Записка девятая: о разрушенной башне, нарушенном обещании и бесконечных транспортных вопросах.
Раннее московское субботнее утро. В ожидании своего замечательного друга, который (точнее, «которая» - грамматические особенности русского языке в данном случае требуют уточнения) опаздывает на нашу встречу уже на добрых полчаса, через окно кафе разглядываю машины, протирающие асфальт улицы с загадочным названием «Земляной Вал». Любовь к истории берет свое: wifi, исторические форумы, многочисленные статьи местных и федеральных изданий, Википедия (без неё представить сетевую среду уже не представляется возможным)...
Итак, земляной вал действительно был: при Борисе Годунове в 1593-1594 годах Москву окружили дополнительным кольцом защитных сооружений (вал с острогом, рвом, охранными башнями), которые постепенно утратили свои оборонительные функции и ко времени Петра I обозначали таможенную границу города. Кстати, именно поэтому ярмарки московские устраивались «за стеной»: отсутствие ввозной пошлины позволяло «кустарям» конкурировать с купеческими лавками.
В 1689 году юный Пётр Алексеевич бежал от своей сестры Софьи в Сергиеву Лавру, заручившись поддержкой стрелецкого полка Лаврентия Сухарева, стоявшего у Сретенских ворот и прикрывшего будущего самодержца. Позже, в благодарность, уже став царем, Пётр перестраивает ворота, охраняемые полком, в Сухареву башню, устраивает в ней Навигацкую школу, а затем и московское ведомство Адмиралтейства, придав ей статус государственного учреждения. А архитектура башни со временем делает ее одной из основных достопримечательностей старой Москвы. «Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на её мшистом челе! Её мрачная физиономия, её гигантские размеры, её решительные формы, всё хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться.»
Очевидно, тот самый «отпечаток грозной власти», о котором писал Лермонтов еще в 1834 году, решительно не давал покоя советской власти, которая аккурат столетие спустя, в августе 1933, решает эту башню снести. Многочисленные письма за коллективным авторством Юона, Фомина, Щусева, Эфроса, Гиляровского и многих других эффекта не имели: Каганович, взявшийся за транспортные проблемы столицы и руководивший перепланировкой Садового кольца, проложенного вдоль старинного вала еще в первой четверти XIX века, обещал повременить со сносом до представления архитекторами-защитниками плана реконструкции башни, однако слова не сдержал. Башню начали разбирать под гул общественного возмущения и лукавые отписки всемогущего товарища Джугашвили о невозможности помочь «при всем уважении».
Сухарева, или Сухаревская, башня (кстати, с ударением на «у», как мне подсказала моя опоздавшая на утренний кофе москвичка) вызвала в моей памяти недавнюю историю с «башней грифонов» в Петербурге на 7-й линии Васильевского острова. В реальности являясь трубой лаборатории старинной аптеки Пеля, открытой в 1858 году, в которую частенько заглядывал Дмитрий Иванович Менделеев, башня эта носит статус памятника культурного наследия регионального значения. Однако в 2011 году жители двора, облагороженного ставшим со временем легендарным символом удачи сооружением, проголосовали за его снос в пользу... парковки.
P.S. Смольный просьбу жителей не удовлетворил, история не повторилась, но снова и снова возникает вопрос: не слишком ли легко мы рвем и без того тонкие нити, связывающие нас с прошлым, ради гипотетического светлого будущего, пусть даже в локальном, «дворовом» масштабе?
Итак, земляной вал действительно был: при Борисе Годунове в 1593-1594 годах Москву окружили дополнительным кольцом защитных сооружений (вал с острогом, рвом, охранными башнями), которые постепенно утратили свои оборонительные функции и ко времени Петра I обозначали таможенную границу города. Кстати, именно поэтому ярмарки московские устраивались «за стеной»: отсутствие ввозной пошлины позволяло «кустарям» конкурировать с купеческими лавками.
В 1689 году юный Пётр Алексеевич бежал от своей сестры Софьи в Сергиеву Лавру, заручившись поддержкой стрелецкого полка Лаврентия Сухарева, стоявшего у Сретенских ворот и прикрывшего будущего самодержца. Позже, в благодарность, уже став царем, Пётр перестраивает ворота, охраняемые полком, в Сухареву башню, устраивает в ней Навигацкую школу, а затем и московское ведомство Адмиралтейства, придав ей статус государственного учреждения. А архитектура башни со временем делает ее одной из основных достопримечательностей старой Москвы. «Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на её мшистом челе! Её мрачная физиономия, её гигантские размеры, её решительные формы, всё хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться.»
Очевидно, тот самый «отпечаток грозной власти», о котором писал Лермонтов еще в 1834 году, решительно не давал покоя советской власти, которая аккурат столетие спустя, в августе 1933, решает эту башню снести. Многочисленные письма за коллективным авторством Юона, Фомина, Щусева, Эфроса, Гиляровского и многих других эффекта не имели: Каганович, взявшийся за транспортные проблемы столицы и руководивший перепланировкой Садового кольца, проложенного вдоль старинного вала еще в первой четверти XIX века, обещал повременить со сносом до представления архитекторами-защитниками плана реконструкции башни, однако слова не сдержал. Башню начали разбирать под гул общественного возмущения и лукавые отписки всемогущего товарища Джугашвили о невозможности помочь «при всем уважении».
Сухарева, или Сухаревская, башня (кстати, с ударением на «у», как мне подсказала моя опоздавшая на утренний кофе москвичка) вызвала в моей памяти недавнюю историю с «башней грифонов» в Петербурге на 7-й линии Васильевского острова. В реальности являясь трубой лаборатории старинной аптеки Пеля, открытой в 1858 году, в которую частенько заглядывал Дмитрий Иванович Менделеев, башня эта носит статус памятника культурного наследия регионального значения. Однако в 2011 году жители двора, облагороженного ставшим со временем легендарным символом удачи сооружением, проголосовали за его снос в пользу... парковки.
P.S. Смольный просьбу жителей не удовлетворил, история не повторилась, но снова и снова возникает вопрос: не слишком ли легко мы рвем и без того тонкие нити, связывающие нас с прошлым, ради гипотетического светлого будущего, пусть даже в локальном, «дворовом» масштабе?