищать свои интересы. Пусть всякая за¬граница спасает самое себя, как уж ей Бог на душу положит. Нам надо спасать самих себя, своих детей и свою страну. У нас есть собственная личность, собственное прошлое и собственные задачи. Пусть англичане или патагонцы устраиваются так, как им будет удобнее, - удобства у них будут, конечно, разные. Нам совсем ни к чему играть роль топора, которым кто-то - то ли бывший Бакунин, то ли нынешний Сталин, то ли будущие... я уж не знаю, кто, - станут то ли строить чужие пролетарские дворцы, то ли проламывать чужие буржуйские черепа.
Нам самим жить негде, и наши собственные черепа сильно страдают в советских подвалах. И наши собственные дети бегают в беспризорниках. Но для того чтобы нам всем выбраться из нашей сегодняшней дыры и не попасть ни в какую новую, нам надо заново пересмотреть почти все наши привычные понятия, термины и даже знания. Надо, в частности, и в особенности пересмотреть роль нашей революционной интеллигенции, которая сто лет сеяла ненависть и ложь и которая пожала расстрелы - в том числе и свои собственные.
2. «Своею собственной рукой»
Около ста лет подряд русская революционная, или «прогрессивная» интеллигенция упорно, настойчиво и даже «научно» свергала все, что, по ее просвещенному мнению, надлежало свергать: самодержавие и религию, национальность и государственность, собственность и семью, всякий общественный порядок и всякий сложившийся быт. И когда все, подлежащее свержению, было наконец свергнуто,- интеллигенцию вышибли вон. Частью - за границу, а частью и на тот свет.
Пути изгнания из социалистического рая были, прежде всего, обидными путями: рай был все-таки построен руками интеллигенции. Сто лет такой идейности, такой жертвенности и такой научности. И вот: эмиграция, тюрьмы, расстрелы - для одной части строителей - и безмолвное сталинское рабство - для другой. Интеллигенты, пребывающие в СССР в тюрьмах и в могилах, по вполне понятным причинам молчат: здесь не поговоришь! Интеллигенты, Божиим попущением спасшиеся за границу, - никак в себя прийти не могут от «победы идеалов». Как же все это случилось?
В какие тартарары провалился Великий февраль - вот тот самый, который подъял на гребень революционной волны их, «представителей страны», «защитников массы», «избранников народа», вождей «пролетариата», «попечителей и опекунов крестьянства»? Который позволил им, сеятелям и избранникам, вытягиваясь на все свои цыпочки, пищать на весь мир: «всем, всем, всем». Куда делись: страна, массы, народ, пролетарии и крестьяне? Да и были ли они в самом деле? И если были, то как же оставили они своих вождей и избранников, сеятелей и пророков? Как же это все получилось? Да существовал ли в реальности этот народ-богоносец, народ-мессия, народ-социалист? А может быть, его и вовсе не было - одно наваждение? Только проекция интеллигентско-марксистского благородства на черном фоне России?
Часть сеятелей дала ответ и на это: культура и права - это мы. А русский народ есть сволочь. Ибо если бы он сволочью не был, то он пошел бы именно за нами: за Милюковым, Керенским, Скобелевым, Масловым, Черновым, Струве, Плехановым и прочими, и прочими, и прочими.
В эмиграции вышли - в числе многих прочих - две книги, которые в будущей России обязательно надо будет переиздать. Это «Две России» Александра Салтыкова и «Окаянные дни» Ивана Бунина. А.Салтыков - древний крепостник, кажется со времен Смутного времени, когда его семибоярский предок Салтыков посоветовал полякам сжечь Москву. Иван Бунин - старый большевик - кажется, с 1907 года - сотрудник первой легальной большевицкой газеты в России. Крайняя и оголтелая реакция Салтыкова и обиженный большевизм Бунина сошлись на одной и той же формулировке: сволочь народ. Серединный слой интеллигенции принял срединную формулировку: все это - русская азиатчина, наследие проклятого старого режима, отсталость русских масс.
Нужно все-таки признать честно: положение оказалось до чрезвычайности обидным. Оставалось одно из двух: или признать народ сволочью, или самих себя- идиотами. Первый вариант, даже и в смягченной формулировке «азиатчины», был для сеятелей единственно возможным. Посудите сами: планы воздушных замков были вычислены с такой математической точностью, в строительство социализма были вложены такие лошадиные порции «идеалов», в ниспровержение проклятого старого строя было брошено такое количество всяческого динамита. И вот вместо гордых башен получился один сплошной подвал. И какой подвал! Категорический, безапелляционный и бесцеремонный.
Кровавый царский режим - тот по крайней мере разговаривал, и разговаривал вежливо - даже и устами прокуратуры. Были законы, был гласный суд, был адвокат, было «последнее слово подсудимого», которое должно было греметь по всей стране и строить подсудимому «памятник нерукотворный». И действительно гремели и строили. И после обвинительного акта, устроив себе всероссий¬скую рекламу, интеллигентский мученик уходил с гордо поднятой головой, изрекая что-нибудь очень классическое. Вот вроде: «штыками не убить идеи», «правда сильнее булата» и «настанет пора, и оплатится кровь, которую льет он за брата».
Пора действительно настала. Крови же было пролито не очень уж много. По очень глупой практике старорежимных судов - на виселицу шли «безусые энтузиасты», пойманные на убийстве. Властители же дум, идеологически организовывавшие эти убийства, отправлялись «во глубину сибирских руд» - руд, правда, давно уже не было никаких. И где-нибудь на Алтае занимались охотой и размышлениями о собственном благородстве и величии... пока не надоедало. Когда надоедало и когда ветреная интеллигентская Дульцинея начинала заглядываться на нового донкихота революционной идеи, мученик забирал свои чемоданы и без особых пересадок перекочевывал то ли в Женеву, то ли в Лондон. А то и в Петербург.
М.Алданов приводит биографическую справку о Сталине. Сталин был сослан шесть раз: в 1903 году - в Восточную Сибирь, в 1908-м - в Сольвычегодск, в том же году снова в Сольвычегодск, в 1911 году - в Вологду и в 1913-м- в Нарымский край. И шесть раз тихо и комфортабельно бежал. «Жизнь Сталина, - говорит М.Алданов, - поистине может служить уроком смирения для департамента полиции». Может. Но не для него одного. Департамент полиции ничего не мог больше сделать по закону и ничего не мог сделать против закона - это все-таки не чрезвычайка. Но некоторые уроки смирения могла бы извлечь и интеллигенция. Можно было бы вспомнить о тех слезах умиления и сострадания, которые вызывала вологодская участь какого-нибудь Сталина или Дзержинского, а также и о воплях негодования, которые неслись в сторону департамента полиции.
Но сейчас ни об этих слезах, ни об этих воплях вспоминать не любят. Освобожденные из-под департамента полиции Дзержинские проявили совершенно неслыханное свободолюбие: ночь, черный ворон и подвал. Ни законов, ни суда, ни адвоката, ни последних, ни предпоследних речей подсудимого. Почти по Достоевскому: «О, у них - все смертная казнь, три с половиной человека подписывают» («Бесы»). Почти по Достоевскому, ибо для смертного приговора даже и трех с половиной подписей не потребовалось - «тройка ПП ОГПУ». И - вечное молчание над миллионами казненных - «имена же их Ты, Господи, веси».
Пытаясь втиснуться в психологию прогрессивной и революционной нашей интеллигенции, я склонен думать, что ощущение острой обиды должно преобладать даже и над остротой шкурного трепета. Свалять такую поистине всемирно-историческую дурищу удается действительно не всякому. Сто лет рыли ямы подвалов и почему-то думали, что вот именно они туда не попадут: попадут другие. Так думали Милюков, Керенский и Троцкий. Так думал и Ягода. Но до них, несколько раньше, точно так же думали Дантон и Робеспьер.
Что думает сейчас русская революционная интеллигенция в СССР, ежели таковая там еще и осталась, я, по совести, не знаю. С приходом к власти товарища Ленина «история русской общественной мысли» прекратила бытие свое. На смену «обществу» пришел подвал, а на смену «мысли» пришла подвальная «директива партии». И вообще сказано: не рассуждать.
Мировое представительство остатков русской общественной мысли попало в монопольное распоряжение эмиграции. Нужно сказать честно: как Бурбон Французской революции, так и властители дум русской «ничего не позабыли и ничему не научились». Кроме евразийского поворота лицом к Золотой Орде - все осталось по-прежнему. Но кое-что изменилось: от властителей дум ушли не только полтораста миллионов русской массы.
От них ушли и два-три миллиона эмигрантской. И если «интеллигенция» была «беспочвенной» и до 1917 года, то после 1917 года всякая «почва» была потеряна окончательно и бесповоротно. Вися же в воздухе, можно с достаточным удобством болтать ногами, с несколько меньшим удобством- болтать языком, но всякое беспочвенное мышление и будет беспочвенным мышлением: ряд отсебятин, не имеющих никакого отношения ни к какой в мире почве.
Так закончился круг хронического самоубийства властителей дум русской революционной интеллигенции. Их «теория науки» оказалась совершеннейшим вздором. Их «научные предвидения» окончились совершеннейшим провалом. Их идеологические построения оказались совершеннейшей чепухой. Их мечты о ведущей и учительной роли сейчас кончаются на реках вавилонских, парижских и соловецких. Люди начисто выкинуты вон из той жизни, которую они сами проектировали в течение ста лет. Жаловаться не на кого. Как это случилось и кому все это теперь нужно?
О том, как именно это случилось, будет речь во всем этом очерке. Кому это нужно? Нам всем.
Весь век нашего так называемого культурного рассвета, начиная от, скажем, Пушкина и кончая, скажем, Милюковым, был пропитан одной и той же общественно-политической тенденцией, заражен одной и той же болезнью. Онегин с его «английским сплином» и Лен¬ский «с душою прямо геттингенской» - вот первые образчики русского образованного класса, оторванного от какой бы то ни было русской действительности. Кто будет последним? Милюковы и Сталины - может быть, последние. А вдруг и они еще не последние?
Мы можем надеяться, что «очищающий огонь революции» вместе с пятьюдесятью миллионами всяких русских людей унес в могилу и великого недоноска русской истории - русскую книжную интеллигенцию со всем ее печатным и непечатным багажом. А вдруг багаж-то как раз и уцелел? И наследственные «гены» Онегиных, Бакуниных, Чернышевских, Рудиных, Писаревых, Щеголевых, Плехановых и Милюковых будут гнить и в крови следующих поколений? И что вековая язва не выжжена даже и революционным «каленым железом»?
Дело, значит, не в одной исторической любознательности. Нужно поставить диагноз болезни, чтобы по мере возможности предупредить ее рецидивы. И если революцию со всеми ее чрезвычайками, голодом, бесправием, террором, со звериной резней ее же вождей и коноводов мы считаем болезнью, то мы обязаны считать болезненными и все те силы, которые нас к революции вели. К революции нас вела наша интеллигенция.
(продолжение следует)