"... Он стоял в магазине с раскрытой книжкой и, не стыдясь, заливался слезами..."
Совершенно изумительную тему когда-то не подняла, нет! - бегло и нежно наметила - Елена Хаецкая в своих чудесных «Записках из страны Нигде». У неё там вообще полным-полно шикарных тем, пригодных для обсуждения именно ЗДЕСЬ. Но эта…
Обстоятельства прочтения любимых книг. Нет, не мысли, не чувства, возникшие при прочтении, а именно физические, материальные обстоятельства, при которых мы знакомились с тем или иным текстом, ставшим впоследствии любимым. Совершенно верное и очень тонкое замечание относительно того, что такими легендами обрастают только ЛЮБИМЫЕ книги, а не абы какие. При этом запоминается не только сам текст во всех подробностях его книжного - или какого-то иного - обрамления, но и абсолютно всё, что сопутствовало в этот момент вашему соединению с этим текстом.
« "Динка" Осеевой - прочитана тайком белой ночью, на подоконнике, уже после отбоя. А что, Пушкину можно, а мне нельзя? "Пишу, читаю без лампады". - "Портишь глаза!" - "А Пушкин, между прочим..." - "Марш спать!"
"Голубятня на желтой поляне" в журнале "Уральский следопыт", взятом в библиотеке... "Надо перепечатать!" - И перепечатывание на машинке под ворчание домашних: "Средневековье какое-то, скоро от руки книги начнут переписывать". Но это присвоение крапивинского текста, буковка за буковкой, было самым сладостным способом перечитать его…» (полностью - здесь: http://krupaspb.ru/forum/index.php?topic=46.45)
Ну, и Толкин, конечно. Абсолютный рекордсмен по части «легендарных обстоятельств прочтения». Кто-то ради него выучивал английский язык, кто-то прочитывал третью часть Трилогии за одну ночь, потому что «утром надо было вернуть», кого-то запирали и замуровывали в каких-то катакомбах, пока он читал, ничего не видя и не слыша вокруг себя… Как старый, уже почти архетипический библиотекарь могу подтвердить: это чистая правда, дамы и господа, а вовсе никакие не легенды. Ибо я работала в библиотеке, где БЫЛИ книги Профессора, в то время, когда во всех остальных доступных нам местах их ещё НЕ БЫЛО. Вот не было - и всё. Был «Хоббит» со смеющимся Леоновым на обложке, был сокращённый перевод «Хранителей» в бело-синей обложке с подчёркнуто-детской картинкой - и всё… Это было время, когда Трилогия ещё не шутя, а вполне реально не была переведена целиком, а её английский оригинал из всех более или менее доступных мест хранился только у нас.. Мы были её Хранителями, и те-кому-надо-было-знать, об этом знали.
Мы узнавали их по особой походке и уж совсем особой посадке головы. Они не шли, а полуплыли-полушествовали сквозь стеллажи и пространства с ясными напряжёнными лицами и сияющим опасливым экстазом глазами. Мы их любили за их нездешнюю гордость и незащищённость. В те времена они ещё мыли голову, хотя уже тогда заботились о том, чтобы их внешний вид был тоже достаточно нездешним. Даже ни о чём не спрашивая, мы приносили им истрёпанные священные кирпичики с руническим узором по переплёту, они благодарили нас полуулыбкой и сдержанным кивком, а потом шли в зал священнодействовать, и смотреть на них было до того отрадно, что не могу вам передать.
Помню тот вечер, когда один из них не успевал дочитать до закрытия. Ему и оставалось-то всего каких-нибудь двадцать страниц, когда на него, как гром небесный, обрушился звонок, извещающий о том, что пора покидать помещение. Я посмотрела на его лицо, и сердце моё дрогнуло. Уверяю вас, на моём месте оно бы дрогнуло и у Саурона.
Охраннику, который пришёл снизу через четверть часа, я сказала, что ситуация экстраординарная и дело идёт о жизни и смерти. Он понимающе покивал, вырубил верхний свет и ушёл. Тогда я притащила из подсобки пыльную допотопную лампу, которую явно переделали из керосиновой в электрическую где-нибудь году в двадцать втором. Розетка, подходящая для её штепселя, нашлась только возле самой кафедры. Я сидела по одну сторону пространства, Мой Читатель стоял по другую его сторону, и тихий пыльноватый свет золотил его всё-таки не очень хорошо вымытую чёлку и прозрачные эльфийские уши характерной формы. Не поднимая головы, он бродил где-то глубоко-глубоко в тексте, на скулах горели яркие пятна, страницы журчали и шелестели под пальцами, а я смотрела на него как будто и вправду из другого мира, совершенно завороженная этим шелестом, светом и дальними звуками и голосами, очень глухо, но всё-таки доносящимися сквозь толщу уже прочитанных страниц…. А зал между тем утопал во мраке, и вся библиотека вкупе со всей Вселенной утопала там же, и мы были одни на этом жёлтом, тёплом, страшноватом островке, погружённом в живую, что-то еле слышно бормочущую тишину….
Я верю, что он потом вспоминал об обстоятельствах прочтения им ЭТОЙ книги, и верю, что когда он об этом рассказывал, ему никто не верил.
А вы? Расскажите уж и вы о том, при каких обстоятельствах вам доводилось впервые прочитать Ваше Любимое? Создавались ли они в процессе прочтения, или окружали этот процесс изначально, или вовсе возникали под влиянием воздействия текста на окружающую среду? Расскажите, пожалуйста. Обещаем вам, что мы вам поверим. :)
Обстоятельства прочтения любимых книг. Нет, не мысли, не чувства, возникшие при прочтении, а именно физические, материальные обстоятельства, при которых мы знакомились с тем или иным текстом, ставшим впоследствии любимым. Совершенно верное и очень тонкое замечание относительно того, что такими легендами обрастают только ЛЮБИМЫЕ книги, а не абы какие. При этом запоминается не только сам текст во всех подробностях его книжного - или какого-то иного - обрамления, но и абсолютно всё, что сопутствовало в этот момент вашему соединению с этим текстом.
« "Динка" Осеевой - прочитана тайком белой ночью, на подоконнике, уже после отбоя. А что, Пушкину можно, а мне нельзя? "Пишу, читаю без лампады". - "Портишь глаза!" - "А Пушкин, между прочим..." - "Марш спать!"
"Голубятня на желтой поляне" в журнале "Уральский следопыт", взятом в библиотеке... "Надо перепечатать!" - И перепечатывание на машинке под ворчание домашних: "Средневековье какое-то, скоро от руки книги начнут переписывать". Но это присвоение крапивинского текста, буковка за буковкой, было самым сладостным способом перечитать его…» (полностью - здесь: http://krupaspb.ru/forum/index.php?topic=46.45)
Ну, и Толкин, конечно. Абсолютный рекордсмен по части «легендарных обстоятельств прочтения». Кто-то ради него выучивал английский язык, кто-то прочитывал третью часть Трилогии за одну ночь, потому что «утром надо было вернуть», кого-то запирали и замуровывали в каких-то катакомбах, пока он читал, ничего не видя и не слыша вокруг себя… Как старый, уже почти архетипический библиотекарь могу подтвердить: это чистая правда, дамы и господа, а вовсе никакие не легенды. Ибо я работала в библиотеке, где БЫЛИ книги Профессора, в то время, когда во всех остальных доступных нам местах их ещё НЕ БЫЛО. Вот не было - и всё. Был «Хоббит» со смеющимся Леоновым на обложке, был сокращённый перевод «Хранителей» в бело-синей обложке с подчёркнуто-детской картинкой - и всё… Это было время, когда Трилогия ещё не шутя, а вполне реально не была переведена целиком, а её английский оригинал из всех более или менее доступных мест хранился только у нас.. Мы были её Хранителями, и те-кому-надо-было-знать, об этом знали.
Мы узнавали их по особой походке и уж совсем особой посадке головы. Они не шли, а полуплыли-полушествовали сквозь стеллажи и пространства с ясными напряжёнными лицами и сияющим опасливым экстазом глазами. Мы их любили за их нездешнюю гордость и незащищённость. В те времена они ещё мыли голову, хотя уже тогда заботились о том, чтобы их внешний вид был тоже достаточно нездешним. Даже ни о чём не спрашивая, мы приносили им истрёпанные священные кирпичики с руническим узором по переплёту, они благодарили нас полуулыбкой и сдержанным кивком, а потом шли в зал священнодействовать, и смотреть на них было до того отрадно, что не могу вам передать.
Помню тот вечер, когда один из них не успевал дочитать до закрытия. Ему и оставалось-то всего каких-нибудь двадцать страниц, когда на него, как гром небесный, обрушился звонок, извещающий о том, что пора покидать помещение. Я посмотрела на его лицо, и сердце моё дрогнуло. Уверяю вас, на моём месте оно бы дрогнуло и у Саурона.
Охраннику, который пришёл снизу через четверть часа, я сказала, что ситуация экстраординарная и дело идёт о жизни и смерти. Он понимающе покивал, вырубил верхний свет и ушёл. Тогда я притащила из подсобки пыльную допотопную лампу, которую явно переделали из керосиновой в электрическую где-нибудь году в двадцать втором. Розетка, подходящая для её штепселя, нашлась только возле самой кафедры. Я сидела по одну сторону пространства, Мой Читатель стоял по другую его сторону, и тихий пыльноватый свет золотил его всё-таки не очень хорошо вымытую чёлку и прозрачные эльфийские уши характерной формы. Не поднимая головы, он бродил где-то глубоко-глубоко в тексте, на скулах горели яркие пятна, страницы журчали и шелестели под пальцами, а я смотрела на него как будто и вправду из другого мира, совершенно завороженная этим шелестом, светом и дальними звуками и голосами, очень глухо, но всё-таки доносящимися сквозь толщу уже прочитанных страниц…. А зал между тем утопал во мраке, и вся библиотека вкупе со всей Вселенной утопала там же, и мы были одни на этом жёлтом, тёплом, страшноватом островке, погружённом в живую, что-то еле слышно бормочущую тишину….
Я верю, что он потом вспоминал об обстоятельствах прочтения им ЭТОЙ книги, и верю, что когда он об этом рассказывал, ему никто не верил.
А вы? Расскажите уж и вы о том, при каких обстоятельствах вам доводилось впервые прочитать Ваше Любимое? Создавались ли они в процессе прочтения, или окружали этот процесс изначально, или вовсе возникали под влиянием воздействия текста на окружающую среду? Расскажите, пожалуйста. Обещаем вам, что мы вам поверим. :)