Так или не так
Вернувшись из Курска некоторое время назад, я написала пост, а потом сразу же удалила его, ибо поняла, что состояние моё изменилось и чувств, описанных в нём, я уже не испытываю. Видимо, мне нужно было просто выговориться.
Но теперь решила снова выложить его как иллюстрацию того, что и такое со мной бывает. К тому же, в этих рассуждениях есть, наверно, доля истины...
Россия-мать встретила меня так непривычно холодно, и всё в ней было для меня странным - и слово "полиция" из динамиков на вокзале, и непонятно куда пропавшие два часа, и странные пикалки на входе в зал ожидания, возле которых паслись хмурые люди в форме. А ночью, выглянув в окно, мы увидели кружащийся в свете фонаря снег. Он толсто покрыл скучные гаражи, представляющие вид из окна новой Аниной съёмной квартиры. Мы выбежали на улицу и кидались снежками, собирая снег со стоящих во дворе автомобилей.
Я увидела, как изменился образ жизни друзей по сравнению с золотым нашим временем беззаботности и благородного безумия. А ведь ещё летом всё выглядело гораздо радужней. Но пришла зима, и Аня работает дизайнером мебели, с восьми до шести плюс час на дорогу домой и одним выходным в неделю. Периодически опаздывавшая на пары и прогуливавшая их, она не имеет теперь времени и сил не только встретиться со своим сердечным другом, но даже нормально поесть. Потом я по счастливой почти-случайности встретилась с Гаей, вернувшейся в Курск из Армении, и не узнала сперва в стоявшей на Перекальского девушке в сером пальто и брюках, с длинными волосами и кожаной сумочкой того стриженого сорванца, не сестру, а именно брата, которым она была два года назад, когда мы виделись последний раз. Я увидела помаду на её губах и, когда мы обнялись, почувствовала запах духов. Вспомнила, как она защищала диплом - в рваных кедах и в пиджаке поверх майки - и сказала глупую фразу:
- Ну, ты хотя бы не на каблуках...
Мы взялись за руки и пошли по улице, и как-то так вдруг получилось, что мы уже бежали и смеялись, долго, долго, и это была прежняя Гая, "существо, не могущее стоять на месте ни минуты, постоянно приплясывающее, как будто его дёргали из-под потолка, с губами, постоянно растягивающимися в улыбку, с глазами, рассыпающими такие искры, что хватило бы сжечь небоскрёб". Но, хотя её причёска снова приняла вид момента нашего знакомства - Господи, семь лет уже назад - её мятущаяся душа претерпела столько изменений и поисков за эти годы, что прежняя Гая проглядывала вспышками, а в остальное время угадывалось новое, более сдержанное, что-то для себя решившее - не мальчик-подросток уже, а молодая женщина. И всё, что она мне рассказала, ещё более убедило меня в этом. И я была рада, очень рада, что она отрастила волосы, и бросила курить, и главное, отбросила образ, который старательно натягивала на себя несколько лет подряд. Я верила, что когда-нибудь это случится. Но в то же время мне стало так невыносимо грустно, когда я поняла, что то сумасшедшее, больное, светлое, славное время нашего бунта, нашего взросления, ушло и не вернётся уже никогда, никогда, никогда.
"Не гони нас, дядя, из подъезда, мы не будем больше громко петь. Мы не будем больше пить, материться и курить, ну, а если вдруг захочешь сам, лучше нас не приглашай"... И так далее.
- Папа всё время попрекает меня прошлым, - сказала она. - Но я не считаю себя в чём-то виноватой. Это было хорошо.
Потом мы пошли покупать для Гаи платье. Серое элегантное платье с поясом, как нельзя лучше подчёркивающее её красоту. Довольно дорогое. И я в своих затрапезных штанах и пальтишке чувствовала себя рядом с ней гадким утёнком.
Потом я пыталась говорить с Аней о том, что чувствую. Аня говорила мне, что всё ещё будет, пусть в другом качестве, но ничего не пропало, всё осталось в нас и делает нас теми, кто мы теперь есть. Что если бы всё оставалось, как прежде, оно бы давно нам уже надоело. Что личность должна расти и меняться. И она была совершенно права. Ещё она говорила что-то про долг и помощь родителям. И снова была права. А я сидела и думала - неужели всё, что происходило с нами, просто игры гормонов? Мы верили, что будем иными, что изменим этот мир, что никогда не станем такими, как наши родители и как все вокруг, серые скучные люди. Мы ходили босиком по улицам, лежали на траве в парках, ездили стопом, стриглись налысо, влюблялись то в мальчиков, то в девочек, рисовали на стенах, тушили бычки об пол, спорили об искусстве, никогда не имели денег и мечтали жить в мансардах. Неужели всё было зря, и все мы станем добропорядочными членами общества, наденем каблуки и серые пальто, устроимся на работу, выйдем замуж, родим детей и будем запрещать им носить рваные джинсы. Кроме нескольких инфантильных личностей типа меня, которые всё цепляются за детство и боятся любой ответственности...
Грустно мне было. И ведь всё хорошо, я очень счастлива настоящим, и друзья мои, кажется, тоже. Только никогда больше не соберёмся мы под крышей мастерской, никогда уже не будем так беззаботны и безумны, как раньше...
Но теперь решила снова выложить его как иллюстрацию того, что и такое со мной бывает. К тому же, в этих рассуждениях есть, наверно, доля истины...
Россия-мать встретила меня так непривычно холодно, и всё в ней было для меня странным - и слово "полиция" из динамиков на вокзале, и непонятно куда пропавшие два часа, и странные пикалки на входе в зал ожидания, возле которых паслись хмурые люди в форме. А ночью, выглянув в окно, мы увидели кружащийся в свете фонаря снег. Он толсто покрыл скучные гаражи, представляющие вид из окна новой Аниной съёмной квартиры. Мы выбежали на улицу и кидались снежками, собирая снег со стоящих во дворе автомобилей.
Я увидела, как изменился образ жизни друзей по сравнению с золотым нашим временем беззаботности и благородного безумия. А ведь ещё летом всё выглядело гораздо радужней. Но пришла зима, и Аня работает дизайнером мебели, с восьми до шести плюс час на дорогу домой и одним выходным в неделю. Периодически опаздывавшая на пары и прогуливавшая их, она не имеет теперь времени и сил не только встретиться со своим сердечным другом, но даже нормально поесть. Потом я по счастливой почти-случайности встретилась с Гаей, вернувшейся в Курск из Армении, и не узнала сперва в стоявшей на Перекальского девушке в сером пальто и брюках, с длинными волосами и кожаной сумочкой того стриженого сорванца, не сестру, а именно брата, которым она была два года назад, когда мы виделись последний раз. Я увидела помаду на её губах и, когда мы обнялись, почувствовала запах духов. Вспомнила, как она защищала диплом - в рваных кедах и в пиджаке поверх майки - и сказала глупую фразу:
- Ну, ты хотя бы не на каблуках...
Мы взялись за руки и пошли по улице, и как-то так вдруг получилось, что мы уже бежали и смеялись, долго, долго, и это была прежняя Гая, "существо, не могущее стоять на месте ни минуты, постоянно приплясывающее, как будто его дёргали из-под потолка, с губами, постоянно растягивающимися в улыбку, с глазами, рассыпающими такие искры, что хватило бы сжечь небоскрёб". Но, хотя её причёска снова приняла вид момента нашего знакомства - Господи, семь лет уже назад - её мятущаяся душа претерпела столько изменений и поисков за эти годы, что прежняя Гая проглядывала вспышками, а в остальное время угадывалось новое, более сдержанное, что-то для себя решившее - не мальчик-подросток уже, а молодая женщина. И всё, что она мне рассказала, ещё более убедило меня в этом. И я была рада, очень рада, что она отрастила волосы, и бросила курить, и главное, отбросила образ, который старательно натягивала на себя несколько лет подряд. Я верила, что когда-нибудь это случится. Но в то же время мне стало так невыносимо грустно, когда я поняла, что то сумасшедшее, больное, светлое, славное время нашего бунта, нашего взросления, ушло и не вернётся уже никогда, никогда, никогда.
"Не гони нас, дядя, из подъезда, мы не будем больше громко петь. Мы не будем больше пить, материться и курить, ну, а если вдруг захочешь сам, лучше нас не приглашай"... И так далее.
- Папа всё время попрекает меня прошлым, - сказала она. - Но я не считаю себя в чём-то виноватой. Это было хорошо.
Потом мы пошли покупать для Гаи платье. Серое элегантное платье с поясом, как нельзя лучше подчёркивающее её красоту. Довольно дорогое. И я в своих затрапезных штанах и пальтишке чувствовала себя рядом с ней гадким утёнком.
Потом я пыталась говорить с Аней о том, что чувствую. Аня говорила мне, что всё ещё будет, пусть в другом качестве, но ничего не пропало, всё осталось в нас и делает нас теми, кто мы теперь есть. Что если бы всё оставалось, как прежде, оно бы давно нам уже надоело. Что личность должна расти и меняться. И она была совершенно права. Ещё она говорила что-то про долг и помощь родителям. И снова была права. А я сидела и думала - неужели всё, что происходило с нами, просто игры гормонов? Мы верили, что будем иными, что изменим этот мир, что никогда не станем такими, как наши родители и как все вокруг, серые скучные люди. Мы ходили босиком по улицам, лежали на траве в парках, ездили стопом, стриглись налысо, влюблялись то в мальчиков, то в девочек, рисовали на стенах, тушили бычки об пол, спорили об искусстве, никогда не имели денег и мечтали жить в мансардах. Неужели всё было зря, и все мы станем добропорядочными членами общества, наденем каблуки и серые пальто, устроимся на работу, выйдем замуж, родим детей и будем запрещать им носить рваные джинсы. Кроме нескольких инфантильных личностей типа меня, которые всё цепляются за детство и боятся любой ответственности...
Грустно мне было. И ведь всё хорошо, я очень счастлива настоящим, и друзья мои, кажется, тоже. Только никогда больше не соберёмся мы под крышей мастерской, никогда уже не будем так беззаботны и безумны, как раньше...