Дни лета: 73-82
Лето убегает сквозь пальцы словно струйка песка, медленно, но верно. Как-то поначалу всё шло очень медленно, а потом начало лететь с такой скоростью, что не успела заметить как оно почти прошло.
Две недели назад было ровно девять лет с тех пор, как я познакомилась с Ыклом. Он-то утверждает, что нас познакомили задолго до этого, но я этого совсем не помню, посему, с моей точки зрения, мы знакомы девять лет, если точнее уже девять августов. Я, конечно, написала ему в тот день, мол, поздравляю тебя, дорогой, с тем, что за столько лет я тебя не прибила, не убила, ты всё ещё жив, здоров и даже относительно упитан. Также поздравила его с тем, что я всё ещё от него не ушла -- это величайшее достижение, написала я, ты не можешь не оценить. На всё это он мне незамедлительно ответил, что, в свою очередь, тоже поздравляет меня с тем, что он всё ещё меня не прибил. Я было хотела надуться, но вздохнула и подумала, что и меня выдержать задача не из лёгких.
Я помню как мы познакомились, как сбежали с конференции и пошли пить пиво.
Был август, было тепло и приятно, вокруг сплошная Прага с её пивными ароматами и сидеть на конференции не хотелось, а хотелось завалиться в какой-нибудь полуподвал и пить пиво. Такой, в который если и забредают туристы, то исключительно случайно. Мы сели в трамвай и поехали. Ты точно знаешь, что нам нужен именно этот трамвай? -- с подозрением спросила я тогда, на что он утвердительно кивнул. Мы проехали несколько остановок, пейзаж становился всё более урбанистическим, ничего общего с прекрасной старой Прагой. Тогда он пошёл смотреть на карту, пожал плечами и хмыкнул -- нет, это всё-таки не наш трамвай. Мы вышли из трамвая и пересели на другой -- этот точно наш, сказал он, внимательно изучив все маршруты. Я почему-то сразу поверила. Мы приехали в центр, мы бродили по старой Праге, я вдыхала аромат жареных сосисок, которые там продают на каждом углу, и всё вздыхала и ныла -- ты уверен в том, что все, совершенно все, эти божественные сосиски свиные? Он смеялся -- настоящие сосиски обязательно свиные, а здесь они самые что ни на есть настоящие! Ну и ладно, снова вздыхала я, я только посмотрю и понюхаю. Мы свернули на какую-то небольшую улочку и зашли в неприметный бар, который находился в полуподвале. В баре было пусто, только бармен за стойкой всё чистил и чистил стаканы, словно хотел протереть их до дыр.
Мы сели за длинный деревянный стол, бармен тотчас же принёс нам две огромные кружки пенящегося пива и начертил две чёрточки на бирдекеле. Откуда он знает что мы хотим пива? -- удивилась я тогда. Как это откуда? -- удивился Ыкл, -- а для чего ещё мы сюда пришли? Мы выпили восхитительное пиво, которое оказалось дешевле стакана воды, и только мы успели сделать последний глоток, как рядом с нашим столом снова возник бармен ещё с двумя кружками, начертил две дополнительные палочки на бирдекеле и растворился в воздухе, словно его и не было. Почему он чертит палочки? -- удивилась я. А как ему ещё считать количество выпитого? -- рассмеялся Ыкл, -- ты же хотела избавленное от туристов место, вот тебе! здесь всё как раньше -- одно пиво, никаких меню, никаких заказов. сиди и радуйся! Мы сидели там, кажется, целую вечность, но потом посмотрели на часы и поняли что нам надо срочно бежать, нас ждал официальный банкет, а я была совершенно не одета. У меня тогда было ровно одно платье и одна парадная блузка. Мы добежали до моей гостиницы, он ждал меня внизу, а я всё смотрела на платье и на блузку и пыталась решить что же мне надеть. Нет, подумала я тогда, платье -- слишком празднично. Надела любимые джинсы с блузкой, накрасила губы блеском и побежала вниз, мы и так опаздывали.
На банкете некоторые были как я, но были и такие, посмотрев на которых, мне стало невероятно жалко, что я не надела платье. Ыкл был в розовой рубашке, и это, хоть он и был в ней с самого утра, выглядело невероятно празднично. Я тогда подумала, что мужчина, так просто и легко носящий рубашку кокетливого розового оттенка, наверное, очень уверен в себе. Но может это всё стереотипы. Банкет был на берегу Влтавы, мы стояли в очереди за едой, люди пили вино и пиво и доносилась приятная музыка. После еды вдруг заиграло танго и некоторые начали танцевать. Мы не танцевали, нет, но стояли заворожённо и всё смотрели на танцующие пары. Одно танго сменялось другим, наблюдающие хлопали танцующим, а танцующие всё зазывали наблюдателей -- идите танцевать, идите скорее. Я пыталась зазвать Ыкла, но он морщил нос и отбивался. Даже тогда он был недостаточно влюблён, чтобы идти танцевать. Впрочем, он никогда не будет так влюблён, чтобы пойти танцевать, особенно на публике. По крайней мере, не в меня.
Потом мы поехали кататься по Влтаве и я, конечно, замёрзла, а он аккуратно положил мне руку на плечо и всё смеялся -- как тебе может быть холодно, вокруг ужасная жара! Катали нас совсем недолго, я всё смотрела на огни ночной Праги и думала о том, что, несмотря на то, что мне совсем не хотелось ехать на эту конференцию, на данный момент я очень рада, что поехала.
Банкет закончился, но вечер был прекрасным и совершенно не хотелось расходиться. Наш ирландский коллега предложил пойти в какой-нибудь бар -- мы же в Праге, господа, -- смеялся он, -- здесь надо пить пиво до упаду! Я хотела сказать, что я и так уже выпила почти до упаду, но не хотелось опростоволоситься. Мы зашли в какой-то бар, он был переполнен, играла громкая музыка и параллельно, на большом экране, транслировали какой-то футбольный матч. Люди активно болели, каждый, кажется, за своих и громко кричали -- каждый своё. Но отчего-то мне это совершенно не мешало, но только создавало прекрасное настроение, как всегда бывает, когда присоединяешься к какой-то доброй шумной компании, в которой, вроде, каждый сам по себе, но фоном они прекрасны. Мы болтали не меньше двух часов и всё пили пиво, я давно перестала считать, а лишь думала про себя о том, что если что -- не пойду завтра вообще ни на один доклад, ну и пусть. Коллега всё показывал нам фотографию своей возлюбленной и рассказывал как они познакомились. Рассказывал, что он значительно младше неё и выразительно-ободряюще смотрел на нас, Ыкл смущался, а я делала вид, что всё это не про меня. Да и как оно могло быть про меня, если мы только сегодня познакомились. Просто это самое сегодня длилось почти целую вечность.
С тех про прошло девять лет, мы научились многому -- мы научились терпеть друг друга, прощать друг друга, скучать друг по другу (впрочем, этому, кажется, не надо было учиться, как-то сразу хорошо получалось). Но одно искусство, которым мы овладели лучше всех на свете -- это ругаться. Мы ругаемся упоительно, каждый раз словно в последний раз и всякий раз я ему обещаю, что в следующий раз будет точно так же, а может и хуже. Я всегда обещаю ему, что мы ещё сто миллионов раз поругаемся и, скорее всего, столько же раз помиримся. Я никогда не обещаю, что мы больше не будем ругаться, как я могу обещать что-то, что заведомо ложь? Мы ругаемся из-за всего на свете. Как-то раз, практически на заре знакомства, мы поругались из-за точности определений. Он утверждал что любое компактное пространство является секвенциально компактным, а я тогда широко раскрыла глаза и сообщила ему, что он сошёл с ума. Он поспорил со мной на ящик коньяка, когда же я привела ему пример, то махал руками и сердился -- это ненормальное пространство, ведь оно даже не нормальное! Конечно оно не нормальное, -- кричала я, -- ведь в нормальном то, что ты сказал, всегда верно! Вот! -- всё сердился он, -- я же говорю, ненормальное, никому не нужное, придуманное исключительно для контр-примеров! Всё ворчал и ворчал -- ну надо же, я с тобой говорю о хороших, нормальных во всех смыслах, пространствах, а ты мне вот это! Но согласился, конечно, оговорив, однако, что он лично живёт в нормальном мире, в котором нет таких ненормальных пространств. А вот ящик коньяка так и не принёс и до сих пор я время от времени напоминаю про тот ящик. Он же, в свою очередь, утверждает, что мы спорили всего лишь на ящик пива и он его уже принёс, и даже не один раз.
Совсем недавно мы поехали на конференцию в Бристоль. Там мы опять, конечно же, поругались, несмотря на то, что я была глубоко беременная. Мы упоительно ругались на тему переменной валентности серы. Ты сошёл с ума, -- кричала я, покраснев от праведного гнева, -- сера не бывает одновалентной, не бывает! Сера бывает только двух-, четырёх- и шести-валентной! А одновалентные соединения неустойчивые и немедленно распадаются! Тоже мне, -- кричал он в ответ, -- эксперт по химии! Я тебе говорю, бывает! Мы полезли в интернет, пробыли там некоторое время и он вынырнул смущённым -- ну, наверное, в этот раз ты действительно права. Сера не бывает одновалентной. Но мне почему-то всё ещё кажется, что я где-то такое видел. А я всё возмущалась и не могла успокоиться -- не мог ты такого видеть, это же глупость несусветная, одновалентная сера, это же надо такое сказать! Для подкрепления эффекта я предложила позвонить моей маме, но было уже поздно, к тому же он уже согласился и мы обошлись без её самой что ни на есть экспертной помощи. Потом мы, конечно, помирились и я всё сетовала на то, что начали ссориться до того, как успели договориться что будет тому, кто окажется прав. Я вообще очень люблю спорить когда уверена в своей правоте -- сплошные плюсы.
В половине из разов, когда мы ругаемся, он непременно ворчит на тему того, как я во всём виновата и прочее, я же философски замечаю -- давай, дорогой, опустим первый главный вопрос российской интеллигенции кто виноват и сразу же перейдём ко второму, не менее важному -- что делать. Это совершенно сбивает с настроя и после этого никто уже не может вспомнить чего собственно ругались. Впрочем, иногда это дополнительный повод опять поругаться -- ведь помнил же, а ты сбила и я всё забыл! Что за привычка перебивать! Но я перебиваю всегда, спокон веков, посему на эту тему жаловаться бесполезно -- такую покупал, знал заранее, теперь только терпи.
За день до их возвращения (во вторник, восемьдесят второй день лета) я и дитя ходили делать прививку дитяти. Медсестра пыталась настроить её на благодушный лад, но дитя и так была благодушна и я заметила -- если вы думаете, что она не будет рыдать после прививки, то нет, ничего не получится, обязательно будет, как ни настраивай. Так что -- делайте прививку и отпускайте нас скорее. После прививки, когда дитя уже почти успокоилась, я задержалась на минуту, чтобы выяснить важное. У меня вопрос, -- смущённо начала я, -- я тут проверила по таблицам и обнаружила, что она сейчас всего лишь в девятом квантиле по весу. И вот меня интересует, -- продолжала я ещё более смущённо, -- мне надо волноваться или нет? А то я не волнуюсь, -- торопливо добавила я и покраснела от стыда, -- а вдруг уже надо. Медсестра оглядела меня с ног до головы -- вы, мисс, себя в зеркало видели? вас же почти нет! в каком квантиле, мисс, вы хотите, чтобы она была? вы-то сами в каком? Я быстро пробормотала что это совершенно не имеет значения, ведь я это я, а она -- это же совсем другое дело; даже успела пробормотать, что на самом деле, я всегда ещё меньше, просто сейчас всё ещё больше, чем надо, по уважительной будто причине, но совсем скоро будет уже опять хорошо. Как это другое дело? -- рассмеялась медсестра, -- это всё одно и то же дело! Вы до сих пор не волновались, мисс, вот и дальше не волнуйтесь! Вы же совсем крошечная, мисс, -- добавила она ещё раз, а я, как всегда, быстро ответила -- я маленькая версия огромной женщины, просто огромной! Выходила я оттуда довольная и всё сообщала дитяти, что теперь мне выдано официальное разрешение не волноваться на тему её веса. Не всем же быть великанами, -- подмигнула я ей, -- кто-то должен быть маленьким, а кто-то даже крошечным. Суровая правда жизни, -- добавила я серьёзно, и дитя скептически сложила губы и крякнула.
В последнее время мироздание слушает меня словно только я и есть на этой земле. Я всё ныла как мне жарко и как нужен дождь, как вдруг полил такой ливень и начался такой ветер, что я достала тёплую кофту и тёплое одеяло. Э, нет, сетовала я, я не хочу пока такого, мне бы ещё несколько хороших дней -- чтобы не жарко, но и не холодно, и чтобы без дождя. Словно по заказу на следующий день небо расчистилось и всю неделю стояла прекрасная погода -- небольшой ветерок, солнце, так, что всё ещё можно ходить в летней одежде, но немного прохладно, ровно как я люблю. Должна была приехать прекрасная А., но позвонила вдруг и сказала, что у неё болит горло. На что я незамедлительно предложила всё-таки приехать и пообещала сварить глинтвейн. Правильный глинтвейн, как известно, помогает от всего, особенно от боли в горле. Мы пошли с дитятей гулять, у нас появился прекрасный повод -- надо было купить мандарин и яблоко для глинтвейна. Мы всё смотрели на опадающие листья и всё обсуждали что уже почти начинается осень, а у меня ещё не выполнены летние обязательства. Надо как-то ускориться, но я пока не понимаю как -- вот, по крайней мере, одно обязательство выполняю сейчас и сразу легче дышать, как всегда, когда делаешь что-то, что надо сделать, но никак не получается и не столь уже важно какие тому причины.
Вечером приехала А., мы сидели, болтали обо всё на свете и я сразу поняла, что это ровно то, что мне было так нужно. Я сварила обещанный глинтвейн, предупредив заранее, что это специальная версия -- от горла. В такую версию глинтвейна надо обязательно добавлять (помимо стандартных корицы, гвоздики, мёда и фруктов) немного кайенского перца, тогда всё на свете проходит за один миг. Я уже пробовала это много раз на Ыкле и всегда помогало. Чести ради, А. совсем не морщилась, напротив, утверждала, что получилось хорошо, чему я была несказанно рада. Также меня несказанно обрадовало, что она, так же, как и я, любит бутерброды из огурцов -- когда берёшь кружок огурца, мажешь на него что только душа пожелает, сверху кладёшь ещё что-нибудь вкусное и получается весенний бутерброд, прямо по Чехову, когда во рту сплошная весна. Я показывала ей сад, дом, шкаф, и, конечно же, немедленно использовала возможность пожаловаться на то, что я всё ещё ужасно огромная и какой же это кошмар. Я объясняла, что у меня всегда была отрицательная кривизна, а А. заметила, что на данный момент моя кривизна почти ноль, на что я, в свою очередь, горько вздохнула -- она сейчас, как ни крути, пусть и немного, но положительная. А я так привыкла к своей отрицательной. Впрочем, долго жаловаться у меня не получилось, мы сменили тему и упоённо начали обсуждать что-то следующее.
На следующий день мне привезли на проверку экзамены. Я пообещала их проверить, но сообщила, что никак не могу приехать -- пришлите, пожалуйста, кого-нибудь, попросила я. Приехал наш главный секретарь -- мужчина невероятно приятный и тактичный, истинный джентльмен. Он сообщил мне по телефону когда собирается приехать, я же парировала -- именно в это время я буду кормить, так что заходи, клади экзамены куда хочешь, я буду сидеть в кресле, кормить, смогу говорить, но не смогу встать. Ты точно знаешь что именно в это время ты будешь кормить? -- поразился он. Да, конечно, -- с некоторым удивлением ответила я, -- как же иначе-то, у нас режим! Когда получается, конечно, -- добавила я спешно, стараясь не говорить больше на эту тему, ведь, как известно, про младенцев говорить можно только мало, очень осторожно и только если жалуешься. Самая большая ошибка сказать что-то вроде -- у меня прекрасный спокойный младенец! Скажите это и вы сразу увидите как вместо вашего прекрасного младенца тут же появится небольшой демон, который начнёт издеваться над вами всеми способами. Поэтому лучше не говорить вообще ничего, подумала я, и немедленно сменила тему.
Я проверила экзамены за один день. Во-первых, мне хотелось побыстрее с ними расправиться, во-вторых меня снедало любопытство сумели ли провалившие в прошлый раз пройти в этот. К моему величайшему огорчению, большинство написали крайне плохо. Я всё расстраивалась как так может быть, что по окончании курса они не в состоянии решить самых базовых задач, как Ыкл меня успокоил -- ты же видишь, те, которые провалили, они даже дроби складывают числитель с числителем, знаменатель со знаменателем (что действительно так и есть), ты от них слишком многого хочешь. Мне не кажется, что я хочу многого, мне очень хотелось, чтобы они все прошли и были довольны. Мне очень хотелось верить, что у меня получилось их чему-то научить и я долго корила себя за то, что, наверное, всё-таки, недостаточно старалась и недостаточно работала. Впрочем, в этом году я опять веду этот же курс и теперь снова буду думать как бы объяснить так, чтобы поняли даже те, которые вот так вот складывают дроби.
Этим летом я твёрдо решила найти себе брюки. Хоть какие-нибудь -- главное, не джинсы. Производители брюк упорно игнорируют моё существование, но я подумала и поняла как их обхитрить -- я решила купить себе кожаные брюки, которые почти лосины, так, чтобы самого маленького размера, авось подойдёт. Целую неделю я изучала что такое кожаные брюки, как их содержать, как хранить, как и когда носить и прочую информацию, без которой невозможно просто взять и купить. Когда я всё изучила, я начала искать сами, собственно, брюки, которые должны были быть такие вот такие, эдакие. Оказалось, к моему ужасу, что они, как и все мои сумасшедшие идеи, грозятся меня разорить. Я в очередной раз подумала, что только у меня, как всегда, что ни идея, так очередная тропинка к разорению. Я всё сетовала на это всем, кому только можно, как вдруг увидела кожаные брюки с огромной скидкой, словно именно для меня и как раз моего неуловимого размера. Покупай немедленно, -- скомандовал по телефону Ыкл, -- покупай, тебе говорю! Правда, -- добавил он ласково, -- хорошие же брюки, покупай. Я заказала штаны и приготовилась к тому, что всё будет не то и не так. Брюки оказались ровно на меня, словно, наконец-то, кто-то согласился с тем, что на свете есть и такие как я и им тоже желательно иметь не только джинсы. Они пришли в день, когда всё ещё было очень жарко и я поняла, что их не только нельзя носить летом, но даже мерить затруднительно. Словно по мановению чьей-то невидимой руки, на следующий день стало прохладно и я всё мерила их со всем, что у меня есть. Я критически осматривала себя со всех сторон и не уставала поражаться какими могут быть прекрасными простые брюки. Которые не джинсы. Которых у меня не было целую вечность. Ну всё, подумала я со вздохом, теперь я хочу несколько пар, разного цвета, разного фасона, но все такие же прекрасные. Я сообщила об этом Ыклу, на что он философски заметил, что всё будет, просто, может, не сразу. Я же проворчала, что он всё это говорит лишь потому, что соскучился. Ыкл засмеялся -- а что, не надо было скучать?
Они прилетели в среду -- в восемьдесят третий день лета, о котором, конечно, надо написать отдельно, так как он был полон разными другими событиями. Они ехали в аэропорт, а я всё думала, что уже этим вечером будет шумно, громко, а я всё ещё не решила хочу ли я ещё один вечер тишины и одиночества. Только подумала, что было бы не так плохо получить ещё один вечер, как увидела, что их самолёт, почему-то, летит вначале в Милан, а только потом в Лондон. Надо было сменить уставший экипаж и они поменяли маршрут. Самолёт опоздал на четыре часа и когда они приземлились я уже точно знала, что очень хочу их сюда и скорее. Чадо зашла в дом, и так побежала ко мне, словно мы не виделись целую вечность. Я всё рассматривала её со всех сторон и поражалась как она изменилась за какой-то месяц. Ыкл терпеливо ждал своей порции объятий, но всё спрашивал -- а я, а когда меня будут обнимать, ну когда уже? Мы стояли на пороге и обнимались все вместе и всё никак не могли перестать, а я всё думала о том, что они прилетели очень и очень вовремя -- ровно тогда, когда мне уже очень хотелось.
Две недели назад было ровно девять лет с тех пор, как я познакомилась с Ыклом. Он-то утверждает, что нас познакомили задолго до этого, но я этого совсем не помню, посему, с моей точки зрения, мы знакомы девять лет, если точнее уже девять августов. Я, конечно, написала ему в тот день, мол, поздравляю тебя, дорогой, с тем, что за столько лет я тебя не прибила, не убила, ты всё ещё жив, здоров и даже относительно упитан. Также поздравила его с тем, что я всё ещё от него не ушла -- это величайшее достижение, написала я, ты не можешь не оценить. На всё это он мне незамедлительно ответил, что, в свою очередь, тоже поздравляет меня с тем, что он всё ещё меня не прибил. Я было хотела надуться, но вздохнула и подумала, что и меня выдержать задача не из лёгких.
Я помню как мы познакомились, как сбежали с конференции и пошли пить пиво.
Был август, было тепло и приятно, вокруг сплошная Прага с её пивными ароматами и сидеть на конференции не хотелось, а хотелось завалиться в какой-нибудь полуподвал и пить пиво. Такой, в который если и забредают туристы, то исключительно случайно. Мы сели в трамвай и поехали. Ты точно знаешь, что нам нужен именно этот трамвай? -- с подозрением спросила я тогда, на что он утвердительно кивнул. Мы проехали несколько остановок, пейзаж становился всё более урбанистическим, ничего общего с прекрасной старой Прагой. Тогда он пошёл смотреть на карту, пожал плечами и хмыкнул -- нет, это всё-таки не наш трамвай. Мы вышли из трамвая и пересели на другой -- этот точно наш, сказал он, внимательно изучив все маршруты. Я почему-то сразу поверила. Мы приехали в центр, мы бродили по старой Праге, я вдыхала аромат жареных сосисок, которые там продают на каждом углу, и всё вздыхала и ныла -- ты уверен в том, что все, совершенно все, эти божественные сосиски свиные? Он смеялся -- настоящие сосиски обязательно свиные, а здесь они самые что ни на есть настоящие! Ну и ладно, снова вздыхала я, я только посмотрю и понюхаю. Мы свернули на какую-то небольшую улочку и зашли в неприметный бар, который находился в полуподвале. В баре было пусто, только бармен за стойкой всё чистил и чистил стаканы, словно хотел протереть их до дыр.
Мы сели за длинный деревянный стол, бармен тотчас же принёс нам две огромные кружки пенящегося пива и начертил две чёрточки на бирдекеле. Откуда он знает что мы хотим пива? -- удивилась я тогда. Как это откуда? -- удивился Ыкл, -- а для чего ещё мы сюда пришли? Мы выпили восхитительное пиво, которое оказалось дешевле стакана воды, и только мы успели сделать последний глоток, как рядом с нашим столом снова возник бармен ещё с двумя кружками, начертил две дополнительные палочки на бирдекеле и растворился в воздухе, словно его и не было. Почему он чертит палочки? -- удивилась я. А как ему ещё считать количество выпитого? -- рассмеялся Ыкл, -- ты же хотела избавленное от туристов место, вот тебе! здесь всё как раньше -- одно пиво, никаких меню, никаких заказов. сиди и радуйся! Мы сидели там, кажется, целую вечность, но потом посмотрели на часы и поняли что нам надо срочно бежать, нас ждал официальный банкет, а я была совершенно не одета. У меня тогда было ровно одно платье и одна парадная блузка. Мы добежали до моей гостиницы, он ждал меня внизу, а я всё смотрела на платье и на блузку и пыталась решить что же мне надеть. Нет, подумала я тогда, платье -- слишком празднично. Надела любимые джинсы с блузкой, накрасила губы блеском и побежала вниз, мы и так опаздывали.
На банкете некоторые были как я, но были и такие, посмотрев на которых, мне стало невероятно жалко, что я не надела платье. Ыкл был в розовой рубашке, и это, хоть он и был в ней с самого утра, выглядело невероятно празднично. Я тогда подумала, что мужчина, так просто и легко носящий рубашку кокетливого розового оттенка, наверное, очень уверен в себе. Но может это всё стереотипы. Банкет был на берегу Влтавы, мы стояли в очереди за едой, люди пили вино и пиво и доносилась приятная музыка. После еды вдруг заиграло танго и некоторые начали танцевать. Мы не танцевали, нет, но стояли заворожённо и всё смотрели на танцующие пары. Одно танго сменялось другим, наблюдающие хлопали танцующим, а танцующие всё зазывали наблюдателей -- идите танцевать, идите скорее. Я пыталась зазвать Ыкла, но он морщил нос и отбивался. Даже тогда он был недостаточно влюблён, чтобы идти танцевать. Впрочем, он никогда не будет так влюблён, чтобы пойти танцевать, особенно на публике. По крайней мере, не в меня.
Потом мы поехали кататься по Влтаве и я, конечно, замёрзла, а он аккуратно положил мне руку на плечо и всё смеялся -- как тебе может быть холодно, вокруг ужасная жара! Катали нас совсем недолго, я всё смотрела на огни ночной Праги и думала о том, что, несмотря на то, что мне совсем не хотелось ехать на эту конференцию, на данный момент я очень рада, что поехала.
Банкет закончился, но вечер был прекрасным и совершенно не хотелось расходиться. Наш ирландский коллега предложил пойти в какой-нибудь бар -- мы же в Праге, господа, -- смеялся он, -- здесь надо пить пиво до упаду! Я хотела сказать, что я и так уже выпила почти до упаду, но не хотелось опростоволоситься. Мы зашли в какой-то бар, он был переполнен, играла громкая музыка и параллельно, на большом экране, транслировали какой-то футбольный матч. Люди активно болели, каждый, кажется, за своих и громко кричали -- каждый своё. Но отчего-то мне это совершенно не мешало, но только создавало прекрасное настроение, как всегда бывает, когда присоединяешься к какой-то доброй шумной компании, в которой, вроде, каждый сам по себе, но фоном они прекрасны. Мы болтали не меньше двух часов и всё пили пиво, я давно перестала считать, а лишь думала про себя о том, что если что -- не пойду завтра вообще ни на один доклад, ну и пусть. Коллега всё показывал нам фотографию своей возлюбленной и рассказывал как они познакомились. Рассказывал, что он значительно младше неё и выразительно-ободряюще смотрел на нас, Ыкл смущался, а я делала вид, что всё это не про меня. Да и как оно могло быть про меня, если мы только сегодня познакомились. Просто это самое сегодня длилось почти целую вечность.
С тех про прошло девять лет, мы научились многому -- мы научились терпеть друг друга, прощать друг друга, скучать друг по другу (впрочем, этому, кажется, не надо было учиться, как-то сразу хорошо получалось). Но одно искусство, которым мы овладели лучше всех на свете -- это ругаться. Мы ругаемся упоительно, каждый раз словно в последний раз и всякий раз я ему обещаю, что в следующий раз будет точно так же, а может и хуже. Я всегда обещаю ему, что мы ещё сто миллионов раз поругаемся и, скорее всего, столько же раз помиримся. Я никогда не обещаю, что мы больше не будем ругаться, как я могу обещать что-то, что заведомо ложь? Мы ругаемся из-за всего на свете. Как-то раз, практически на заре знакомства, мы поругались из-за точности определений. Он утверждал что любое компактное пространство является секвенциально компактным, а я тогда широко раскрыла глаза и сообщила ему, что он сошёл с ума. Он поспорил со мной на ящик коньяка, когда же я привела ему пример, то махал руками и сердился -- это ненормальное пространство, ведь оно даже не нормальное! Конечно оно не нормальное, -- кричала я, -- ведь в нормальном то, что ты сказал, всегда верно! Вот! -- всё сердился он, -- я же говорю, ненормальное, никому не нужное, придуманное исключительно для контр-примеров! Всё ворчал и ворчал -- ну надо же, я с тобой говорю о хороших, нормальных во всех смыслах, пространствах, а ты мне вот это! Но согласился, конечно, оговорив, однако, что он лично живёт в нормальном мире, в котором нет таких ненормальных пространств. А вот ящик коньяка так и не принёс и до сих пор я время от времени напоминаю про тот ящик. Он же, в свою очередь, утверждает, что мы спорили всего лишь на ящик пива и он его уже принёс, и даже не один раз.
Совсем недавно мы поехали на конференцию в Бристоль. Там мы опять, конечно же, поругались, несмотря на то, что я была глубоко беременная. Мы упоительно ругались на тему переменной валентности серы. Ты сошёл с ума, -- кричала я, покраснев от праведного гнева, -- сера не бывает одновалентной, не бывает! Сера бывает только двух-, четырёх- и шести-валентной! А одновалентные соединения неустойчивые и немедленно распадаются! Тоже мне, -- кричал он в ответ, -- эксперт по химии! Я тебе говорю, бывает! Мы полезли в интернет, пробыли там некоторое время и он вынырнул смущённым -- ну, наверное, в этот раз ты действительно права. Сера не бывает одновалентной. Но мне почему-то всё ещё кажется, что я где-то такое видел. А я всё возмущалась и не могла успокоиться -- не мог ты такого видеть, это же глупость несусветная, одновалентная сера, это же надо такое сказать! Для подкрепления эффекта я предложила позвонить моей маме, но было уже поздно, к тому же он уже согласился и мы обошлись без её самой что ни на есть экспертной помощи. Потом мы, конечно, помирились и я всё сетовала на то, что начали ссориться до того, как успели договориться что будет тому, кто окажется прав. Я вообще очень люблю спорить когда уверена в своей правоте -- сплошные плюсы.
В половине из разов, когда мы ругаемся, он непременно ворчит на тему того, как я во всём виновата и прочее, я же философски замечаю -- давай, дорогой, опустим первый главный вопрос российской интеллигенции кто виноват и сразу же перейдём ко второму, не менее важному -- что делать. Это совершенно сбивает с настроя и после этого никто уже не может вспомнить чего собственно ругались. Впрочем, иногда это дополнительный повод опять поругаться -- ведь помнил же, а ты сбила и я всё забыл! Что за привычка перебивать! Но я перебиваю всегда, спокон веков, посему на эту тему жаловаться бесполезно -- такую покупал, знал заранее, теперь только терпи.
За день до их возвращения (во вторник, восемьдесят второй день лета) я и дитя ходили делать прививку дитяти. Медсестра пыталась настроить её на благодушный лад, но дитя и так была благодушна и я заметила -- если вы думаете, что она не будет рыдать после прививки, то нет, ничего не получится, обязательно будет, как ни настраивай. Так что -- делайте прививку и отпускайте нас скорее. После прививки, когда дитя уже почти успокоилась, я задержалась на минуту, чтобы выяснить важное. У меня вопрос, -- смущённо начала я, -- я тут проверила по таблицам и обнаружила, что она сейчас всего лишь в девятом квантиле по весу. И вот меня интересует, -- продолжала я ещё более смущённо, -- мне надо волноваться или нет? А то я не волнуюсь, -- торопливо добавила я и покраснела от стыда, -- а вдруг уже надо. Медсестра оглядела меня с ног до головы -- вы, мисс, себя в зеркало видели? вас же почти нет! в каком квантиле, мисс, вы хотите, чтобы она была? вы-то сами в каком? Я быстро пробормотала что это совершенно не имеет значения, ведь я это я, а она -- это же совсем другое дело; даже успела пробормотать, что на самом деле, я всегда ещё меньше, просто сейчас всё ещё больше, чем надо, по уважительной будто причине, но совсем скоро будет уже опять хорошо. Как это другое дело? -- рассмеялась медсестра, -- это всё одно и то же дело! Вы до сих пор не волновались, мисс, вот и дальше не волнуйтесь! Вы же совсем крошечная, мисс, -- добавила она ещё раз, а я, как всегда, быстро ответила -- я маленькая версия огромной женщины, просто огромной! Выходила я оттуда довольная и всё сообщала дитяти, что теперь мне выдано официальное разрешение не волноваться на тему её веса. Не всем же быть великанами, -- подмигнула я ей, -- кто-то должен быть маленьким, а кто-то даже крошечным. Суровая правда жизни, -- добавила я серьёзно, и дитя скептически сложила губы и крякнула.
В последнее время мироздание слушает меня словно только я и есть на этой земле. Я всё ныла как мне жарко и как нужен дождь, как вдруг полил такой ливень и начался такой ветер, что я достала тёплую кофту и тёплое одеяло. Э, нет, сетовала я, я не хочу пока такого, мне бы ещё несколько хороших дней -- чтобы не жарко, но и не холодно, и чтобы без дождя. Словно по заказу на следующий день небо расчистилось и всю неделю стояла прекрасная погода -- небольшой ветерок, солнце, так, что всё ещё можно ходить в летней одежде, но немного прохладно, ровно как я люблю. Должна была приехать прекрасная А., но позвонила вдруг и сказала, что у неё болит горло. На что я незамедлительно предложила всё-таки приехать и пообещала сварить глинтвейн. Правильный глинтвейн, как известно, помогает от всего, особенно от боли в горле. Мы пошли с дитятей гулять, у нас появился прекрасный повод -- надо было купить мандарин и яблоко для глинтвейна. Мы всё смотрели на опадающие листья и всё обсуждали что уже почти начинается осень, а у меня ещё не выполнены летние обязательства. Надо как-то ускориться, но я пока не понимаю как -- вот, по крайней мере, одно обязательство выполняю сейчас и сразу легче дышать, как всегда, когда делаешь что-то, что надо сделать, но никак не получается и не столь уже важно какие тому причины.
Вечером приехала А., мы сидели, болтали обо всё на свете и я сразу поняла, что это ровно то, что мне было так нужно. Я сварила обещанный глинтвейн, предупредив заранее, что это специальная версия -- от горла. В такую версию глинтвейна надо обязательно добавлять (помимо стандартных корицы, гвоздики, мёда и фруктов) немного кайенского перца, тогда всё на свете проходит за один миг. Я уже пробовала это много раз на Ыкле и всегда помогало. Чести ради, А. совсем не морщилась, напротив, утверждала, что получилось хорошо, чему я была несказанно рада. Также меня несказанно обрадовало, что она, так же, как и я, любит бутерброды из огурцов -- когда берёшь кружок огурца, мажешь на него что только душа пожелает, сверху кладёшь ещё что-нибудь вкусное и получается весенний бутерброд, прямо по Чехову, когда во рту сплошная весна. Я показывала ей сад, дом, шкаф, и, конечно же, немедленно использовала возможность пожаловаться на то, что я всё ещё ужасно огромная и какой же это кошмар. Я объясняла, что у меня всегда была отрицательная кривизна, а А. заметила, что на данный момент моя кривизна почти ноль, на что я, в свою очередь, горько вздохнула -- она сейчас, как ни крути, пусть и немного, но положительная. А я так привыкла к своей отрицательной. Впрочем, долго жаловаться у меня не получилось, мы сменили тему и упоённо начали обсуждать что-то следующее.
На следующий день мне привезли на проверку экзамены. Я пообещала их проверить, но сообщила, что никак не могу приехать -- пришлите, пожалуйста, кого-нибудь, попросила я. Приехал наш главный секретарь -- мужчина невероятно приятный и тактичный, истинный джентльмен. Он сообщил мне по телефону когда собирается приехать, я же парировала -- именно в это время я буду кормить, так что заходи, клади экзамены куда хочешь, я буду сидеть в кресле, кормить, смогу говорить, но не смогу встать. Ты точно знаешь что именно в это время ты будешь кормить? -- поразился он. Да, конечно, -- с некоторым удивлением ответила я, -- как же иначе-то, у нас режим! Когда получается, конечно, -- добавила я спешно, стараясь не говорить больше на эту тему, ведь, как известно, про младенцев говорить можно только мало, очень осторожно и только если жалуешься. Самая большая ошибка сказать что-то вроде -- у меня прекрасный спокойный младенец! Скажите это и вы сразу увидите как вместо вашего прекрасного младенца тут же появится небольшой демон, который начнёт издеваться над вами всеми способами. Поэтому лучше не говорить вообще ничего, подумала я, и немедленно сменила тему.
Я проверила экзамены за один день. Во-первых, мне хотелось побыстрее с ними расправиться, во-вторых меня снедало любопытство сумели ли провалившие в прошлый раз пройти в этот. К моему величайшему огорчению, большинство написали крайне плохо. Я всё расстраивалась как так может быть, что по окончании курса они не в состоянии решить самых базовых задач, как Ыкл меня успокоил -- ты же видишь, те, которые провалили, они даже дроби складывают числитель с числителем, знаменатель со знаменателем (что действительно так и есть), ты от них слишком многого хочешь. Мне не кажется, что я хочу многого, мне очень хотелось, чтобы они все прошли и были довольны. Мне очень хотелось верить, что у меня получилось их чему-то научить и я долго корила себя за то, что, наверное, всё-таки, недостаточно старалась и недостаточно работала. Впрочем, в этом году я опять веду этот же курс и теперь снова буду думать как бы объяснить так, чтобы поняли даже те, которые вот так вот складывают дроби.
Этим летом я твёрдо решила найти себе брюки. Хоть какие-нибудь -- главное, не джинсы. Производители брюк упорно игнорируют моё существование, но я подумала и поняла как их обхитрить -- я решила купить себе кожаные брюки, которые почти лосины, так, чтобы самого маленького размера, авось подойдёт. Целую неделю я изучала что такое кожаные брюки, как их содержать, как хранить, как и когда носить и прочую информацию, без которой невозможно просто взять и купить. Когда я всё изучила, я начала искать сами, собственно, брюки, которые должны были быть такие вот такие, эдакие. Оказалось, к моему ужасу, что они, как и все мои сумасшедшие идеи, грозятся меня разорить. Я в очередной раз подумала, что только у меня, как всегда, что ни идея, так очередная тропинка к разорению. Я всё сетовала на это всем, кому только можно, как вдруг увидела кожаные брюки с огромной скидкой, словно именно для меня и как раз моего неуловимого размера. Покупай немедленно, -- скомандовал по телефону Ыкл, -- покупай, тебе говорю! Правда, -- добавил он ласково, -- хорошие же брюки, покупай. Я заказала штаны и приготовилась к тому, что всё будет не то и не так. Брюки оказались ровно на меня, словно, наконец-то, кто-то согласился с тем, что на свете есть и такие как я и им тоже желательно иметь не только джинсы. Они пришли в день, когда всё ещё было очень жарко и я поняла, что их не только нельзя носить летом, но даже мерить затруднительно. Словно по мановению чьей-то невидимой руки, на следующий день стало прохладно и я всё мерила их со всем, что у меня есть. Я критически осматривала себя со всех сторон и не уставала поражаться какими могут быть прекрасными простые брюки. Которые не джинсы. Которых у меня не было целую вечность. Ну всё, подумала я со вздохом, теперь я хочу несколько пар, разного цвета, разного фасона, но все такие же прекрасные. Я сообщила об этом Ыклу, на что он философски заметил, что всё будет, просто, может, не сразу. Я же проворчала, что он всё это говорит лишь потому, что соскучился. Ыкл засмеялся -- а что, не надо было скучать?
Они прилетели в среду -- в восемьдесят третий день лета, о котором, конечно, надо написать отдельно, так как он был полон разными другими событиями. Они ехали в аэропорт, а я всё думала, что уже этим вечером будет шумно, громко, а я всё ещё не решила хочу ли я ещё один вечер тишины и одиночества. Только подумала, что было бы не так плохо получить ещё один вечер, как увидела, что их самолёт, почему-то, летит вначале в Милан, а только потом в Лондон. Надо было сменить уставший экипаж и они поменяли маршрут. Самолёт опоздал на четыре часа и когда они приземлились я уже точно знала, что очень хочу их сюда и скорее. Чадо зашла в дом, и так побежала ко мне, словно мы не виделись целую вечность. Я всё рассматривала её со всех сторон и поражалась как она изменилась за какой-то месяц. Ыкл терпеливо ждал своей порции объятий, но всё спрашивал -- а я, а когда меня будут обнимать, ну когда уже? Мы стояли на пороге и обнимались все вместе и всё никак не могли перестать, а я всё думала о том, что они прилетели очень и очень вовремя -- ровно тогда, когда мне уже очень хотелось.