Неприкаянный
Я - юродивый, мыслящий, делающий некстати. Мой вид тревожит: я не могу скрыть боли от восприятия «сего мира» как буффонады. Я в изумлении, что все бьются за вздор и счастливы, что желают никчёмного: славы, благ, комфорта. Взять хоть культуру, столь вознесённую и почтённую в массах в качестве высших дел человека, - сколь ни пытался, но я не мог читать Мережковского с его играми в мудрость, сходно Монтеня и им подобных, занятых умствием вместо жизни. Так и «Кармен» Бизе отдавала мне пошлостью, а «святой» Рафаэль - гламуром. Блеск сих кумиров тускл и неверен, и, несмотря на талант их, это профаны и продуценты броских трюизмов. Тот, кто считает рухлядь культуры высшею ценностью и кто видит покров, не сущность, - истин не скажет. Коль Мережковский (нынче вот Веллер, может, случайно?) отождествляет Кунцзы и Лаоцзы, то единственный вывод: в них пыл учить мир, критиковать его, с тем чтоб слыть в нём доками. Я не мог принять сих «духовных» вшей с их пошлостью и не мог таить к ним брезгливости. Я всегда искал, чтó за видимым, шёл за рамки. Мне образцом был столпник, кой сорок лет вис в небе над ойкуменой, или Плоти́н-философ, кой пел Единое, или Ницше, ищущий Истину. Ведь ничто в «сём миру» не стóит, дабы ценить его, и всё следует сжечь для горнего, куда надо стремиться, мыслил я. Но - ошибся.
По христианству, род людской сам себя не спасёт, увы, а спасёт его Бог. Поэтому люди подличают, паскудят, жрут, пьют и гадствуют, серут в высшее, полагая: дастся само-де. То есть, выходит, я юрод дважды: перед людьми юрод, ибо ставлю их низко, и перед Богом, ибо стремлюсь к Тому, Кто меня в Свой час Сам возьмёт.
По христианству, род людской сам себя не спасёт, увы, а спасёт его Бог. Поэтому люди подличают, паскудят, жрут, пьют и гадствуют, серут в высшее, полагая: дастся само-де. То есть, выходит, я юрод дважды: перед людьми юрод, ибо ставлю их низко, и перед Богом, ибо стремлюсь к Тому, Кто меня в Свой час Сам возьмёт.