деконструктивизм
Деконструктивизм я трактую широко - как методологию целого ряда социально-гуманитарных направлений, а не только как школу литературной критики. Первоначально это была чисто философская рефлексия над языком и речью, предложенная французом Жаком Деррида. Он указывал на противоречивость всякого знака, условность отношений внутри знаковых систем, что делало смысл любого высказывания подвижным, неточным и, по большому счету, невозможным. Первоначально деконструктивизм - это критика текстов, размыкающая твердый смысл, «вспарывающая» целостность; в узком смысле - это тонкая филологическая забава по выявлению противоречивости любого текста и бесконечного потенциала его интерпретации. Но этот метод быстро стал широкой методологией, включившей в себя целый ряд теорий и проникнувшей в самые разные сферы гуманитарного знания.
I.
Среди источников деконструктивизма нужно, в первую очередь, назвать структурно-семиотическую методологию. Зародилась она в языкознании, и её крупнейшим представителем считается швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр. Он определил язык как упорядоченную систему знаков, двусторонних единиц: план выражения (означающее) - план содержания (означаемое). Знаки находятся между собой в отношениях - и только эти отношения делают их знаками. Они объединены в уровни и иерархии, противопоставлены друг другу, образуют «оппозиции» и «корреляции». Речь - это употребление языка. Структурная лингвистика призвана изучать не факты речи, а, в первую очередь, структурную организацию языковой системы. Высказывание анализируется именно как манифестация знаковых структур. При этом язык рассматривается в некотором абстрагировании от динамических процессов - как стабильная, суперструктурированная система, единицы которой полностью детерминированы отношениями.
Впоследствии структурную методологию развил в применении к обществу и культуре выдающийся антрополог Клод Леви-Стросс. Он описал отношения родства в «примитивных» обществах как семиотическую систему с соответствующими знаками, отношениями и правилами употребления (правилами обмена женщинами между родами). Религию Леви-Стросс также истолковал в семиотическом духе - как означающее без означаемого. Структурному анализу подверглась и мифология, которая предстала как совокупность знаковых единиц и отношений. Впрочем, структуралисты проделывали подобные операции, прежде всего, с мировой литературой - особенно «красиво» укладывались в структурные решётки поэтические тексты.
Вот как оценивает структурные опыты Леви-Стросса один из его сильнейших оппонентов, американский антрополог Клиффорд Гирц:
Некоторые из этих упражнений в «социо-логике», как например анализ тотемизма, убедительны и проливают некоторый свет на проблемы. (Правда, свет не такой уж яркий, поскольку любое метафизическое содержание или аффективное воздействие представлений людей решительно не принимаются во внимание.) Другие, например попытка показать, что тотемизм и касты могут быть («при помощи очень простого трансформирования») сведены к разным выражениям одной и той же общей базовой структуры, если и не убедительны, то по крайней мере заинтриговывают. А третьи, как, например, попытка показать, что различные способы именования лошади, собаки, птицы и крупного рогатого скота создают связную трехмерную систему дополняющих друг друга образов, пересекающихся отношениями обратной симметрии, есть триумф самопародии.
Когда структурализм превращается в «триумф самопародии», в дело вступает постмодернистское мышление. Постструктурализм (одна из постмодернистских философий) проводит резкую критику структуры, он как бы ввергает все эти знаки, оппозиции и корреляции, структурные уровни, функциональные признаки, означающие и означаемые - в плавающее, бесструктурное состояние. Он выделяет оппозиции, чтобы их переворачивать. Он показывает связи, чтобы их проблематизировать, он разрывает единство означающего и означаемого. Но язык структурной семиотики постструктурализм сохраняет. Он как бы питается распадом своего фундамента (как весь постмодерн питается продуктами распада модерна).
II.
Другим источником современной гуманитарной науки был, на мой взгляд, социологический конструктивизм, манифестом которого стал трактат Петера Бергера и Томаса Лукмана «Социальное конструирование реальности» (1966). Предоставлю слово авторам:
Лучше всего можно описать путь, по которому мы продвигались, сославшись на два наиболее важных, наиболее известных и наиболее влиятельных "порядка продвижения" для социологии.
Один сформулирован Дюркгеймом в "Правилах социологического метода", другой - Вебером в "Хозяйстве и Обществе". Дюркгейм говорит нам: "Первое и наиболее фундаментальное правило гласит: рассматривайте социальные факты как вещи". А Вебер отмечает: "И для социологии в ее нынешнем смысле, и для истории объект познания - это совокупность субъективных значений действия". Эти два положения не противоречат друг другу. Общество, действительно, обладает объективной фактичностью. И общество, по сути дела, создается благодаря деятельности индивидов, имеющих субъективные значения <...> Тогда главный для социологической теории вопрос может быть поставлен следующим образом: каким образом субъективные значения становятся объективной фактичностью? Или, в терминах указанных выше теоретических позиций, как возможно создание мира вещей (choses) в человеческой деятельности (Handein). Иначе говоря, для правильного понимания ... общества требуется исследование того, как эта реальность конструируется.
Это принципиально важная теоретическая идея. Эмиль Дюргейм рассматривает общество как порядок вещей: в своем трактате «Самоубийство» он исследует такой тонкий предмет, как суицид, с позиций чистой фактичности, соотнося объективные данные и не касаясь вопросов мотивации самоубийц (они движимы, по Дюргейму, объективным социальным законом). Макс Вебер рассматривает общество как порядок значений: в гениальной работе «Протестантская этика и дух капитализма» он показал, как тесно экономические отношения, называемые капитализмом, связаны с мироощущением протестантских общин. Бергер и Лукман встали на плечи великанов и заявили: общество - это вещи-значения. А затем написали трактат, в котором показывали, как именно субъективные значения становятся объективными вещами (разумеется, процессы знаковой коммуникации начинают играть при таком подходе величайшую роль - знаки творят миры).
В духе размышлений Бергера и Лукмана об обществе как сконструированной реальности (вещах-значениях) развивается этнологический конструктивизм, заявивший о себе в знаменитом сборнике «Этнические группы и социальные границы» под редакцией норвежского антрополога Фредерика Барта (сборник по итогам конференции 1968 года, т.е., скорее всего, независимый от идей социального конструирования реальности). Здесь показывается, как этническая идентичность связана с распределением социальных практик между группами, какое значение имеют именно границы, как они преодолеваются в ходе человеческой деятельности. То есть предлагается взгляд на этносы как на конструируемые в ходе социальной практики вещи. Для этнологического конструктивизма важны не непрерывности (в духе: этнос - это устойчивая, исторически сложившаяся группа людей, обладающих общим языком, культурой, территорией проживания и т.п.), а границы, различения, а также идентификация как социальный процесс, обусловленный определенными обстоятельствами. Культурные различия актуализируются в социальных практиках - это и создает этнические идентичности. По-моему, В.А. Тишкову принадлежит следующая трактовка основной идеи Ф. Барта: этнос - это способ социальной организации культурных различий.
Конструктивизм предлагает по-новому смотреть на многие вещи, он напоминает, что все социальные явления созданы людьми, сконструированы человеком. Поэтому в изучении народа на первое место ставится «идентичность», а при анализе государства - «легитимность» (а она не что иное как вещь, основанная на разделяемом обществом значении). Дело, пожалуй, не в том, что раньше мы не знали об этом, но мы не мыслили, исходя из этого.
III.
Современный деконструктивизм не мог бы состояться без теории власти, разработанной Мишелем Фуко. В своих книгах французский мыслитель показывал тотальность власти, ее проникновение во все сферы жизни - в язык науки, в сферу морали, в психиатрию. Власть подавляет, исключает, различает, доминирует, репрессирует, присваивает значения, классифицирует. Сам Фуко понимал, что в такой интерпретации власть приобретает оттенок метафизичности, поскольку он не может назвать того, кто осуществляет власть. Власть - это фатальная сила общественных отношений, то, что везде и нигде, в дискурсах и практиках, внутри и снаружи. Из-под власти бегут маргинальные, неподчиняемые контролю индивиды - шизофреники, гомосексуалисты, разного рода маргиналы, выпавшие из тотальных структур.
Мир превратился в мир знаков, сконструированный людьми по правилам власти. Разоблачить этот мир - миссия деконструктивизма. Стратегия примерно такова: разоблачить скрытые от обыденного сознания знаковые структуры, социальное конструирование и власть, освобождая… И вот здесь встает вопрос - что высвобождается после этих опытов? Другие знаки, другое конструирование, другая власть? Во имя чего? Что раскрывается за горизонтом знаков, конструктов и власти?
IV.
(Лирическое отступление)
Почему мир знаков стал фатальным, так же как мир конструктов и мир власти? Почему знаки превращаются в замкнутые системы, а потом рассыпаются? Потому что исчезло то, что было их высшим, удерживающим началом. Мне кажется, что это «высшее» именно исчезло, а не спряталось. За полем знаков не осталось ничего потому, что «Бог умер» (в этой формуле «Бог» - не религиозное понятие). Сокровенное и неотчуждаемое начало, превращавшее знаки в слова, конструирование - в творчество, власть - в организационную силу, это начало было удалено из жизни. Подлинность осталась, но это - подлинность смерти. Когда Ницше заявил о своем прозрении впервые, он именно прокричал, как бы взывая к человечеству: «Что вы делаете? Вы меняете Бога Живого на смерть и ничто! Опомнитесь!» Вот этот фрагмент, который я столь вольно истолковал (в эти слова стоит вчитаться и понять, что это не позёрство и кликушество - понять это из дня сегодняшнего):
Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто? Не дышит ли на нас пустое пространство? Не стало ли холоднее? Не наступает ли все сильнее и больше ночь? Не приходится ли средь бела дня зажигать фонарь? Разве мы не слышим еще шума могильщиков, погребающих Бога? Разве не доносится до нас запах божественного тления? - и Боги истлевают! Бог умер!
(«Веселая наука», фрагмент 125)
Впоследствии, приняв «смерть Бога», Ницше встал на сторону пустоты, холода и ночи (ведь у него была своя интуиция подлинности, а ничего более подлинного он уже не находил вокруг). Тогда и прозвучала нигилистическая проповедь «Так говорил Заратустра». Ницше писал об онтологическом событии, так же понимал это событие Мартин Хайдеггер (см. его эссе «Слова Ницше “Бог мертв”»). «Смерть Бога», т.е. удаление из мира людей «высшего» (тех суперценностей, которые были держателем мира), сделала мир знаков, вещей, дискурсов и практик пустым, замкнутым на себя. Это событие изменило природу мира - мира людей. Мне кажется, что это произошло - не в словах Ницше, а в самой жизни. Поэтому логика постмодернистов в общем-то безупречна - в их мире нет начала абсолютного, неотчуждаемого. В мире постмодерна этой «реальности» просто нет. Речь, конечно, не о Боге, а о том, что сложно поименовать, но именно оно заключает в себе смысл, человека, жизнь - поток непосредственных событий бытия, присутствие бытия. О состоянии отсутствия бытия очень глубоко писал Хайдеггер, возводя процесс утраты бытия ещё к Сократу. «Бытие покинуло сущее»… Этот источник иссяк, знаки больше не соотносятся ни с чем - только друг с другом.
Ещё один талантливый француз Рене Жирар полагает, что первоначалом всего социально-культурного порядка является насилие, охватывающее, подобно эпидемии, группы людей, заражающее собою всё пространство - покуда оно не сдержано системами мифа, ритуала, упорядоченного родства, правосудия и т.д. Возможность так определить первоисток бытия - это, конечно, ещё один яркий симптом постмодерна. Весь мир произошёл от насилия. Интересно, что Жирар ставит себе целью разоблачить и отменить этот первоисток посредством деконструкции, но я не нашёл в его трудах указаний на возможные новые истоки для созидания мира.
V.
Чего же ищет деконструктивизм? Как ни странно, в самых сильных своих проявлениях он ищет подлинности. Укажу на две теории, очень влиятельные и основанные на методологии деконструктивизма. Первая - феминизм. «Библией» феминизма стала книга Симоны де Бовуар «Второй пол», в которой описывалась коллизия слабости женского, его подавления мужским. Писательница провозглашает равенство полов, требует от женщины силы, приобретения ею мужских качеств. А вот современный феминизм делает новый поворот: он требует реабилитации женского как женского, иного по отношению к мужскому. В гендерных исследованиях (которые, по сути, являются научной легитимацией феминизма) раскрывается вездесущность мужского, патриархатного, фаллоцентричного - и подавленность женского. Показывается, как женское то прорывается, то снова подавляется в политике, литературе, повседневных практиках. Вся культура патриархатна, женское - это само иное культуры, его-то и требуется реабилитировать, высвободить из пут фаллоцентризма, мужской власти. Эта власть осуществляется через знаки, дискурсы, моду, язык, институции, мораль, здравый смысл. Необходимы особое женское письмо, особая женская политика и т.д. (не женщины в литературе и политике, а женское, феминное, заявляющее о себе). Какова природа феминности? Как правило, даются уклончивые ответы, ведь женское еще никогда не могло себя в полной мере проявить - весь порядок вещей-значений был до сих пор патриархатным. Интеллектуальный феминизм - это не просто борьба с сексизмом в политике, на производстве, в семье, а борьба с политикой, производством и семьей как формами осуществления мужской власти.
Последнее время гендерные исследования в чистом виде выходят из моды - их место занимают queer studies. Квир - это сексуальная инаковость, мир геев, бисексуалов, трансвеститов и др. Женское объединяется с квиром для общего действия по деконструкции патриархатной культуры. Феминность и квир выступают как всеобщие, но подавляемые альтернативные начала социальной реальности.
Другим модным направлением стал постколониализм - деконструктивистская критика колониальной ситуации. Начало постколониализма принято связывать с книгой Эдварда Саида «Ориентализм» (1978). Ориентализмом в книге назван дискурс, в котором Запад конструирует Восток. Колониальная власть Европы над Азией (и Африкой) осуществлялась, по мнению Саида, с помощью записок путешественников, исследований востоковедов, ориентальных образов в литературе и искусстве. Запад конструировал Восток, чтобы доминировать над ним - он конструировал Восток иррациональный, тиранический, антитехнический, негуманный. На самом деле, Восток жил своей, непонятой жизнью, которая вытеснялась «ориентализмом». Есть в рассуждениях Саида весьма остроумный поворот: ориентальный образ - это, так сказать, альтер-эго Запада, его коллективное бессознательное, темная сторона Европы (Запад проецирует своё "Оно" на Восток). Саид, разумеется, много пишет о мусульманском Востоке, преимущественно арабском, этому угнетенному миру он посвятил основные свои последующие выступления (в основном, публицистические).
(Мне кажется, давно назрело исследование образа Запада в дискурсах Востока и Юга. Можно легко убедиться, что люди не-запада так же грубо конструируют своего партнёра - не без политико-идеологических целей.)
После книги Саида многочисленные постколониальные исследования показывали взаимоотношения метрополий и колоний в сфере дискурса, разоблачали, деконструировали колониальные установки. Постколониализм стал настолько тотален, что в России даже появилась такая его модификация как теория «внутреннего колониализма»: российская элита колонизировала собственный народ, что отразилась в «ориентальной» (направленной на внутренний восток - жизнь народную) русской литературе (См.: Эткинд А. Россия, XIX век: Роман внутренней колонизации // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 59). Однако что есть Восток сам по себе? Это великое иное, не раскрывшееся для нас, тёмное и неведомое.
VI.
Деконструктивизм как методология направлен не просто к разоблачению текста и смысла, а к высвобождению иного - находящегося по ту сторону культуры. Поэтому Фуко столь внимателен к опыту безумных, заключённых и всех, кого общество считало «ненормальными». Обнуляя мир культуры, деконструктивизм жаждет постичь новую подлинность. Но сама эта подлинность раскрывается именно как процесс обнуления, изничтожения, отказа, как высвобождение подавленного, открытие сокрытого. Иное проявляет себя только через процесс - как гул рассыпающейся культуры. Не исключено, однако, что вскоре Иное предъявит себя каким-то непосредственным образом - и это потребует поистине «иных» стратегий познания.