О самом неизвестном из знаменитых лингвистов
Все лингвисты знают о законе Вернера. Мы тут, положим, не очень-то лингвисты, но и то знаем, что это один из важнейших законов в индоевропеистике, открытие которого сравнимо разве что с открытием Америки Колумбом. А что мы знаем о самом Вернере? Да, в общем, почти ничего. Он сам сделал всё для того, чтобы о нём никто ничего не знал. Не из скромности и не из любви к мистификациям. Просто - ну, вот такой он был человек.
Датский индоевропеист и славист. Родился в 1846 году в Аархусе, где прошло его детство и где он пошел в школу. В 1864 году он поступил в Копенгагенский университет. В 1871-72 годах учился в России. В 1875 проводил полевые исследования в Пруссии. С 1876 по 1883 годы работал в университетской библиотеке Галле в Германии. В 1883 году стал доцентом Копенгагенского университета, а в 1888 в том же Копенгагенском университете получил звание профессора славянской филологии. Умер в 1896 году. Вот и всё, что мы можем найти о нём в энциклопедиях.
Когда дело касалось научных исследований, он работал с живейшим увлечением, не покладая рук. Но когда дело доходило до публикации результатов этих исследований, он немедленно заваливался на кровать, заявлял, что у него всё болит, и вообще он хочет спать. И засыпал, накрыв голову своим засаленным сюртуком. А друзья и коллеги ходили вокруг него, пытались его растолкать и уговорить напечатать в журнале хотя бы самый малюсенький докладик. Какое там! Он только поворачивался на другой бок и умолял, не открывая глаз, чтобы его оставили в покое. А когда коллеги не выдерживали и, махнув рукой, уходили восвояси, он приоткрывал глаза, тихонько спускал ноги с постели, обувался и шёл в свой любимый ресторанчик на Четвертой линии Frederiksberggade. Там господина профессора знали все, от швейцаров и поваров до последнего забулдыжки, столовавшегося в кредит. Он разговаривал с ними запросто и сердечно, и они любили его, и гордились им, и звали «наш профессор». вряд ли имея представление о том, какое место занимает в науке их "приятель". С другой стороны, какой-нибудь студент-лингвист из Дании, путешествуя по Европе, мог быть уверен в одном - в том, что одним из первых будет задан вопрос о Вернере. Не один из таких студентов был поставлен в затруднительное положение вопросом: "Как получилось, что он больше ничего не написал?" И будет довольно трудной задачей подсчитать количество пассажей в научной литературе, в которых Закон Вернера сопровождается панегирическим прилагательным - "блестящий" или "эпохальный".
Вот что он сам писал о своём «эпохальном открытии»: «Однажды мне захотелось вздремнуть после обеда, и я решил почитать какую-нибудь книжку, чтобы было легче уснуть. Случилось так, что этой книжкой оказалась "Сравнительная грамматика Боппа", а вы знаете, что санскритские слова напечатаны там весьма характерно, - так, что их невозможно прочитать. Я кое-как одолел один отрывок, и тут мне на глаза попались два слова pitar и bhatar. Мне показалось странным, что одно слово имеет в германских языках, t, а другое th, - например, в современном немецком языке слова Vater и Bruder, - и тогда я обратил внимание на знаки ударения в санскритских словах. Общеизвестно, что мозг лучше всего работает в момент засыпания, - именно тогда в нем рождаются новые идеи, поскольку ему не мешают обычные ассоциации, занимающие нас тогда, тогда мы бодрствуем. Ну вот, у меня и возникла мысль: а не первоначальное ли ударение несет ответственность за различия в согласных? Потом я уснул. Но в тот же вечер я был вынужден написать письмо Юлиусу Хоффораю. К тому времени у нас велась весьма оживленная переписка по проблемам лингвистики, и была моя очередь писать. Так как писать мне было не о чем, я написал об ударении. Следующим утром я снова думал об этом и пришел к выводу, что все это неверно. Я уже собрался написать Хоффораю, чтобы он не забивал себе голову всякой чепухой, но в последний момент передумал, решив про себя: ну ладно, пусть он поломает голову над тем, как это опровергнуть».
Открытие Вернера мгновенно получило известность; он был награждёна медалью Боппа Берлинской Академии, а несколько лет спустя получил почетную степень от Гейдельбергского университета. Надо отдать ему должное - сам он не придал всем этим почестям ровно никакого значения. Когда ему предложили должность внештатного профессора в Копенгагенском университете, он согласился лишь потому, что предметы, которые он преподавал (русский, польский, староболгарский языки) интересовали очень немногих, и на его лекциях обычно присутствовало от одного до четырёх студентов. Однажды он, правда, до смерти испугался, зайдя в аудиторию и обнаружив, что в ней полно народа, но потом успокоился - оказалось, что это чужие студенты, пришедшие туда по ошибке. Итак, немногие могли назвать себя учениками Вернера, но, без всякого сомнения, те, кому довелось слушать его лекции, вспоминали часы, проведенные с ним, с удовольствием и восхищением. Он входил - следовал дружелюбный кивок - и садился на стул прямо перед слушателями. Он никогда не поднимался на кафедру, - и, может быть, поэтому у присутствующих возникало ощущение, что он не только превосходный знаток предмета, но и искренний товарищ, проявляющий неподдельный интерес к студентам и их работе. Студенты никогда не сдавали ему экзаменов - для него это было неважно, как, впрочем, и регулярность лекций. Немногие поверят в то, что он делал для своих учеников, чтобы помочь им усвоить тонкости славянской грамматики. К примеру, для преодоления трудностей в изучении русского ударения он давал им длинные списки слов, которые писал собственноручно мелким, аккуратным, элегантным почерком; студентам разрешалось держать эти списки у себя столько, сколько понадобится. Было что-то невероятно забавное в том непринужденном стиле, каким он переводил русских авторов. Однажды он написал одному из учеников, что мы говорим на одном языке дома в халате и тапочках, на другом - тогда, когда мы куда-нибудь идем в нашей обычной одежде и на третьем, когда мы во фраке и в бабочке. И именно первый язык был для Вернера наиболее естественным, можно сказать - это был единственный язык, который он использовал.
Так вот, с шутками, с прибаутками, он учил своих студентов, и из них потом почему-то получались учёные с мировым именем, вроде Отто Есперсена. Он сам этому искренне изумлялся. А коллеги всё приставали к нему, стремясь вытащить то на конгресс, то на симпозиум, он же говорил им, что с радостью бы, но - так плохо себя чувствует, так плохо, что и сказать нельзя. И ложился на кровать, прикрывшись «Сравнительной грамматикой» Боппа, и хитро поглядывая из-под неё одним глазом. И коллеги уходили от него, покачивая головами и говоря: вот живое воплощение качества, а не количества в науке! Вернер терпеливо ожидал, пока за ними закроется дверь, вскакивал с постели и убегал в свой любимый ресторанчик на Четвёртой линии Frederiksberggade