Долго
сидела, переполненная светлостями, влюблённостями - какие люди хорошие, какие они красивые, как много их я встречаю и каждый из них создаёт меня заново.
Вчера была очередь к обменке и девушка впереди нас, с небрежно завязанными в узел волосами, в простенькой куртке, наброшенной поверх чего-то белого, длинного, вязаного, и в совсем обычных ботинках на плоской подошве вместо дурацких длинных сапог, которые носят сейчас все. Её окликнули, она повернула лицо, пытаясь определить, кто зовёт - такое славное, без выкрутасов, женское лицо, очень какое-то доброе и открытое. Потом она ещё несколько раз оборачивалась в нашу сторону, потому что очередь висела, и она пыталась как-то объяснить стоящим сзади, почему так долго - деньги там, что ли, кончились в кассе или ещё что - но дело, собственно, не в этом, а просто хороший человек стоял вчера впереди нас, вот и всё.
А сегодня Надя в своём свежекупленном старом доме пела романсы, прислонившись к облупленному дверному косяку, под аккомпанемент своего четырнадцатилетнего сына, а мы - две женщины-соседки, одинокие девы, и мы с Андреем, и Северухин, и две годовалые девочки, слушали, потому что это было красиво, и то, что происходило это не в концертном зале, и Надя была не в платье, а в мятой индийской рубашке и спортивных штанах, придавало особую прелесть происходящему. Надя, конечно, знала, что она хороша и хорошо поёт, но если и было в этом какое-то самолюбование, то не заметное нам ни капельки.
И это только то, что было сейчас, а сколько их, людей, взглядов, улыбок было и сколько ещё будет. Как интересно жить!
Вчера была очередь к обменке и девушка впереди нас, с небрежно завязанными в узел волосами, в простенькой куртке, наброшенной поверх чего-то белого, длинного, вязаного, и в совсем обычных ботинках на плоской подошве вместо дурацких длинных сапог, которые носят сейчас все. Её окликнули, она повернула лицо, пытаясь определить, кто зовёт - такое славное, без выкрутасов, женское лицо, очень какое-то доброе и открытое. Потом она ещё несколько раз оборачивалась в нашу сторону, потому что очередь висела, и она пыталась как-то объяснить стоящим сзади, почему так долго - деньги там, что ли, кончились в кассе или ещё что - но дело, собственно, не в этом, а просто хороший человек стоял вчера впереди нас, вот и всё.
А сегодня Надя в своём свежекупленном старом доме пела романсы, прислонившись к облупленному дверному косяку, под аккомпанемент своего четырнадцатилетнего сына, а мы - две женщины-соседки, одинокие девы, и мы с Андреем, и Северухин, и две годовалые девочки, слушали, потому что это было красиво, и то, что происходило это не в концертном зале, и Надя была не в платье, а в мятой индийской рубашке и спортивных штанах, придавало особую прелесть происходящему. Надя, конечно, знала, что она хороша и хорошо поёт, но если и было в этом какое-то самолюбование, то не заметное нам ни капельки.
И это только то, что было сейчас, а сколько их, людей, взглядов, улыбок было и сколько ещё будет. Как интересно жить!