Путешествие в ночь. Моя рецензия на роман Анастасии Курляндской "Убить Ленина" (Спб., 2021 г.).
Альбрехт Дюрер. Четыре всадника Апокалипсиса. 1496-1498 гг.
Путешествие в ночь
Рецензия на роман Анастасии Курляндской «Убить Ленина» (Спб.: Jaromir Hladik Press, 2021).*
* Предупреждаю, что ниже спойлеры.
Роман «Убить Ленина» (2021 г.) может быть признан большим писательским дебютом Анастасии Вячеславовны Курляндской, журналиста, а также поэта и автора рассказов. Можно твердо констатировать, что дебют этот удался. Автор сказал свое новое слово миру. Почему это так, - попробую объяснить в рецензии.
Структура романа, в названиях частей, выдает явные библейские аллюзии - 1) «Чума», 2) «Война», 3) «Голод», 4) «Смерть». Это именования четырех всадников Апокалипсиса из шестой главы Откровения Иоанна Богослова. Образы, утвердившиеся и в художественной литературе. Чума-Завоеватель едет на белом коне, Война-Раздор на рыжем, Голод на вороном, и последний всадник, Смерть, на бледном. Повествование убеждает, что эти символы имеют глубокое значение для всего происходящего в романе… В его центре журналистка одной из известных московских популярных газет с весьма напоминающим названием «Московский пионер» (!) Светлана Маева, - происходящая из семьи советских диссидентов интересная бездетная и незамужняя дама, по ходу основного действия в настоящем времени (конец 2000-х - начало 2010-х гг.) лет тридцати - тридцати пяти. Собственно, ее глазами мы чаще всего видим события. Маева - здесь знаковая фамилия. Героиня все время именно что МАЕТСЯ. Она большей частью не удовлетворена тем, что делает, или тем, что вокруг происходит. Читатель постепенно, фрагмент за фрагментом, погружается в трагическую историю ее жизни.
Первая часть книги называется «Чума». Но почему вдруг «Чума»? «Что происходит такого истребительного далее?» - вправе задать себе этот вопрос читатель. Чума в романе - зловещий символ уничтожения от называвшей себя «советской» властью «неправильной», с ее точки зрения, части народа. И отголоски этого бедствия дают себя знать в романе. Неслучайно в самом его начале возникает бюст Ленину в осеннем парке. Маленькая девочка (Света) спрашивает тетю, почему у Ленина там нет рук? «Это чтобы он никого не убивал, да?» - развивает далее она свой вопрос.
А.В. Курляндская вводит нас в мир человеческих отношений, в который властно вмешивается История.
Арест отца (Игоря) накладывает неумолимый отпечаток на бытие еще не родившейся Светы. Здесь корень ее трагедии, несчастия впоследствии, потому что это событие влечет за собой разрушение маленькой семьи. Мама Аня не смогла вынести испытание разлукой. И уходит к другому политическому «отсиденту» Олегу. Заключение Игоря - проявление общей чумы, не прекращавшейся почти семьдесят лет коммунистической диктатуры. Его политическое дело выглядит каким-то пустяком и даже анекдотом, - ксерокс самиздатовской мало что значащей книжки. Но эти «пустяки» обладают свойством ломать человеческие жизни, отравлять окружающее. Прекрасными страницами в романе являются и письма Игоря из лагеря. Такие лирические и пронзительные. Это настоящая исповедь придавленной чугунной плитой тоталитарного государства души. А вот ответные письма беременной Анны на этом фоне проигрывают. Они пресные, вымученные, в них нет дыхания любви.
Света Маева выросла, можно заметить, в обстановке психологического и духовного насилия. Православные (а, может быть, «православнутые»?) родители, - мама и новый «папа», - в детстве часто водили ее в церковь, но церковное сознание девочке не привилось; она так и осталась вне церковной ограды. Почему, - об этом дальнейший рассказ.
«Детские» фрагменты вообще волнительные. Дети описаны с особой любовью, нежностью и теплотой. Повествование сдобрено мягкой иронией. Детство девочки диссидента внезапно переходит в настоящее, и мы видим быт и бытие редакции известной московской газеты, где трудится столько-то лет журналистка Светлана Маева. Описание редакции сочное, с большим юмором, а кое-где, можно сказать, и с сарказмом. Не приходится сомневаться, что здесь отразились личные впечатления автора. Ведь и сама Анастасия Курляндская была труженицей-репортером одной из подобных газет. Поэтому «редакционные» сцены романа имеют такую жизненную достоверность. Громко заявляет о себе гротескный образ коллеги Светы журналиста Супова, циника, пьяницы, сибарита, развязного бонвивана, трудоголика, но, по сути, жулика в журналистике, прожженного фальсификатора, способного просто сочинять свои репортажи, выдавая их за свидетельства очевидца таких-то событий. «Строчит агитки как пулемет, и они расходятся по регионам». Его рыхлый внешний облик под стать его сущности. «Как же он похож на лупоглазую рыбу, одну из тех, что плавают в аквариуме в коридоре…, - подумала Света. Толстые щеки, крупный большой рот, выцветшие глаза на выкате и вечно лоснящееся, будто покрытое мельчайшей чешуей лицо. Супов вызывал смесь брезгливости и жалости, которые заставляли Свету сторониться его, то, наоборот, быть подчеркнуто дружелюбной. То есть вести себя так, чтобы он воспринимал это как кокетство». «С его лица редко сходила глуповатая улыбка». В книге много других метких и ярких, мастерских описаний персонажей. Приведем еще некоторые из них…
«…а потом она открывала газеты и читала в них фразы, от которых передергивало как от неприятного запаха», «через щель в двери она оглядела обстановку квартиры… Казалось, что все это умерло с Советским Союзом, но хозяева продолжали доживать на трупах вещей», «ее улыбка была мягкой и липкой, как молочная пенка», «на лицах у них были медицинские маски, над которыми блестели колючьи мальчишечьи глаза», «возле нее стоял высокий блондин с длинным носом, торчащим между маленьких, близко посаженных глаз, и редкими светлыми усами, делающими его похожим на большую белую крысу», «коричневая чубурашья шубка была плотной и жесткой, поэтому болталась на ней, как колокол на языке», «как и в Фатине, в ней была какая-то тихая, грустная интеллигентность, которая сквозила во взгляде, жестах и в том, что она смотрела своими чайными глазами на развалившуюся на диване мать посреди их коммунальной комнаты с драными обоями на стенах», «Света посмотрела на мать: в светлом легком халате, с длинными волосами, разбросанными по белоснежной простыне, и молочными ручейками тонких длинных рук, в свете уличного фонаря она казалась ангелом, лежащем на перевернутом вверх тормашками небе», «у Хромова было большое лицо грубой лепки, выпуклый лоб, мясистые губы и широкий отсеченный по прямой линии подбородок. При этом его лицо в комбинации этих черт выглядело рассеянным и глуповатым, хотя сам он таким не был. Хромов, кажется, знал о предательстве лица и злился на него, постоянно теребил руками, скреб ногтем, недовольно пощипывал».
Это упругая проза. Она экономична и достоверна.
Стилистическое мастерство автора выражается еще и в речи персонажей, со специфическими пошлостями, сальными оборотами, а иногда и проскальзывающими вдруг нецензурными словечками. Прекрасны и разговоры детей-подростков между собой. И наблюдаешь за детским восприятием некоторых вполне себе серьезных «взрослых» вещей…
Газета, - а, вместе с ней, героиня, - все время «держит руку на пульсе». Перед читателем проходят случаи такой работы, - чудовищные явления, последствия нравственного распада общества. И приходит понимание, что образ ЧУМЫ касается не только прошлого («совка»), но и настоящего, отчасти укорененного в этом прошлом.
Вторая часть называется «Война», и это тоже неслучайно. Образ войны вообще очень емкий в романе. «Война» - здесь символ разделения в обществе, стояние «стенка на стенку», продолжающееся противоборство в скрытой форме. Война выступает как логичное продолжение советской Чумы, породившей расколотость постсоветского общества, а, вместе с ней, и его конфликтность. Война и трагедия отчуждения людей, даже в семьях.
Выход Игоря из лагеря происходит на семейное пепелище. Анна уходит от так и не нашедшего своего Бога богоискателя Игоря к правильно верующему Олегу… И маленькая Света растет в мире причудливо представленного православия, которое, скорее, пугает и отталкивает, чем вовлекает ее в свою орбиту. Дикие речи, антисемитские выпады, бредовые религиозно-учительские книжки… Мы ясно видим, что в такой обстановке, в семье матери и отчима, воцерковление для отторгающей фальшь Светы невозможно. В этом царстве псведоцерковной дикости и ханжества. И это тоже ВОЙНА зациклившихся в своих идеологических фантомах людей. Война против здравого смысла! Это православие, поверхностно воспринятое диссидентскими кругами советской интеллигенции, усвоившими букву, но пренебрегшими духом, соединившие свою веру с низкими суевериями, ханжеством и низкопробной ксенофобией, одним из обличий которой выступает привычный антисемитизм. Роман дает этому явлению свои четкие и безжалостные диагнозы. Так и набожность семьи Светы оборачивается фарсом. Деградация «православия» этих интеллигентов, - а, вместе с ним, и самой их интеллигентности, - рисуется автором яркими красками.
Родной папа девочке ближе, и ее все больше тянет к нему. В противовес дикостям мамы, отчима и их окружения, он прививает Свете более рациональный взгляд на мир. Кроме того, она чувствует от отца ту теплоту и любовь, которые не встречает в своей повседневной семье. И это тоже своего рода война. Распад семьи и блуждание ребенка между ее враждующими частями… Взаимное непонимание и отчуждение близких непоправимо сказываются на взрослении… В романе ясно обозначается душевная черствость Анны. Присутствует жуткая сцена издевательства матери над ребенком, когда та спускает боящуюся темноты Свету одну в темном лифте на встречу со ждущим у дома отцом. Православные персонажи, которые, казалось бы, должны показывать высокие примеры духовности, нравственности и совестливости, на поверку оказываются злыми и жестокими людьми. В них нет любви, или истинной любви, ни к Свете, ни друг к другу. Анна по ходу сюжета изменяет новому светиному «папе» Олегу, а он ее бьет.
Свободное перемещение героев во времени, сцены прошлого и будущего постоянно и «залихватски» сменяют друг друга, и это важный прием в романе. Создание единого потока времени, где прошлое, настоящее и будущее сплетаются в один нераздельный клубок.
…И вот мы опять видим взрослую Свету-корреспондента, - уже на московском митинге-«движухе» из серии выступлений в память о 31-й статье конституции, формально гарантирующей гражданам право на свободу собраний. Со всеми приметами времени вроде «тени» писателя и активиста Эдуарда Лимонова, книги бывшей его жены Натальи Медведевой «Мама, я жулика люблю!», собравшимися протестующими и наблюдающими за ними журналистами. Одни вышли, а другие их «винтят». Митинг условных «демократов» выглядит довольно нелепым собранием. Это выход на улицы от безысходности, не имеющий шансов превратиться в какое-то широкое движение, способное не то чтобы сменить власть, но хоть как-то на нее повлиять. Симптоматично, что героиня романа журналистка Маева к нему равнодушна, как-то показательно отчужденна. Ее внимание привлекает старушка в поношенных ботинках с портретом опального олигарха Ходорковского, тогда лагерного сидельца по сфабрикованным обвинениям. Свету поражает контраст - бедная вступается за богатого, притом делает это даже с некоторым фанатизмом. Продолжает стоять, когда митинг уже разогнан (полицейские ее, как других, не «свинтили»). Маевой трудно ее понять. Наготове и объяснение - «может, так у нее выразилось старческое помешательство». Недостаток эмпатии виден и здесь у героини, как и в некоторых других случаях. Это какая-то душевная одервенелость. И, в самом деле, почему не предположить сразу другое, - человек, несмотря на свое формально более низкое положение, вступился за того, кто, с его точки зрения, несправедливо попал в беду? У героини вообще обнаруживается мало рефлексии на окружающее. Она чем-то напоминает странного героя романа Камю «Посторонний». Ее важнейшие качества, - отстраненность, замкнутость, эмоциональная холодность, погруженность в свой собственный мир... Это не плохо и не хорошо. Автор не судит свою героиню. Света, вместе с тем, очень внимательный, даже одаренный наблюдатель, регистратор событий. Профессия журналистики как будто создана для нее… Любопытная деталь, - в отличие от многих других в романе, описание Светланы не дается. Читатель не знает, как она выглядит. Ее облик неважен в общем контексте. Этот художественный прием позволяет воспринимать образ героини только через ее мысли, впечатления, внутренние монологи или диалоги с ее участием. Нелюбовь Светы к маме - последствие отчуждения еще в детстве. Раскол между взрослой дочерью и матерью, - это тоже, конечно, война, которая происходит уже на уровне микрокосма.
Вслед за митингом демократов, Света выступает свидетелем другого - фашистского, черносотенного митинга. И он выглядит совсем жалким цирком. Автор откровенно издевается над его участниками и, вместе с тем, совершенно заслуженно. Но они же все поразительно смешны, притом сами этого не понимают! Замечу, что комическое в романе - не что-то, искусственно туда привносимое. Оно органично, произрастает из жизни, из самой ткани повествования. И автору остается только заботливо (и умело!) это регистрировать. Перед нами, можно сказать, фреска беснования. Парад типов безумствующего размалеванного мракобесного отребья разных чинов и сословий. С Ильиным в голове, с хоругвями и тупыми ксенофобными лозунгами. Под стать этому духовно нищему сброду его убогие лидеры, - отсидевший три года «за русскую идею» Иван Стропов, «мужичок в черной рубашке, похожей на обрезанный монашеский обрясник и расшитый крестами жилетке, которая выглядела так, будто в ней солидный срок пролежали в могиле», и «человек лет сорока… невысокого роста, румяный, лоснящийся, похожий на смазанное растительным маслом крашеное пасхальное яичко» Чернов-Стопкин. И, наконец, «писатель, публицист и политзаключенный» Максим Руднев, с которым у Светы далее вспыхивает кратковременный роман. В облике Руднева явлено что-то деградантно-мальчишеское. Это описание стоит привести:
«У него были тонкие, коротко стриженные русые волосы, грустный детский рот, на котором как-то некстати торчал чуть искривленный влево нос. Так же некстати на этом митинге выглядел и он сам. Как будто интеллигентного мальчика, вчерашнего «ботаника», заставили подкачать бицепсы, надели кожаную куртку и толкнули в гущу радикально заряженной толпы. Он старается ей соответствовать, но выдает себя растерянным взглядом мутно-голубых, будто разбавленных молоком, глаз из-под прямоугольных очков. Но сквозь молочную голубизну в его взгляде иногда просвечивало раздражение, усталость от навязанной кем-то роли, как у диснеевской принцессы, которая после смены курит возле выхода из парка».
В третьей части под названием «Голод» как будто сгущается тьма. Связь героини с мерзким клоуном-националистом, показывающим вполне свою инфантильную деградацию. Связь бездуховная, нелюбовная, пресная, нелепая и пустая. Новые флэшбеки в разлагающуюся семью светиного не слишком радостного детства. («Все чаще в доме собирались странного вида мужики с длинными бородами, в разговорах которых постоянно звучало слово «жиды»). Деспотизм родителей и продолжение бессмысленного и вредного вмешательства мамы в личную жизнь уже взрослой Светы… Ужасающий быт редакции газеты, с его пьянством, бездуховностью и цинизмом… Пустяковые перепалки, пустые и фальшивые отношения. Выморочный мир предстает перед читателем во всем своем первозданном безобразии… И мы видим, что персонажей действительно мучает ГОЛОД. «Голод» здесь - состояние духовной недостаточности и невостребованности (в том числе творческой). Голод - понимается и как наследие советского строя, тянущееся до современности. И официальная церковность во многом и у многих не может его утолить. Важными шагами, торжественно шествует в этом мире пошлость, не встречая сопротивления. И снова автор не жалеет для нее своего комизма. Но в целом книга А.В. Курляндской очень грустная. Она - о нереализованных возможностях и рухнувших надеждах. Голод осмысливается как трагедия НЕДОПОЛУЧЕНИЯ. Недополучения любви, воспитания, дружбы, творческого удовлетворения от мелкой поденщины, духовной помощи... Мир части «Голод» - мир недополучивших и недополучающих.
И, наконец, четвертая часть - «Смерть». О том, что приходит в конце. После чумы, войны и голода. Несколько смертей здесь очень выразительны. Смертью заканчивается поход отважной, повредившейся в уме Маши в Мавзолей, решившей топором свести счеты с мумией вождя. Убить Ленина не получилось, только себя. Отскочивший от крышки саркофага топор обухом прикончил незадачливую покушавшуюся. Но даже если бы задуманное каким-то чудом получилось, Ленин бы не пострадал. Еще одна напрасная жертва. После миллионов таких же. Источник ужаса, растянувшегося на много десятилетий и не ушедшего до сих пор, не уйдет, пока не иссякнет сам этот ужас. И Ленина надо убивать по-другому. В себе и в других. Еще одна смерть - сотрудника редакции, - происходит после бурной попойки с коллегами. Как и почему он растратил жизнь на пустяки? И в завершение предположительная смерть героини романа, - снова, как и когда-то в детстве, очутившейся в темном лифте с отказавшей лампочкой и погрузившейся в тот свой давний детский страх. Что с ней в итоге случилось? Не выдержало сердце? Но, может быть, было просто видение, игра воображения, обморок? Автор не дает ответа. Мы видим ее встречу с умершим папой, - с веселой последней фразой в самом конце, с окрыляющим спасительным юмором. Из чего становится ясным, что не так все плохо, и жизнь продолжается. Пусть и, возможно, не здесь.
И эта книга не лишает читателя надежды. Роман Анастасии Курляндской - путешествие в ночь, а за ночью, как известно, наступает рассвет. Хотя может статься, что это происшествие не для всех.
Игорь Курляндский, историк, г. Москва.