Мариан Брода. Интеллигенция как «душа России» - 2
(окончание)
Власть и правда в таком случае взаимно предполагаются: выражать правду в то же время означает - по крайней мере потенциально - осуществлять власть, быть действенным, демонстрировать способность к созиданию, формированию и поддержанию порядка «нашего мира», творению общественного устройства и его легитимации. С пониманием как правды,
так и власти совершенно естественным образом связаны содержательно родственные тотальности-интуиции ожиданий, объединяющие между собой sacrum-profanum, силу-власть, бытие-правду, порядок-идентичность и правомочность-легитимацию. Переживание правды предполагает и имплицирует момент регенерирующего, победного преображения и воссоздающего идентичность, онтологически понимаемого возвращения к себе. Правда понимается не как совпадение представления и действительности, а как обретение истинного бытия, триумф правды и жизни в правде - «истинное бытие».
В допетровской России стражем Божьей Правды был Царь, в послепетровской, утрачивая свое трансцендентное измерение, она со временем приобрела характер великодержавной Правды. Как указывает Михаил Черников,
Истина отождествляется с государством, а Правда становится голосом так понимаемой
Истины /Цит. по: A. Kurkiewicz, Dialektyka prawdy w rosyjskim imperium, [в:] Fenomen rosyjskiego komunizmu. Geneza, konteksty, konsekwencje, ред. B. Brzeziński, Poznań 2010, с. 172/.
Критики власти и господствующего общественного порядка воспринимали ее как Неправду. Разоблачение «ложной правды» становилось для
русских интеллигентских радикалов борьбой за «истинную Правду». Дихотомизация видения будущего находила свои основания в радикальной
поляризации характера и оценок возможных актуализаций русской потенциальности, связанных с природой Правды или, наоборот, ложной правды,
неправды или антиправды, определяющих, как верилось, всякий раз идентичность своих носителей, стремящихся к воплощению их в жизнь. В симптоматичном для рассматриваемого вопроса подходе Владимира Кантора
конкретизация таким образом понимаемых последствий бинарной онтологизации Правды и Неправды становится дихотомическое различение «истинных» и «неистинных» «русских европейцев» /Ср.: В. Кантор, Русский европеец как явление культуры (философско-исторический
анализ), Москва 2001, с. 3-6/, а у Юрия Афанасьева
и Лилии Шевцовой - различение истинной интеллигенции и экспертов-пропагандистов, обслуживающих власть или пользующихся властью /Ср.: там же, с. 15/.
В рассматриваемом мной интенционально радикально западническом
способе интеллигентской рефлексии над Россией фундаментальной исходной точкой сравнения, являющейся в то же время основой мыслительной
схемы, которая должна объяснить русскую действительность, остается противопоставляемая ей Европа, европейские ценности, институты и «колея»
развития. Доводы, истины, традиции и основы общественного порядка России не являются, однако, в глазах этой интеллигенции соответствующими
доводам, истинам, традициям и основам общественного порядка Европы,
а в то же время, на что указывал еще Александр Герцен, русская интеллигенция, представители которой были связаны с правительством, цивилизовавшим страну, была оторвана от народа и одновременно отделена от власти
- именно потому, что сама цивилизовалась /Ср.: A. Hercen, Pisma filozoficzne, Rosja i stary świat, Warszawa 1966, т. 2, с. 37/. С точки зрения определенным
образом воспринимаемых и считающихся обязательными западных ценностей, отечественная действительность, что периодически подвергалось драматической интенсификации, представлялась им бессмысленной:
Так жить невозможно: тягость и нелепость настоящего очевидны, невыносимы - где же
выход? /A. Hercen, Rzeczy minione i rozmyślania, Warszawa 1952, т. 2, с. 272/.
Усилению драматизма подобных чувств, стимулируя и обосновывая их
в то же время, способствует у представителей рассматриваемого течения абсолютизированный бинаризм создаваемых ими теоретических конструкций,
объясняющих Россию, крайне противопоставленную Европе. У Афанасьева, если привести симптоматичный пример, этому служат дихотомические
оппозиции характеристик, связанных соответственно с Европой и Россией:
развитие - «бег на месте», свобода - рабство, закон - биологические инстинкты, гражданственность - толпа, диалог - монолог, переговоры - диктат, «срединная культура» - манихейство, параллельные связи в сообществе
- вертикаль власти, способность к рефлексии - миф, обращение к будущему - попытки реституции прошлого и т.п. /Ср.: J. Afanasjew, Kamienna Rosja, martwy lud. Osobna droga Rosji - historyczny bieg
w miejscu, «Gazeta Wyborcza» от 24-25.01.2009, с. 25-26 и др/. Радикальная дихотомичность
формулируемых ими воззрений и концептуализации мира с точки зрения
внешнего наблюдателя представляется фактически заранее исключающей
рационально рассматриваемую возможность желанных изменений, а более
непосредственно - возможность рационального обоснования ее реальности
(указания эффективных методов и средств ее действительного осуществления и т.п.) в рамках предлагаемого ими способа понимания русской действительности.
Однако проблема не сводится исключительно к интеллектуальному
выбору, ибо в управляемой собственными законами ментальной и социальной действительности России действия, мотивируемые «европейскими» ценностями, идеями и нормами, уже не раз оказывались лишенными действенности, а действия власти, в том числе демократически и окциденталистски стилизованные, фактически служили не столько субъективации
и европеизации общества, сколько прежде всего сохранению монополии на
субъектность ее самой. Социально-политико-экономическая репродукция
системы России происходит по-прежнему своим, в значительной степени
отличным от западного, историческим путем, воспроизводя в особенности
представленное выше положение интеллигенции. Связываясь с властью
и системой интересов, рассматриваемая инструментально властными элитами, стремящимися к фактической «приватизации» государственных институтов /22 Ср.: A. Lipatow, Rosja dzisiejsza między przeszłością a teraźniejszością, Toruń 2007, с. 25/, она, как представляется, утрачивает собственную субъектность
и отказывается от «европейских» («общечеловеческих»?) ценностей. А оставаясь им верной, лишается способности политического и общественного
влияния. Более того, как показывает уже имеющийся исторический опыт,
предпринимаемые ею попытки получить власть и совершить коренные перемены, зачастую скорее ведут к карикатуризации прежнего состояния, чем
к его положительному, существенному изменению. Вследствие вышеизложенного, в России по-прежнему не меняется интеллектуально-социальное
положение интеллигенции, из которого неизвестно как выйти.
В той степени, в которой субъектность власти предполагает дeсубъективацию общества, совершенно естественным образом нет социальной силы,
готовой и способной произвести модернизационный, гражданский и демократический перелом. С прогрессирующим распадом сакрализованных идеологических формул все более явно партикуляризованный или даже «приватизированный» аппарат власти в этом не заинтересован. «Приватизированное» общество (население), нацеленное прежде всего на личное выживание
и, возможно, собственный жизненный успех некоторых его членов, тоже не
имеет возможности, а фактически также потребности, действительно воспринимаемой как фундаментальная и мотивирующая, его совершения /Ср.: Ю. Афанасьев, А. Давыдов, А. Пилипенко, Вперед, нельзя назад (текст в собственности автора), с. 14/.
В моменты, когда слабеет ранее парадоксально укреплявшаяся односторонним, абсолютизированным и фатализируемым восприятием процессов
динамики «антиразвития», распада, заката и упадка России вера в реальность желанной «инверсии» (возникающей, напомним, именно в период
крайнего усиления негативов и слабости), с концом России, по крайней мере
в ее прежней, постоянно самовоспроизводящейся форме, связывается (более
того, по принципу взаимозависимости) конец русской интеллигенции. Как
констатирует Юрий Афанасьев, в то время, когда Россия движется по пути
«от плохого к худшему», русские интеллигенты, кроме немногочисленных
исключений, стоят на стороне власти, вследствие чего
наше население остается населением, а не народом, который остался и остается народом-массой, толпой, достойной сочувствия и сожаления, порой даже страшной и отвратительной /Ср.: J. Afanasjew, Kamienna Rosja..., с. 13/.
В существующем положении он, впрочем, не видит ничего нового:
Колесо русской истории всегда вращалось, а система воспроизводилась исключительно
благодаря русской элите и ее культуре. Благодаря элите, которая в конце концов всегда
становилась на сторону власти /J. Afanasjew, Syreny Rosji, «Gazeta Wyborcza» от 23-24.02.2008, с. 24/.
Вследствие вышеизложенного: «Россия как тип цивилизации умирает.
Вопрос только, когда это произойдет» /J. Afanasjew, But na samowarze, «Forum» 2009, № 33, с. 8/.
Подобным образом диагностирует-прогнозирует Лилия Шевцова: ударом, последствия которого в будущем почувствует Россия, является «конец
русской интеллигенции» /27 Ср.: L. Szewcowa, Creme de la Kreml, «Forum» 2011, № 40, с. 19/.
Когда «интеллектуалы стали пропагандистами, экспертами, обслуживающими власть», политический режим «генетически неспособен к модернизации» и лишь разросшийся «аппарат, обслуживающий гниющего монстра,
пытается поддержать угасающую жизнь», неизбежная «катастрофа все ближе», а спорить можно «лишь о том, когда она наступит» /28 Ср.: там же, с. 20-21/.
Подобному драматичному восприятию, концептуализации и проблематизации русской действительности частью интеллигенции, понимающей
себя, не всегда, вероятно, вполне осознанно, в категориях «души России»,
а также сопровождающей ее тенденции к воспроизведению иллюзии реальности уже якобы близкого, окончательного и освободительного преображения или, наоборот, к появляющейся в минуты сомнений фатализирующей
онтологизации якобы неизбежно приближающегося конца русской политической системы и цивилизационного типа, а может быть, и конца русской
истории вообще, способствует, повторим, целая группа свойств, веками типичных для русской ментально-культурной системы. Осознание указанной
взаимозависимости помогает лучше увидеть и понять источники переживаемых ограничений, стремлений, искушений, заблуждений и вызовов, связанных с рассматриваемым способом понимания России, мира и самих себя,
служа в особенности более самосознательной рефлексии над пространством
трудной русско-интеллигентской надежды - демифологизируя, верифицируя, релятивизируя, размышляя, проблематизируя, а возможно, в то же время хотя бы немного и реализуя ее.
https://www.researchgate.net/publication/374077678_Intelligencia_kak_dusa_Rossii_Paradoksy_i_problemy_russkogo_okcidentalizma
https://bibliotekanauki.pl/articles/968760
Власть и правда в таком случае взаимно предполагаются: выражать правду в то же время означает - по крайней мере потенциально - осуществлять власть, быть действенным, демонстрировать способность к созиданию, формированию и поддержанию порядка «нашего мира», творению общественного устройства и его легитимации. С пониманием как правды,
так и власти совершенно естественным образом связаны содержательно родственные тотальности-интуиции ожиданий, объединяющие между собой sacrum-profanum, силу-власть, бытие-правду, порядок-идентичность и правомочность-легитимацию. Переживание правды предполагает и имплицирует момент регенерирующего, победного преображения и воссоздающего идентичность, онтологически понимаемого возвращения к себе. Правда понимается не как совпадение представления и действительности, а как обретение истинного бытия, триумф правды и жизни в правде - «истинное бытие».
В допетровской России стражем Божьей Правды был Царь, в послепетровской, утрачивая свое трансцендентное измерение, она со временем приобрела характер великодержавной Правды. Как указывает Михаил Черников,
Истина отождествляется с государством, а Правда становится голосом так понимаемой
Истины /Цит. по: A. Kurkiewicz, Dialektyka prawdy w rosyjskim imperium, [в:] Fenomen rosyjskiego komunizmu. Geneza, konteksty, konsekwencje, ред. B. Brzeziński, Poznań 2010, с. 172/.
Критики власти и господствующего общественного порядка воспринимали ее как Неправду. Разоблачение «ложной правды» становилось для
русских интеллигентских радикалов борьбой за «истинную Правду». Дихотомизация видения будущего находила свои основания в радикальной
поляризации характера и оценок возможных актуализаций русской потенциальности, связанных с природой Правды или, наоборот, ложной правды,
неправды или антиправды, определяющих, как верилось, всякий раз идентичность своих носителей, стремящихся к воплощению их в жизнь. В симптоматичном для рассматриваемого вопроса подходе Владимира Кантора
конкретизация таким образом понимаемых последствий бинарной онтологизации Правды и Неправды становится дихотомическое различение «истинных» и «неистинных» «русских европейцев» /Ср.: В. Кантор, Русский европеец как явление культуры (философско-исторический
анализ), Москва 2001, с. 3-6/, а у Юрия Афанасьева
и Лилии Шевцовой - различение истинной интеллигенции и экспертов-пропагандистов, обслуживающих власть или пользующихся властью /Ср.: там же, с. 15/.
В рассматриваемом мной интенционально радикально западническом
способе интеллигентской рефлексии над Россией фундаментальной исходной точкой сравнения, являющейся в то же время основой мыслительной
схемы, которая должна объяснить русскую действительность, остается противопоставляемая ей Европа, европейские ценности, институты и «колея»
развития. Доводы, истины, традиции и основы общественного порядка России не являются, однако, в глазах этой интеллигенции соответствующими
доводам, истинам, традициям и основам общественного порядка Европы,
а в то же время, на что указывал еще Александр Герцен, русская интеллигенция, представители которой были связаны с правительством, цивилизовавшим страну, была оторвана от народа и одновременно отделена от власти
- именно потому, что сама цивилизовалась /Ср.: A. Hercen, Pisma filozoficzne, Rosja i stary świat, Warszawa 1966, т. 2, с. 37/. С точки зрения определенным
образом воспринимаемых и считающихся обязательными западных ценностей, отечественная действительность, что периодически подвергалось драматической интенсификации, представлялась им бессмысленной:
Так жить невозможно: тягость и нелепость настоящего очевидны, невыносимы - где же
выход? /A. Hercen, Rzeczy minione i rozmyślania, Warszawa 1952, т. 2, с. 272/.
Усилению драматизма подобных чувств, стимулируя и обосновывая их
в то же время, способствует у представителей рассматриваемого течения абсолютизированный бинаризм создаваемых ими теоретических конструкций,
объясняющих Россию, крайне противопоставленную Европе. У Афанасьева, если привести симптоматичный пример, этому служат дихотомические
оппозиции характеристик, связанных соответственно с Европой и Россией:
развитие - «бег на месте», свобода - рабство, закон - биологические инстинкты, гражданственность - толпа, диалог - монолог, переговоры - диктат, «срединная культура» - манихейство, параллельные связи в сообществе
- вертикаль власти, способность к рефлексии - миф, обращение к будущему - попытки реституции прошлого и т.п. /Ср.: J. Afanasjew, Kamienna Rosja, martwy lud. Osobna droga Rosji - historyczny bieg
w miejscu, «Gazeta Wyborcza» от 24-25.01.2009, с. 25-26 и др/. Радикальная дихотомичность
формулируемых ими воззрений и концептуализации мира с точки зрения
внешнего наблюдателя представляется фактически заранее исключающей
рационально рассматриваемую возможность желанных изменений, а более
непосредственно - возможность рационального обоснования ее реальности
(указания эффективных методов и средств ее действительного осуществления и т.п.) в рамках предлагаемого ими способа понимания русской действительности.
Однако проблема не сводится исключительно к интеллектуальному
выбору, ибо в управляемой собственными законами ментальной и социальной действительности России действия, мотивируемые «европейскими» ценностями, идеями и нормами, уже не раз оказывались лишенными действенности, а действия власти, в том числе демократически и окциденталистски стилизованные, фактически служили не столько субъективации
и европеизации общества, сколько прежде всего сохранению монополии на
субъектность ее самой. Социально-политико-экономическая репродукция
системы России происходит по-прежнему своим, в значительной степени
отличным от западного, историческим путем, воспроизводя в особенности
представленное выше положение интеллигенции. Связываясь с властью
и системой интересов, рассматриваемая инструментально властными элитами, стремящимися к фактической «приватизации» государственных институтов /22 Ср.: A. Lipatow, Rosja dzisiejsza między przeszłością a teraźniejszością, Toruń 2007, с. 25/, она, как представляется, утрачивает собственную субъектность
и отказывается от «европейских» («общечеловеческих»?) ценностей. А оставаясь им верной, лишается способности политического и общественного
влияния. Более того, как показывает уже имеющийся исторический опыт,
предпринимаемые ею попытки получить власть и совершить коренные перемены, зачастую скорее ведут к карикатуризации прежнего состояния, чем
к его положительному, существенному изменению. Вследствие вышеизложенного, в России по-прежнему не меняется интеллектуально-социальное
положение интеллигенции, из которого неизвестно как выйти.
В той степени, в которой субъектность власти предполагает дeсубъективацию общества, совершенно естественным образом нет социальной силы,
готовой и способной произвести модернизационный, гражданский и демократический перелом. С прогрессирующим распадом сакрализованных идеологических формул все более явно партикуляризованный или даже «приватизированный» аппарат власти в этом не заинтересован. «Приватизированное» общество (население), нацеленное прежде всего на личное выживание
и, возможно, собственный жизненный успех некоторых его членов, тоже не
имеет возможности, а фактически также потребности, действительно воспринимаемой как фундаментальная и мотивирующая, его совершения /Ср.: Ю. Афанасьев, А. Давыдов, А. Пилипенко, Вперед, нельзя назад (текст в собственности автора), с. 14/.
В моменты, когда слабеет ранее парадоксально укреплявшаяся односторонним, абсолютизированным и фатализируемым восприятием процессов
динамики «антиразвития», распада, заката и упадка России вера в реальность желанной «инверсии» (возникающей, напомним, именно в период
крайнего усиления негативов и слабости), с концом России, по крайней мере
в ее прежней, постоянно самовоспроизводящейся форме, связывается (более
того, по принципу взаимозависимости) конец русской интеллигенции. Как
констатирует Юрий Афанасьев, в то время, когда Россия движется по пути
«от плохого к худшему», русские интеллигенты, кроме немногочисленных
исключений, стоят на стороне власти, вследствие чего
наше население остается населением, а не народом, который остался и остается народом-массой, толпой, достойной сочувствия и сожаления, порой даже страшной и отвратительной /Ср.: J. Afanasjew, Kamienna Rosja..., с. 13/.
В существующем положении он, впрочем, не видит ничего нового:
Колесо русской истории всегда вращалось, а система воспроизводилась исключительно
благодаря русской элите и ее культуре. Благодаря элите, которая в конце концов всегда
становилась на сторону власти /J. Afanasjew, Syreny Rosji, «Gazeta Wyborcza» от 23-24.02.2008, с. 24/.
Вследствие вышеизложенного: «Россия как тип цивилизации умирает.
Вопрос только, когда это произойдет» /J. Afanasjew, But na samowarze, «Forum» 2009, № 33, с. 8/.
Подобным образом диагностирует-прогнозирует Лилия Шевцова: ударом, последствия которого в будущем почувствует Россия, является «конец
русской интеллигенции» /27 Ср.: L. Szewcowa, Creme de la Kreml, «Forum» 2011, № 40, с. 19/.
Когда «интеллектуалы стали пропагандистами, экспертами, обслуживающими власть», политический режим «генетически неспособен к модернизации» и лишь разросшийся «аппарат, обслуживающий гниющего монстра,
пытается поддержать угасающую жизнь», неизбежная «катастрофа все ближе», а спорить можно «лишь о том, когда она наступит» /28 Ср.: там же, с. 20-21/.
Подобному драматичному восприятию, концептуализации и проблематизации русской действительности частью интеллигенции, понимающей
себя, не всегда, вероятно, вполне осознанно, в категориях «души России»,
а также сопровождающей ее тенденции к воспроизведению иллюзии реальности уже якобы близкого, окончательного и освободительного преображения или, наоборот, к появляющейся в минуты сомнений фатализирующей
онтологизации якобы неизбежно приближающегося конца русской политической системы и цивилизационного типа, а может быть, и конца русской
истории вообще, способствует, повторим, целая группа свойств, веками типичных для русской ментально-культурной системы. Осознание указанной
взаимозависимости помогает лучше увидеть и понять источники переживаемых ограничений, стремлений, искушений, заблуждений и вызовов, связанных с рассматриваемым способом понимания России, мира и самих себя,
служа в особенности более самосознательной рефлексии над пространством
трудной русско-интеллигентской надежды - демифологизируя, верифицируя, релятивизируя, размышляя, проблематизируя, а возможно, в то же время хотя бы немного и реализуя ее.
https://www.researchgate.net/publication/374077678_Intelligencia_kak_dusa_Rossii_Paradoksy_i_problemy_russkogo_okcidentalizma
https://bibliotekanauki.pl/articles/968760