Над “Мебелью”
Предыдущий отрывок
Начало всей саги
Тот учебный год, столь ярко начавшийся для меня с поступления в музыкальную школу, ознаменовался еще несколькими событиями.
Первым звеном в их цепочке стал дом на “Маяковской”, пошедший под снос, - семья тети Жени переехала на улицу Йывана Кырли в Девятом микрорайоне. Квартиру трехкомнатную, на сей раз со всеми удобствами, им дал горисполком в новой кирпичной пятиэтажке, расположенной в одном дворе с пятиэтажкой панельной, в которой за год до этого поселилась семья дяди Леши.
Тетя Женя сразу устроилась на работу в магазин “Хлеб”, что открылся на первом этаже их нового дома. “Хлеб” был одним из первых в городе магазинов “самообслуживания”, и, помимо хлебобулочных изделий, продавались в нем также макароны, мука, сахар и крупы, расфасованные в пакеты, потому-то и пригодилась тети-Женина специальность расфасовщицы аптечных товаров. Дядя Ваня продолжал работать гробовщиком, а в свободное время мастерил шкафчики и табуретки для новой квартиры: иронично для их семьи не сыграл большой роли магазин “Мебель”, что располагался рядом с хлебным, в том же доме. Впрочем, купить что-либо в том мебельном было не так-то просто: товары выставлялись в торговом зале лишь “для демонстрации” и свободно не продавались. Чтобы купить, например, гарнитур кухонный или диван-кровать, не говоря уже о ковре на стену, надо было получить “карточку” с указанием номера очереди. В течение нескольких месяцев (а то и лет) покупателям следовало с этими карточками приходить отмечаться, и в назначенные дни у магазина “Мебель” выстраивалась километровая очередь, где народ то ли от усталости, то ли спьяну, а то ли от несправедливости (“эй, женчина, вас тут не стояло!”) устраивал представления с мордобоем.
Подобные шоу удавалось и мне засвидетельствовать неоднократно - и, как думаете, почему? Невероятно, казалось бы, но вскоре и мы с мамой переехали в тот же дом, да еще на второй этаж - прямо над магазином. Огромные неоновые буквы “М Е Б Е Л Ь” светили прямо в наши окна, впрочем некоторые из них очень быстро перегорали.
Квартиру, конечно, дали маме по блату. Спустя года два с тех пор, как она перешла на работу в государственное отчетно-плановое учреждение - под крыло Виктора Ивановича - генерального директора. Но блат блатом, а не так-то и просто все ж было оформить ордер на новую квартиру в советские времена. Ордера как такового Виктор Иванович Але не дал - он поселил ее в новую благоустроенную квартиру, предназначенную под общежитие.
Квартира была огромной: трехкомнатной, площадью больше, чем даже у тети Жени в соседнем подъезде. Маленькой там была только кухня - ну, такая уж планировка повелась в новостройках того времени: “хрущевок” уже не строили, но дизайн сильно не отличался, хуже всего доставалось балконам и кухонькам. В остальном же это была не квартира, а “хоромы” (как выражалась Аля): потолки достаточно высокие, комнаты светлые и просторные, коридор такой длинный, что по нему можно было забеги устраивать или кататься на велике, санузел раздельный (и в этом особый был шик по сравнению, опять же, с хрущевками), много встроенных ниш с антресолями, и второй этаж с козырьком над “Мебелью” и неоновой вывеской под нашими окнами шел особым бонусом.
Але (как матери с ребенком) предоставили две комнаты в том “общежитии”, третья (очень просторная с двумя широкими окнами) предназначалась для незамужней женщины. “Общежитие - мера временная”, - уверял Алю Виктор Иванович, мол, чуть позже ей ордер оформит, надо ей лишь свою мать прописать там. И предложил Але самой выбрать “подселение” из числа незамужних молодых специалисток.
Але и выбирать не пришлось: к тому времени у нее завязалась уже закадычная дружба с Люлей - по всем параметрам наиболее подходящей из всех кандидаток на “подселение”: и молодая (лет на семь или десять моей мамы моложе, а той самой-то было тридцать два года всего), и незамужняя (даже на свидания никто не водил ее милую, как ни странно), и специалист (закончила техникум). Незамужнюю молодую Валентиной звали на самом деле, то есть чаще всего - Валей, это Аля ее прозвала Люлей - ласково, но с юморком, под впечатлением от телефонного монолога артиста Зиновия Высоковского “из вытрезвителя”: “Люля, ты для этова полущала средне-теххичесское обрызование, шобы тахими словами обзывацца…” Люля была девушкой деревенской: скромной и неизбалованной, доброй, бесхитростной, но также красивой и с тонким юмором, с открытой душой. Еще до поселения в одной квартире они с Алей были хорошими подругами, а уж после - Люля нам стала своей в доску, ближе родственников иных.
[На фото Аля с Люлей выпивают и закусывают на пикнике в компании симпатичных мужчин.]
Заселялись в квартиру над “Мебелью” мы постепенно: раньше всех Люля, наверное. Ей просто нечего было перевозить из другого общежития, где несколько девушек жили в одной комнате на всем казенном; кровать, тумбочку, стул где-то купила по-быстрому. Нам с мамой перевозить почти нечего оказалось тоже: помимо ковра 2х3 бордового, с ромбиками, что она приобрела где-то за год до новой квартиры, да холодильника “Бирюса”, - она не хотела брать ничего из бабушкиной обстановки: только “этого хлама” ей не хватало! В “хоромах” должна быть лишь новая мебель! Не знаю, откуда и деньги взялись у нее (то ли копила, исподволь готовясь к своей квартире, то ли взяла кредит), но Аля снарядила “экспедицию” в Шумерлю, где многие жители нашего города мебель приобретали: там с этим делом было попроще, чем в магазине на улице Йывана Кырли: кажется, был в Шумерле мебельный комбинат, и его производство славилось качеством.
Вряд ли одной “экспедицией” обошлось, но в квартире возникли сервант, шифоньер, стол обеденный - все по моде, из красного дерева, полированное, четыре стула, диван-кровать, два кресла, журнальный столик. Точно помню, что за кроватями - деревянными (что очень важно: железные стали неактуальными) - мама ездила в Шумерлю дополнительно. Две кровати купила там, одну из них мне, и я радостно хвасталась этим любимой учительнице, ошиваясь после уроков возле стола, где она проверяла тетради. “Ничего себе! - восхищалась Римма Нурхаметовна, - будешь, как взрослая, спать на полуторке!” Полутороспальная кровать по тем временам казалась равнозначной кинг-сайз теперешним, да еще деревянная!
Правда, спать на ней довелось мне сразу: в числе прочего “хлама”, что моя мать не захотела в свою квартиру брать из старого дома, оказалась и я…
Ладно-ладно, шучу: никогда-никогда не была я для мамы хламом, хотя в каждой шутке… До поры до времени я жила от нее отдельно, у бабушки. Объяснялось это тем, что из новой квартиры мне было дальше ходить в школу, а переводить в более ближнюю 23-ю посреди учебного года не было смысла вроде как. Впрочем из новой квартиры в музыкалку ходить было ближе намного, но туда ведь не каждый день требовалось, а в неделю раза четыре. Может, мама решила меня не брать к себе временно, потому что я днем вроде как находилась под присмотром у бабушки. Хотя днем-то как раз дома я и не находилась: едва смена в одной школе заканчивались, надо было бежать в другую. И уроки учить - в них от бабушки Ксеньи с ее незаконченным церковно-приходским совсем не было толку… И дела у нее свои были тоже: то соседка придет за солью и сидит с час-другой на сундуке, с нею надо держать разговор, то заявятся певчие на репетицию, то хозяйство: печка, кролики, огород… Может, впервые в жизни тогда ощутила я дефицит внимания, и в моей детской душонке начал зреть конфликт.
Читать дальше
Начало всей саги
Тот учебный год, столь ярко начавшийся для меня с поступления в музыкальную школу, ознаменовался еще несколькими событиями.
Первым звеном в их цепочке стал дом на “Маяковской”, пошедший под снос, - семья тети Жени переехала на улицу Йывана Кырли в Девятом микрорайоне. Квартиру трехкомнатную, на сей раз со всеми удобствами, им дал горисполком в новой кирпичной пятиэтажке, расположенной в одном дворе с пятиэтажкой панельной, в которой за год до этого поселилась семья дяди Леши.
Тетя Женя сразу устроилась на работу в магазин “Хлеб”, что открылся на первом этаже их нового дома. “Хлеб” был одним из первых в городе магазинов “самообслуживания”, и, помимо хлебобулочных изделий, продавались в нем также макароны, мука, сахар и крупы, расфасованные в пакеты, потому-то и пригодилась тети-Женина специальность расфасовщицы аптечных товаров. Дядя Ваня продолжал работать гробовщиком, а в свободное время мастерил шкафчики и табуретки для новой квартиры: иронично для их семьи не сыграл большой роли магазин “Мебель”, что располагался рядом с хлебным, в том же доме. Впрочем, купить что-либо в том мебельном было не так-то просто: товары выставлялись в торговом зале лишь “для демонстрации” и свободно не продавались. Чтобы купить, например, гарнитур кухонный или диван-кровать, не говоря уже о ковре на стену, надо было получить “карточку” с указанием номера очереди. В течение нескольких месяцев (а то и лет) покупателям следовало с этими карточками приходить отмечаться, и в назначенные дни у магазина “Мебель” выстраивалась километровая очередь, где народ то ли от усталости, то ли спьяну, а то ли от несправедливости (“эй, женчина, вас тут не стояло!”) устраивал представления с мордобоем.
Подобные шоу удавалось и мне засвидетельствовать неоднократно - и, как думаете, почему? Невероятно, казалось бы, но вскоре и мы с мамой переехали в тот же дом, да еще на второй этаж - прямо над магазином. Огромные неоновые буквы “М Е Б Е Л Ь” светили прямо в наши окна, впрочем некоторые из них очень быстро перегорали.
Квартиру, конечно, дали маме по блату. Спустя года два с тех пор, как она перешла на работу в государственное отчетно-плановое учреждение - под крыло Виктора Ивановича - генерального директора. Но блат блатом, а не так-то и просто все ж было оформить ордер на новую квартиру в советские времена. Ордера как такового Виктор Иванович Але не дал - он поселил ее в новую благоустроенную квартиру, предназначенную под общежитие.
Квартира была огромной: трехкомнатной, площадью больше, чем даже у тети Жени в соседнем подъезде. Маленькой там была только кухня - ну, такая уж планировка повелась в новостройках того времени: “хрущевок” уже не строили, но дизайн сильно не отличался, хуже всего доставалось балконам и кухонькам. В остальном же это была не квартира, а “хоромы” (как выражалась Аля): потолки достаточно высокие, комнаты светлые и просторные, коридор такой длинный, что по нему можно было забеги устраивать или кататься на велике, санузел раздельный (и в этом особый был шик по сравнению, опять же, с хрущевками), много встроенных ниш с антресолями, и второй этаж с козырьком над “Мебелью” и неоновой вывеской под нашими окнами шел особым бонусом.
Але (как матери с ребенком) предоставили две комнаты в том “общежитии”, третья (очень просторная с двумя широкими окнами) предназначалась для незамужней женщины. “Общежитие - мера временная”, - уверял Алю Виктор Иванович, мол, чуть позже ей ордер оформит, надо ей лишь свою мать прописать там. И предложил Але самой выбрать “подселение” из числа незамужних молодых специалисток.
Але и выбирать не пришлось: к тому времени у нее завязалась уже закадычная дружба с Люлей - по всем параметрам наиболее подходящей из всех кандидаток на “подселение”: и молодая (лет на семь или десять моей мамы моложе, а той самой-то было тридцать два года всего), и незамужняя (даже на свидания никто не водил ее милую, как ни странно), и специалист (закончила техникум). Незамужнюю молодую Валентиной звали на самом деле, то есть чаще всего - Валей, это Аля ее прозвала Люлей - ласково, но с юморком, под впечатлением от телефонного монолога артиста Зиновия Высоковского “из вытрезвителя”: “Люля, ты для этова полущала средне-теххичесское обрызование, шобы тахими словами обзывацца…” Люля была девушкой деревенской: скромной и неизбалованной, доброй, бесхитростной, но также красивой и с тонким юмором, с открытой душой. Еще до поселения в одной квартире они с Алей были хорошими подругами, а уж после - Люля нам стала своей в доску, ближе родственников иных.
[На фото Аля с Люлей выпивают и закусывают на пикнике в компании симпатичных мужчин.]
Заселялись в квартиру над “Мебелью” мы постепенно: раньше всех Люля, наверное. Ей просто нечего было перевозить из другого общежития, где несколько девушек жили в одной комнате на всем казенном; кровать, тумбочку, стул где-то купила по-быстрому. Нам с мамой перевозить почти нечего оказалось тоже: помимо ковра 2х3 бордового, с ромбиками, что она приобрела где-то за год до новой квартиры, да холодильника “Бирюса”, - она не хотела брать ничего из бабушкиной обстановки: только “этого хлама” ей не хватало! В “хоромах” должна быть лишь новая мебель! Не знаю, откуда и деньги взялись у нее (то ли копила, исподволь готовясь к своей квартире, то ли взяла кредит), но Аля снарядила “экспедицию” в Шумерлю, где многие жители нашего города мебель приобретали: там с этим делом было попроще, чем в магазине на улице Йывана Кырли: кажется, был в Шумерле мебельный комбинат, и его производство славилось качеством.
Вряд ли одной “экспедицией” обошлось, но в квартире возникли сервант, шифоньер, стол обеденный - все по моде, из красного дерева, полированное, четыре стула, диван-кровать, два кресла, журнальный столик. Точно помню, что за кроватями - деревянными (что очень важно: железные стали неактуальными) - мама ездила в Шумерлю дополнительно. Две кровати купила там, одну из них мне, и я радостно хвасталась этим любимой учительнице, ошиваясь после уроков возле стола, где она проверяла тетради. “Ничего себе! - восхищалась Римма Нурхаметовна, - будешь, как взрослая, спать на полуторке!” Полутороспальная кровать по тем временам казалась равнозначной кинг-сайз теперешним, да еще деревянная!
Правда, спать на ней довелось мне сразу: в числе прочего “хлама”, что моя мать не захотела в свою квартиру брать из старого дома, оказалась и я…
Ладно-ладно, шучу: никогда-никогда не была я для мамы хламом, хотя в каждой шутке… До поры до времени я жила от нее отдельно, у бабушки. Объяснялось это тем, что из новой квартиры мне было дальше ходить в школу, а переводить в более ближнюю 23-ю посреди учебного года не было смысла вроде как. Впрочем из новой квартиры в музыкалку ходить было ближе намного, но туда ведь не каждый день требовалось, а в неделю раза четыре. Может, мама решила меня не брать к себе временно, потому что я днем вроде как находилась под присмотром у бабушки. Хотя днем-то как раз дома я и не находилась: едва смена в одной школе заканчивались, надо было бежать в другую. И уроки учить - в них от бабушки Ксеньи с ее незаконченным церковно-приходским совсем не было толку… И дела у нее свои были тоже: то соседка придет за солью и сидит с час-другой на сундуке, с нею надо держать разговор, то заявятся певчие на репетицию, то хозяйство: печка, кролики, огород… Может, впервые в жизни тогда ощутила я дефицит внимания, и в моей детской душонке начал зреть конфликт.
Читать дальше