Письмо XXIV. Ренессанс через паноптический прибор.
Доброй вечности.
Продолжу, как и обещалось в предыдущем письме, некоторые аннотации и подробные комментарии к предыдущему материалу. А именно, в этом письме более тщательно и чётко скомпоную сведенья о аффективном солипсизме, что позволит нам, в итоге, "вычислить" дефиницию исторических и современных форм Власти, sub specie не соподчиняемой, ни позитивной, ни гуманитарной специфики системы координат - аксиологии и особой конфигурации означения, - означения "силового", осуществляемого усилие разума и воли.
В этой части нам следует поинтересоваться тем, что в европейской традиционно-культурной идиоме, как правило, считается прерогативой Возрождения; в виду имеется тотальная ревизия взаимоотношений некоторых социальных частиц, единичностей и множеств, сообществ различного характера, вида, рода, функциональности, качеств и даже - принадлежащих de facto к различным цивилизациям. Но - первым и основополагающим слагаемым этой дихотомии всегда считался Индивид, Единственный, с его достоянием и достоинство, с его Величием и ничтожеством, в зависимости от ситуации, от времени, от государственности. Начиная от Н.И.Конрада грань между Средневековьем и Ренессансом интерпретируют как трансформацию социально-экономического, и уже затем - политического и культурного (именно в такой последовательности) характера: транспонирование вначале - экономического, затем уже культурного центра с деревенского ландшафта с Замком феодала в качестве автономной и абсолютной, в локализованной сфере, инстанцией Власти, в городской ландшафт, где и социальные, и экономические, и политические, и культурные силы рассредоточены в конденсированной человеческой массе. Полис эпохи Возрождения - это монолитная ремесленническая группировка, где, как представляется исследователям, и особенно - эстетикам, чуть ли не в каждой мастерской царствовал и правил Maestro artifex, миниатюрный Демиург, повелевающий стихиями, и само artificium уподобляется упорядочиванию в хаотическом Мироздании. В культурной идиоме Ренессанса впервые, спустя два тысячелетия спустя инновации в греческой драме, вновь появляется фигура Deus ex Machina, созидателя и "зиждителя" мира, осуществляющего своё [пре]Творение и Власть в строгой механической детерминации. Фатум Мироздания - быть не более, чем упорядоченной Демиургом материи, во всём подчиняющейся первопричине. "Бог из машины" изначально был бутафорией античного театра - это манекен "всемогущего" возносимого тросами над сценой? Что должно было олицетворять присутствие божества над человеком. Механизм "вознесения" был предельно прост, и знакомые с хитростями театра зрители незаметно для самих себя проникались… скепсисом, сомнением, а затем и отрицанием. Симулирующая "бога" статуя, манекен, в последующие века - марионетка, движимая самим подлинным Творцом, человеком - в этой кукле, как ты и сам мог догадываться, содержится глубокий трагический символизм. Натурфилософия и метафизика, агонисты и антагонисты мировой мудрости, предпочитали отвечать на вопрос: считать ли homo sapiens faber марионеткой Высших сил, будь то безличный природный κοσμος, или обезличенное и невыразимое божество? - уклончиво. Напоминая мне реакцию моего знакомого семьянина, "затравленного" риторическими вопросами дочери первоклассницы: "Какие ты сложные вопросы задаёшь?".
Это - шестилетний ребёнок. Гении эпохи Ренессанса - с тем же детским любопытством стремились к тайне, вне зависимости от того, каким будет ответ на вопрос о человеческой свободе - отрицательным ли, или… столь же уклончивым, как Матери гуманитарных наук - Теологии - отвечающей шекспировской фразой: о том не рассуждай, не то сойдёшь с ума!
Не рассуждай, не то!… Средневековый человек был слаб, и сознавал свою слабость - при том, что в иной, "земной" сфере его сила могла быть безгранична. Абсолютная Власть, как Идея, как Призвание, фатум Господства - зарождался уже в ранее Средневековье: в своём феоде Господин сосредотачивал власть над судьбами иных в собственной руке. Когда централизованная власть, на закате средневековья, воспретила феодалам карать и миловать "одушевлённую собственность", это было воспринято как ущемление исторически, в естественным порядке, завоёванных прав. Властная Личность, индивидуум, осознал свою беспомощность перед массированным движением к консолидации производственных и творческих сил: государственность становится олицетворением Единого. Платоническая формула "Одно государство = один Властелин" торжествует; концентрация Власти обусловливает зарождение и интенсивное развитие особой формы ортодоксии - это идеологи. "Государственники", чьё мышление органически предрасположено к восприятию и воспроизведению (но не порождению) догматических форм теории власти, контроля, регуляции и подавления. В некоторые периоды истории им приходилось, мягко говоря, туго: им приходилось, во имя всё той же централизации и консолидации различных сил и компонентов культур (и цивилизации) оказывать сопротивление, казалось бы, централизованной Власти. Но власти, чьё воплощение, монарх, был порабощён не в меньшей степени, чем самый последний крепостной: в господских умах царит аморфная, потерявшая за бурное средневековье структуру и порядок, масса аффективных представлений [Vorstellung]. Капризы деспотов вредят государственности даже в большей степени, чем войны и стихийные бедствия: последствия вторых ещё можно устранить жёсткой искусственной регуляцией политических, социальных и экономических механизмов, но как предотвратить очередную нелепую, и дорого обошедшуюся "выходку" знающего о своей вседозволенности и безнаказанности монарха, коль скоро он - известно - повторит её с не меньшими катастрофическими последствиями: и не снискать своей позитивной деятельностью обвинения в государственной измене. С кем вы - с королём, или с государством? - этот вопрос, вероятно нередко, втайне был задан Кромвелю. Кромвель… его фигура примечательна тем, что это был государственник "с темени до пят", захватил власть в результате народной, как правило - слабоуправляемой, неподконтрольно, граничащей со стихийным восстанием - революции. И всё же ему удалось - хотя и немалыми трудами - подчинить себе самую могущественную стихию из всех, которые воцаряются на планетарном пространстве: человека. С его многочисленными атавистическими аффектами, с его беспощадным зверством, то и дело одерживающим верх над коллективным сознанием и индивидуальным умом.
Человек эпохи Возрождения осознал свою слабость, лишь после того, как исчерпал доступные ему знания о собственном происхождении (антропология началась вовсе не с Дарвина и Геккеля, но с… Леонардо, чьи анатомические рисунки до сих пор применяются в медицинских энциклопедиях, и Микеланджело, ваятеля разнообразных форм человека, исследовавшего человеческое тело как объект науки), и собственной природы. Когда начали появляться первые адекватные переводы Аристотеля с арабского [*], образованное общество во Флоренции и Риме долго не могло привыкнуть к новому Знанию: античное миросозерцание, с его космическим спокойствием и невозмутимостью было столь несхоже с мироощущениями недавнего "средневекового индивида", знающего, каков контраст между предыдущим мгновением и последующим, когда "благородный" гнев и его кровавые последствия сменятся смиренным умиротворением… Pontaniana в Неаполе в 1433, Academia Platonica во Флоренции, учрежденная в 1474 Лоренцо Медичи; филологическая А. венецианского типографщика Альдо Мануция [1495]; Academia Antiquaria, основанная Помпонием Лэтом в Риме в 1498 и подвергшаяся преследованиям за ересь: эти "учреждения" создавались как антитеза феодальному универсуму, изолированному, но автономному пространству, в условиях которого могла существовать "дифференцированная", что бы не сказать "изолированная" наука (многие схоласты, в т.ч. и свободолюбивый Абеляр, работали в строго локализованной среде. Напр., с 1324 года по 1349-й, т.е. до самой смерти Оккам невыездно, опасаясь преследований, живёт в Мюнхене под защитой Людвига Баварского, и чрезмерно много пишет… что? - памфлеты и полемические трактаты, адресуя их исключительно, разумеется - Авиньону, папскому престолу и церковной ортодоксии).
Античное мироощущение и миросозерцание вдохнуло в европейскую культуру новую жизнь: взгляду человека открылся совершенно новый, ещё не искажаемый казуистическими "линзами" простор - Космический. Пребывая в миниатюрном полисе-государстве, эллин, созерцая хаотический κοσμος, чувствовал себя защищённым от этой чудовищной стихии, его мышление было подчинено аполлонийской гармонии: высшему началу, определяющему сознание, в сложной системе этических (не моральных, и даже напротив - имморальных) и эстетических координат. Ты замечал, более чем вероятно, что античная мифология образует собой ту же систему эстетических координат: боги не совершают "напрасных" поступков, организуя мир - в соотношении с античными представлениями о прекрасном, высшей эстетической категории. Ни дна другая мифология и культура, в т.ч. и западно-европейский эпос, не знакома с такой конфигурацией сюжета, которая не представляет некую нравственную директиву (sic, "Старшая Эдда", в сущности, корпус предписаний поведения в различных ситуациях, кодекс чести скандинава). Теперь попробуем транспонировать эту конфигурацию культурного кода в сознание средневекового индивида - последнему, античное миросозерцание представиться, скорее, дионисийской стихийностью, беспрестанным процессом порождения и трагической гибели - в напряжении, в экстазе, в хаосе. Человеку средневековья невозможно было понять учение Эпикура об ατάραξια, при условии, что эта невозмутимость не принуждена ни божественной угрозой, ни социальными директивами. Более того, страстный темперамент и восприимчивость, вместе с предельной жесткостью и даже жестокостью, почитались им наравне с добродетелью - коль скоро человек способен на экспрессивное выражение чувственности, стало быть, он совершенно искренен "в тот лживый век". Истина - чья персонифицированная (артистическая) аллегория была непременным участником т.н. "мистерий", - воспринималась как чистейшая, абсолютизированная эмпирика, в тоже время противоречащая крайнему символизму, идеалистическому символизму.
И когда учение Платону проникло сквозь информационный вакуум в аристократические круги, оно модифицировалось в особые формы религиозности: возрожденческие платоники чтили своего Учителя наравне с католическими святыми, устанавливали "жертвенники" по образу античных и курили фимиам мраморным изваяния афинского мыслителя. В этом было нечто определённо аполлонийское: эстетически преображаемая рассудочность, вот-вот готовая, будто бы, подчинить себе весь мир. Но политика…
_________________________________
Прим. [*] В средние века не сохранилось книжных раритетов и рукописей - всё уничтожено монашеством под руководством имп. Константина. В позднее время тексты Аристотеля, и других античных мыслителей известны европейскому читателю лишь благодаря фрагментам, в уцелевших рукописях т.н. "апологетов" - последователей и учеников, и "экзегетов" - истолкователей.
Она осталась прежней, эта предельно замкнутая сфера, вынуждаемая "ощетиниться" всеми мыслимыми (для своей эпохи) средствами нападения и обороны. Власть эпохи чинквеченто (XVI век - 500-е годы) -аристократия и духовенство бодро шагала по трупам конкурентов. Какая государственность, какая "классовая борьба", о которой твердят учебники по историческому материализму (марксистские) - соревнование эгоистических сильных натур, самосоредоточенных, алчных, беспощадных к "своим" и "чужим" (см. историю конфликта Гвельфов и Гиббелинов в Италии XIV века). Великие художники Ренессанса, живописцы, скульпторы, архитекторы, литераторы, - все лишь "прислуживали" своим патронам, единоличным деспотам в "возрождённых" античных полисах-государствах (Флоренция, Неаполь, Рим, позже французские, Париж, Лион, Марсель, нидерландские и германские города). Лоренцо Медичи и его семейство неоднократно заливали кровью Флоренцию; по общему мнению, - пишет Алексей Лосев - понтифик Александр VI умер, отравившись конфетой, приготовленной им для одного богатого кардинала. Чезаре Борджиа стал "музой" Макиавелли, которого часто, по недомыслию, считают провозвестником политтехнологий - эффективной методологии осуществления контроля, принудительной регуляции и подавления; между тем, как автор "Золотого осла" и "Государя", в сущности, оправдывал одни только эгоистические интересы, считая их достойными истинного Господина. Читая того же "Государя" понимаешь, что власть, сосредоточенная в руках ребёнка, а средневековый индивид был, в большинстве своём - ребёнком, обращается в саморазрушающий аппарат. Ничего общего с дионисийством: Дионис, вернее, его воплощение во плоти, естественным образом возрождается, будучи растерзанным вакханками, олицетворяющими хаотические стихии; это природный, и только природный порядок, само воспроизведение в миниатюре закономерностей мироздания. Но власть аффективного солипсизма - не способна ничего порождать и воссоздавать, только регулировать, манипулировать и уничтожать. Ибо каждый "властелин" чуть ли не всерьёз веровал, что ему подвластны даже силы природы: предчувствуя старческую немощь, тот же Александр VI не погнушался обратиться к алхимикам, заказывая им "эликсир молодости", Он собирался жить вечно. И, разумеется, ни с кем не разделять свою концентрированную Власть - его многочисленной родне, получающей волею Папы высокие должности в аппарате церкви и государства, вероятно, сразу же был предъявлен ультиматум - не дерзать при жизни понтифика конкурировать за папский престол с Самим.
Самые близкие, если только у него могли быть "близкие", люди знали, что даже заговаривать с понтификом в непринуждённом тоне о политике может привести к убийству: Ренессанс прославился не только расцветом искусств, но и как эпоха, когда политические убийства совершались ежедневно. Впрочем, даже убийство плебея-горожанина, просто "принадлежащего" той, или иной группировке, могло повлечь за собой гражданскую войну локального масштаба. Всё это - история человечества. Восхищающая нас - этими контрастами копоти, жжёной кожи, "запёкшейся" на солнце крови, и лазурного неба, одухотворяющей перспективы, величественной архитектуры. Мудрости эллинов и римлян, возвращённая в европейскую культуру.
Не менее негативные ощущения, чем от макиавеллиевских панегириков, испытываешь при чтении фрагментов "Эстетики возрождения" Алексея Лосева, де-конструирующего миф о Ренессансе, как "безоблачном", совершенно прозрачном и позитивном времени. В предшествующих упомянутому исследованию работах компетентных специалистов читателя погружали в сферу абсолютизированного præclara, в воссозданный Титанами-демиургами античный κοσμος, искусственное - человеческое, творение, в котором космическая, бесконечная перспектива Разума сочетается с одухотворением совершенной Телесности, образуя собой эстетический Идеал. Алексей Лосев посчитал анализ и интерпретацию духовного, культурного и художественного содержания того времени недостаточным вне подробного и разнообразного описания этического компонента самосознания, миросозерцания и мироощущения человека эпохи Возрождения. Вторая же глава указанной работы поражает режущим, разрубающим мысль контрастом[**] с умиротворённым и деликатным тоном "Осени", подытоживаясь не требующим пояснений и пространного обоснования вердиктом: Пороки и преступления были во все эпохи человеческой истории, были они и в средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления и ни в какой мере вних не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность (Ал. Лосев. "Эстетика возрождения"[**])
Из всего вышесказанного мы можем произвести следующие выводы: не вполне правомерно разделять человечество на органически властных и охотно подчиняющихся, как это представляется многим мыслителям и исследователям. Мы, homo sapiens faber, разделены на две категории - владельцев, но не господ, и тружеников (der arbeiter? - пусть так) - применяющих даже то, что им не принадлежит. Преображали европейскую культуру и цивилизацию не Чезаре Борджиа с Макиавелли, но государственник Кромвель, успевший побывать в опале, id est - лишённым Родины, своей страны и своего "аппарата" - своей работы, и не меньший государственник Гоббс - впервые создавший теорию государственности, а не "гипотезы и методологию государя". Преобразили европейскую культуру художники Ренессанса - которыми владели, обязывая их созидать Великое исключительно на потребу и для ублажения капризничающего ребёнка, не выросшего с тех пор, как маршал Бусико символическим играм в декларативное благочестие посвятил всю свою жизнь. Как бы ни прославляли историки Лоренцо Медичи за его выдающийся ум, за его патронаж гениев, за "Платоновскую академию", мне трудно поверить, что этот расчётливый, но чрезмерно импульсивный, невоздержанный в подозрении и мстительность собственник был способен к восприятию высокой культуры собранного им общества интеллектуалов. Ибо каждый меценат, non dubitandum est, за счёт своего капитала и силовыми, политическими мерами, объединял вокруг себя лучших людей своего времени только для того, чтобы увековечить своё имя.
Считать ли такой эгоизм - здоровым? Философия уже второе тысячелетие пытается разрешить эту дилемму, апеллируя к знанию человеческой, и не только, природе. Но природа, как и следовало ожидать, молчалива. Эрих Фромм в работе "Человек-волк или человек-овца", скорее, задаёт больше вопросов, как бы ни оптимистичен был тон эссе:
Почему нужно сопротивляться волкам, если все мы в той или иной степени волки? Вопрос о том, является ли человек волком или овцой, это лишь заостренная формулировка вопроса, который в самом широком и общем смысле принадлежит к основополагающим проблемам теоретического и философского мышления западного мира, а именно: является ли человек по существу злым или порочным, или он добр по своей сути и способен к самосовершенствованию? Старый Завет не считает [вопреки мнению церковной ортодоксии - прим. моё], что человек порочен в своей основе. Неповиновение Богу со стороны Адама и Евы не рассматривается как грех. Мы нигде не находим указаний на то, что это неповиновение погубило человека.
Напротив, это неповиновение является предпосылкой того, что человек осознал самого себя, что он стал способен решать свои дела.
<…>
Разум, благословение человека, одновременно является и его проклятием. Разум принуждает его постоянно заниматься поисками решения неразрешимой дихотомии. Жизнь человека отличается в этом плане от жизни всех остальных организмов: он находится в состоянии постоянной неизбежной неуравновешенности. Жизнь не может быть"прожита" путем постоянного повторения модели своего вида. Человек должен жить сам. Человек единственное живое существо, которое может скучать, которое может чувствовать себя изгнанным из рая. Человек единственное живое существо, которое ощущает собственное бытие как проблему [курсив мой], которую он должен разрешить и от которой он не может избавиться. Он не может вернуться к до-человеческому состоянию гармонии с природой. Он должен развивать свой разум, пока не станет господином над природой и самим собой.
[Фромм Э. Духовная сущность человека. Способность к добру и злу. Человек и его ценности. М., 1988. С. 568-569.]
Этот фрагмент эссе ясно указывает, в чём заключается работа исследователя подлинной человеческой культуры: в том, что бы воспользоваться своим знанием, а не владеть им сродни тому, как меценаты и филантропы Ренессанса держали в повиновении истинных Творцов. Да, Творец может быть лишён власти, или наделён ею - но эфемерной, зачастую - симулятивной, и - претенциозной. Человек эпохи Возрождения, обладающий некоторой властью, чувствовал свою безнаказанность в силу того, что ограничивал своё восприятие, ровно насколько, чтобы не замечать, как цивилизация, параллельно культуре, приобретает грандиозные масштабы - и их могущество преодолевает самую возвышенную индивидуальность (в широком смысле слова, также и античном - неделимость, безраздельность, что, в силу значения префиксов - негативность), замкнутую в своём аффективном солипсизме, в этом "я - высшая ценность". Уже в "Левиафане" Гоббса лейтмотивом служит не оправдание эгоистических интересов, но дерзкий, для своего времени, революционный для своей цивилизации возглас: Нет высшей ценности, кроме надличной государственности, даже если она воплощена в Едином. В "Теолого-политическом трактате" Спинозы нет ничего от пышных, помпезных, выспренних форм панегирических сочинений возрожденческих литераторов, включая даже Рабле, дающего умилительно наивный ответ на вопрос касательно его представлений об идеальном государстве: просвещённая аристократия предаётся блаженному безделью, гедонистическим (самоценному) развлечениям [Телемская обитель]. Т.е. - если мыслить реалистически, - паразитирует (на ком-либо) - заключает Лосев в последних главах "Эстетики возрождения". Спиноза первым (!), пожалуй, со времён античности, кто в Европе, переживающей эскалацию рационализма, провозгласил: Надо задуматься о государстве! Он не был эллином, не был латинянином, а последние едва ли не рождались с духом государственности, - он был иудеем, но, как указывает и его биография, и все его сочинения, европейская культура, сущность европейца, вытеснила в нём дух и характер своего народа. Барух Спиноза, принявший латинское имя Бенедикта, был одним из немногих мыслителей во всей истории европейской философии, кто сумел своей волей преодолеть основополагающие детерминанты власти над бытием и сознанием: культура и цивилизация владеет индивидом, и он беспомощен перед их авторитетом. До эпохи рационализма, и далее - Просвещения, исследователи находят только историю амбициозных и энергичных "владельцев", превосходящих своё время только благодаря своему аффективному солипсизму с неутомимой волей привлекать к себе внимание (экспрессия выражения). После рационализма и рационалистов мы наблюдаем развитие конфликта аффективного солипсизма Власти с Разумом. Эту борьбу весьма подробно и чётко "иллюстрируют" сочинения философов Франкфуртской школы - Теодор Адорно, Юрген Хабермасс, Макс Хоркхаймер и Герберт Маркузе. Последний самое важное, на мой взгляд, сочинение, озаглавил не иначе как "Разум и Революция"…
Впрочем, о владении, навыками, техниками, методолгией, мы поговорим в следующих письмах.
А пока:
Остаётся задать тебе вопрос, который не следует воспринять как провокационный. И всё же, он - резонен, и актуален как никогда. Какой путь выберешь Ты?...
An. Noiser.
____________________________________
Прим. [*] - цитируется по Хёйзинга Й. Осень Средневековья: Соч. в 3-х тт. Т. 1: Пер. с нидерланд. Вступ. ст. и общ. ред. Уколовой В.И. - М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995. - стр. 116
Прим. [**] Мне показался особенно примечателен один фрагмент упоминаемого сочинения, который привожу, изъяв в определённых соображениях некоторые нелицеприятные подробности.
Наконец, скажем еще об одном «абсолютном злодее», менее известном, чем Цезарь Борджиа, но не менее сатанински преступном и как-то зверино-самодовлеюще преданном своим преступлениям. Сигизмундо Малатеста (1432 - 1467), тиран Римини, уже в 13 лет водил войско и обнаруживал как большие военные дарования, так и невероятно жестокую, дикую и сладострастную натуру. Тщедушный, с маленькими огненными глазами и орлиным носом, он был способен перенести любые лишения, лишь бы достигнуть какой-нибудь своей цели. Историки обвиняют его в многочисленных преступлениях, убийствах, изнасилованиях, кровосмешении, ограблении церквей, предательстве, измене присяге и т.д. <…> В жестокости он превзошел всех варваров. Своими окровавленными руками он совершал ужасные пытки над неповинными и виновниками. Он теснил бедных, отнимал у богатых их имущество, не щадил ни сирот, ни вдов, словом, никто во время его правления не был уверен в своей безопасности … Из двух жен, на которых он был женат до сближения с Изоттой, одну он заколол кинжалом, другую отравил. До этих двух жен у него еще была жена, с которой он развелся раньше, чем познал ее, завладев, впрочем, ее приданым». <…> Отлученный от церкви, приговоренный в Риме к смерти (было сожжено его изображение - in effigie), Малатеста придавал этому очень мало значения. Он издевался над церковью и духовенством, совсем не верил в будущую жизнь и мучил священников. Он соорудил в Римини в языческом вкусе храм, якобы посвященный св. Франциску, но назвал его «Святилище божественной Изотты» в честь своей любовницы и украсил мифологическими изображениями.
При всем том этот Малатеста был большим любителем и знатоком наук, искусств и вообще гуманистической образованности. В его замке собирались филологи и в присутствии тех, как они его называли, вели свои ученые диспуты. Даже его ожесточенный противник, папа Пий II , признавал его гуманистические познания и философские склонности. Драгоценнейшей добычей своего похода в Морею Малатеста считал останки платоника Гемистия Плетона, которые он перевез в Римини и захоронил в своем храме, снабдив надписью, выражавшей трогательный энтузиазм и глубокое обожание. (Алексей Лосев. "Эстетика возрождения" гл. II. Часть "Обратная сторона титанизма")