Из заметок убежденного идеалиста. Алые паруса.
Какой странный вопрос. Почему чистый свет так обжигающе горяч для сердца, захватанного почерневшими ладонями? Почему простая история с хорошим концом без загадочных сюжетных ходов, без темных глубин сознания режиссера - почему она заставляет замереть, согнуться от накатившей внезапно боли - от недоступности, от несбыточности, от безвозвратности ушедшего?
In futurity
I prophetic see,
That the earth from sleep,
(Grave the sentence deep)
Shall arise and seek
For her maker meek:
And the desart wild
Become a garden mild.
(с) William Blake, Songs of experience.
Это не плач по утраченному времени - такой эпохи никогда не было, это не воспоминания о детской беззаботности - она в ином, я не знаю, я понятия не имею, о чем говорю.
В одиночестве, которому пошел второй год, я разучиваюсь формулировать мысль, ибо кому она близка - да поймут её по блеску в глазах, а кто хочет её попрать сделает это, пока мечта еще лишь зарождается в утробе души. Такого младенца можно убить одним легким ударом, кривоватой усмешкой, а еще проще - неверием в его будущую жизнь.
Мне не стыдно писать эти строчки, особенно сейчас, когда многомудрые знатоки делят прекрасную южную землю, делят народы, ровняя всех по беспристрастной (да ладно?) грани линейки, невзирая на руки, ноги и головы, отсекаемые в ваших теоретических прениях с легкостью движения серпа по колосу. И это не только упрек в адрес властвующих, это печальный взгляд на всех возмущенных и прогневанных, никто из которых, как бы громко они не кричали - правды не ведает.
А там - там моё первое сладкое вино с крымских виноградников, там - известь рыжая в закатном солнце, там зажигались звезды на восточном склоне чернильного неба, скрипела калитка и мы, семилетние, убегали по ночам бродить у моря, и слушать, очарованные ночью, как прибой перебирает камни. Там горы - мои первые в жизни горы. Там море, о котором в детстве я начинала мечтать в середине беспросветной московской зимы. Это все было, до нас, неумелых, до вас, неуемных.
Как же дурно, что в этих спорах мы забываем говорить друг с другом о чем-то существенном (как видите, я уже не могу сказать о чем), что мы слышали (и как ты себе это представляешь?) Как жаль, что мы не поем (Мышк, пора.) - а ходим и кричим, кричим что-то, путаясь в этом вихре.
Меня так поразила эта простая мысль, мысль, с которой я живу с младенческих ногтей, казалось бы.
Возможно ли пройти путь от колыбели до гробовой доски, не отрекаясь от света ни при каких обстоятельствах.? Чтобы свет был так же естественен, как воздух. Я говорю это как человек эмпирического склада, оступавшийся, влекомый проверкой моих знаний о границах этого ореола, в котором меня растили и нежно оберегали первые мои годы. Чем бы мне тогда не казались мои экспедиции к границам дозволенного, сейчас я неизбежно сожалею о них и благодарю судьбу за крепкую хватку за руку или за шкирку - по-разному, за возвращения всего на круги своя.
У Йейтса, в произведении, которого нет в свободном доступе - в Vision есть этот круг, рождения и умирания, цикл жизни, возведенный в философские категории Пространства и Времени, скорби, радости, юности и старости, круг, который размыкали битники, с обломками которого остались стоять у обочины середины 20го века. Неужто в этой обреченности нет никакого способа лишить эту орбиту эпитета vicious.?
Что нужно было делать Ассоль? - ждать и верить. Потому что ей было сказано: жди и верь.
Что нужно было сделать Грею? - стать достойным человеком и настоящим мужчиной.
Порой ветер, дующий с океана, рвет паруса и ломает мачты, порой он так холоден, что стоять на берегу, всматриваясь в горизонт, не смыкая глаза, болящие от соли, становится совсем невмоготу. Бедность, к сожалению слишком часто сопровождающая честность, отнюдь не располагает к терпению. А богатство и слава - отнюдь не то, от чего легко отказаться во благо неизвестности и гонений на пути к смутно различимой цели.
И все-таки.
Две тысячи метров алого шелка. Две тысячи метров.
Мне очень хочется, чтобы в это смутное время у тех, кто сейчас издает первый крик в стерильных палатах родильных домов, расправляя легкие для многих тысяч вдохов и выдохов, вздохов горестных и восторженных, был хоть какой-то шанс на эту фразу. Она должна очень рано запасть в юную душу, чтобы прозвучать по прошествии лет из уст взрослых людей.
Мой вчерашний разговор с одним из тех, кто уже заказал алый шелк, вдохновил меня на эту мысль, пересмотренный сегодня старый-старый фильм лишь подтвердил неслучайность встречи.
In futurity
I prophetic see,
That the earth from sleep,
(Grave the sentence deep)
Shall arise and seek
For her maker meek:
And the desart wild
Become a garden mild.
(с) William Blake, Songs of experience.
Это не плач по утраченному времени - такой эпохи никогда не было, это не воспоминания о детской беззаботности - она в ином, я не знаю, я понятия не имею, о чем говорю.
В одиночестве, которому пошел второй год, я разучиваюсь формулировать мысль, ибо кому она близка - да поймут её по блеску в глазах, а кто хочет её попрать сделает это, пока мечта еще лишь зарождается в утробе души. Такого младенца можно убить одним легким ударом, кривоватой усмешкой, а еще проще - неверием в его будущую жизнь.
Мне не стыдно писать эти строчки, особенно сейчас, когда многомудрые знатоки делят прекрасную южную землю, делят народы, ровняя всех по беспристрастной (да ладно?) грани линейки, невзирая на руки, ноги и головы, отсекаемые в ваших теоретических прениях с легкостью движения серпа по колосу. И это не только упрек в адрес властвующих, это печальный взгляд на всех возмущенных и прогневанных, никто из которых, как бы громко они не кричали - правды не ведает.
А там - там моё первое сладкое вино с крымских виноградников, там - известь рыжая в закатном солнце, там зажигались звезды на восточном склоне чернильного неба, скрипела калитка и мы, семилетние, убегали по ночам бродить у моря, и слушать, очарованные ночью, как прибой перебирает камни. Там горы - мои первые в жизни горы. Там море, о котором в детстве я начинала мечтать в середине беспросветной московской зимы. Это все было, до нас, неумелых, до вас, неуемных.
Как же дурно, что в этих спорах мы забываем говорить друг с другом о чем-то существенном (как видите, я уже не могу сказать о чем), что мы слышали (и как ты себе это представляешь?) Как жаль, что мы не поем (Мышк, пора.) - а ходим и кричим, кричим что-то, путаясь в этом вихре.
Меня так поразила эта простая мысль, мысль, с которой я живу с младенческих ногтей, казалось бы.
Возможно ли пройти путь от колыбели до гробовой доски, не отрекаясь от света ни при каких обстоятельствах.? Чтобы свет был так же естественен, как воздух. Я говорю это как человек эмпирического склада, оступавшийся, влекомый проверкой моих знаний о границах этого ореола, в котором меня растили и нежно оберегали первые мои годы. Чем бы мне тогда не казались мои экспедиции к границам дозволенного, сейчас я неизбежно сожалею о них и благодарю судьбу за крепкую хватку за руку или за шкирку - по-разному, за возвращения всего на круги своя.
У Йейтса, в произведении, которого нет в свободном доступе - в Vision есть этот круг, рождения и умирания, цикл жизни, возведенный в философские категории Пространства и Времени, скорби, радости, юности и старости, круг, который размыкали битники, с обломками которого остались стоять у обочины середины 20го века. Неужто в этой обреченности нет никакого способа лишить эту орбиту эпитета vicious.?
Что нужно было делать Ассоль? - ждать и верить. Потому что ей было сказано: жди и верь.
Что нужно было сделать Грею? - стать достойным человеком и настоящим мужчиной.
Порой ветер, дующий с океана, рвет паруса и ломает мачты, порой он так холоден, что стоять на берегу, всматриваясь в горизонт, не смыкая глаза, болящие от соли, становится совсем невмоготу. Бедность, к сожалению слишком часто сопровождающая честность, отнюдь не располагает к терпению. А богатство и слава - отнюдь не то, от чего легко отказаться во благо неизвестности и гонений на пути к смутно различимой цели.
И все-таки.
Две тысячи метров алого шелка. Две тысячи метров.
Мне очень хочется, чтобы в это смутное время у тех, кто сейчас издает первый крик в стерильных палатах родильных домов, расправляя легкие для многих тысяч вдохов и выдохов, вздохов горестных и восторженных, был хоть какой-то шанс на эту фразу. Она должна очень рано запасть в юную душу, чтобы прозвучать по прошествии лет из уст взрослых людей.
Мой вчерашний разговор с одним из тех, кто уже заказал алый шелк, вдохновил меня на эту мысль, пересмотренный сегодня старый-старый фильм лишь подтвердил неслучайность встречи.