Четвёртый эстетический бред - Первая часть
Либерализму трижды анафема
Выступил бездарный выскочка... выступил огромным серым маревом,
как пустая пыль, всё затушёвывающая и обесценивающая
А.Ф. Лосев
Вступление
Данный бред задумывался как продолжение предыдущего, теоретического (т.е. обращённому к разуму). Однако получилось нечто совсем иное, нацеленное скорее на чувства, на сердце. Причина проста: я попытался сделать текст исключительно словами самого А.Ф. Лосева, но при этом выбирал наиболее выразительные, но наименее умозрительные фрагменты. В результате образовалась не теория, а то, что так и хочется назвать полузабытым словом "анафема". И я не стал противиться этому хотению.
Бред основан на трёх работах А.Ф. Лосева (Диалектика мифа, Дополнения, Очерки античного символизма и миропонимания). Ни к названию бреда, ни к заключению, ни к внутренним подзаголовкам А.Ф. Лосев непричастен. Зато все курсивы его.
В тексте часто упоминается понятие мифа - одно из самых центральных понятий лосевской философии. Как именно это понятие понималось создателем это философии можно прочитать здесь и здесь, а ещё лучше прочитать оригинальную работу "Диалектика мифа", которую можно найти здесь.
Сущность либерализма
В Новое время на Западе искусство и науки получили, как известно, полную свободу. Они предоставлены своим собственным законам, и никто не имеет права посягнуть на их самодовление. В особенности наука мыслится обычно как вечная и непоколебимая истина, как всепобеждающая сила, на которую никто не имеет права посягнуть. Таким хочет быть и искусство. Оно часто и бывает таким. Оно - свободно, никому и ничему не служит, оно - неприступно в своем величии и красоте. Поэты на все лады долбят о свободе творчества, даже и в тех случаях, когда они сами сознают себя весьма далекими от всякой свободы. Нет, поэтам и художникам очень хочется быть свободными, никому и ничему не служить, петь, как поёт птица в лесу. Такие выражения, как "придворный поэт" или "тенденциозное искусство", имеют прямо ругательный смысл. Ими любят унизить художника, напоминая ему о том, что он писал из-за денег, ради наживы или заработка. Кант и другие, давшие классическую теорию "незаинтересованного удовольствия", при всем самом отрицательном к ним отношении, негласно признаются, можно сказать, решительно всеми. Отъявленные позитивисты, материалисты и "реалисты" очень любят ругнуть "буржуазного" художника за то, что он кому-нибудь угождал и получал за это деньги. И на Западе еще не было более популярной и более очевидной, более для Запада характерной эстетической теории.
Всматриваясь в эту оценку искусства и науки, мы без труда можем заметить, что при всей ее общераспространенности и общепонятности она, несомненно, имеет в своем основании некую условность и, можно сказать, вероучение, отнюдь не обязательное в силу одной логики. Свобода искусства и общеобязательность, всемогущество науки - суть не больше как своего рода мифы, опытный корень для которых не так уже и трудно установить. Зададим себе вопрос: кому нужно абсолютно свободное искусство и абсолютно всемогущая наука? Искусство - абсолютно свободно, оно не подчиняется никаким законам, кроме своих собственных, оно имеет право нарушать и разрушать всякие иные законы и становиться на их место: кому все это надо?
Что искусство не может удовлетворить всех потребностей жизни, это само собой понятно. Человеку хочется есть и пить, ему хочется удовлетворять свои телесные инстинкты. Искусство для этого слишком отвлеченно, слишком духовно. Значит, такое "свободное искусство" предполагает, что кто-то иной будет доставлять средства для жизни и что-то иное будет властвовать в жизни, например, в теле. Раз само оно не удовлетворяет всех потребностей жизни, а тем не менее живет своею собственной абсолютно свободной жизнью, претендующею на то, чтобы занять место всякой другой жизни или, по крайней мере, не считаться с нею, то ясно, что такое "свободное искусство" необходимо предполагает какую-то иную жизнь, которая не есть оно само и которая является источником полного удовлетворения человеческих потребностей, причем оно претендует на то, чтобы стать на место этой жизни или, по крайней мере, не считаться с нею. Сейчас я употреблю термин, который и должен разоблачить подлинную социальную природу "свободного искусства", и, таким образом, наш вопрос "кому оно нужно?" приведет к подлинному вскрытию той условности, которая лежит в его основании. Именно, "свободное искусство" есть не что иное, как типично либеральная идея; она нужна либералам.
Что это значит? Либерализм, как, правда, и все на свете, живет противоречием. Но это противоречие только формально обще и одинаково для всего. По содержанию же своему оно везде разное. И вот, спецификум либерального "противоречия" заключается в том, что либерализм весь живет за счет известного политически-экономического и культурно-социального режима и в то же время систематически разрушает его. Конечно, в нем есть нечто новое и самостоятельное, почему он и называется таким именем; но главная его роль - разрушительная, несмотря на то, что либерал весь с головы до ног, и культурно, и экономически, и политически, выкормлен тем самым режимом, который он разрушает, и весь целиком стоит на плоскости этого режима. Таким образом, "свободное искусство" диалектически необходимо отождествляется с либерализмом, и либерализм есть его социальная природа. Ни Средние века, сурово подчинявшие себе всякое искусство ради услужения себе, ни, наконец, русский коммунизм, признающий всерьез только пролетарское искусство, - органически не могли и не могут допустить существования "свободного искусства" и "незаинтересованного", "бескорыстного" наслаждения. Свободное искусство могло существовать только в эпохи развала того или иного культурно-социального режима, когда этот режим кормил революционеров, а революционеры, пользуясь его культурными и экономическими ресурсами, разрушали его и подготавливали революцию. Тогда и лозунги в защиту свободного искусства имели свой полный смысл. Так было в Средние века накануне возрожденской революции; так было при старом режиме в Европе, когда короли кормили просветителей и революционеров; так было в России, когда Толстой и всякие высокие и низкие "освободители", сами владея большим состоянием и привилегиями, помогали революционерам и подрубали дерево, на котором сами сидели. Но так не может быть в сильном и крепком режиме, не умирающем, но рассчитывающем на долгую жизнь. Всякую такую "свободу" в Средние века сжигали, а теперь расстреливают.
Нетрудно также показать, что и миф о всемогуществе и абсолютной самостоятельности науки также содержит в себе либеральную подоснову. Тут полная аналогия с вышеприведенным рассуждением о социальной природе свободного искусства. Абсолютно свободная наука в социальном смысле положительно вредна всякому устоявшемуся или рассчитывающему на устойчивость режиму. Свободная наука хочет опять-таки стать на место всего. А тем не менее по самому существу своему она вовсе на это неспособна. Всякая наука прежде всего абстрактна; она идет от рассудка и говорит только рассудку; действительность захватывает она не целиком, а лишь отвлеченно, в формулах, числах и понятиях. Человеку же хочется и верить, и любить, и ненавидеть. Он верит в тот или иной миф или божество, любит их или ненавидит, проклинает. Иной любит Бога, а иной от Него корчится. Наука же холодна, абстрактна, рассудочна. Она не должна и не может быть полной и абсолютной истиной. Значит, если она получает полную и абсолютную свободу, т.е. получает право заменять все и становиться на место всего, на место всей истины, то это возможно только тогда, когда что-то другое является источником полной и цельной жизни, на средства чего и живет наука. Если наука принципиально ограничена и несвободна, тогда остается время, досуг и логическая возможность заниматься чем-то другим и высоко ценить и культивировать нечто другое. Но вот, наука - абсолютно свободна и всемогуща, будучи, по существу, не чем иным, как абстрактным и рассудочным построением. Это значит, что она живет соками чего-то иного, на место чего она готова стать ежеминутно. Это, несомненно, признаки либерального мировоззрения. Это возможно тогда, когда существуют в данном режиме такие дураки, которые даром кормят своих собственных разрушителей. Только при этих условиях и могут существовать как сами разрушители, так и их необходимое социальное орудие, нужное только им и больше никому другому, т.е. это свободное искусство и абсолютно свободная, всемогущая и самодовлеющая наука. И если для Запада как раз характерны эти идеи свободных наук и искусств (тут эти идеи были всегда "передовыми"), то это только потому, что почти вся история Запада есть не что иное, как либеральная критика средневековья. В этом вся его "душа". В этой мере только и имеет смысл свободная наука и свободное искусство. Но, повторяю, если бы средневековое мировоззрение было бы покрепче, оно никогда не допустило бы никаких свободных наук и искусств. Наука, искусство, философия не только "слуги богословия", но слуги всякого твердого режима. Пролетарское государство, например, никак не может и не должно допускать существования свободного искусства и свободной науки. Допустите свободную науку, и она начнет вам опровергать теорию Дарвина или механику Ньютона. Нам хочется происходить от обезьяны, и теперь на Западе такая теория вызывает только улыбку, а в Америке даже запретили преподавать ее в школах. Как же нам быть? Необходимо запретить опровержение Дарвина, а на опровержение Эйнштейна необходимо отпустить большие средства, потому что неловко ведь всерьез ставить вопрос о конечности мира и непространственности материи. Дж.Бруно сожгли в свое время совершенно правильно и логично. Что же иначе с ними делать, с идейными-то? Так же правильно и логично и теперь уничтожаются представители средневекового мистицизма. Это не мешает, конечно, тому, чтобы иные, в порядке недомыслия, объединяли какой-нибудь нелиберальный строй со свободой науки.
Авторитарное и либеральное мышление - как тезис и его отрицание
Едва ли кто станет возражать, что до-возрожденское мышление есть мышление авторитарное. Оно исходит из вечных объективных ценностей, управляющих всем инобытием, в том числе и человеком. В авторитарном мировоззрении не могут быть разорваны теория и практика, идея и явление. Они могут быть разорваны случайно, в порядке грехопадения. Но тут не может быть принципиального дуализма. Божество управляет всем, и в этом для авторитарного мышления и жизни - залог абсолютного монизма. Миф тут непосредственно воплощается в жизни, и сама жизнь есть не что иное, как мифическое же творчество. Вот почему авторитарная жизнь всегда обрядова, церковна. Она всегда есть или самый культ, или подготовка к нему, или результат его. Авторитарная мифология не терпит большого развития отдельных дифференцированных способностей человека. Всё это возможно только тогда, когда центр тяжести будет перенесён с объективных ценностей на субъективные. Авторитарная мифология и культура требуют насаждения и воспитания лишь цельных личностных моментов. Ибо раз миф объективен, повелителен и абсолютен, то человек и общество уже не могут приобщаться к нему только как-нибудь частично. Человек и общество должны стать той же цельной мифологической действительностью, какой является и сам абсолютный миф. Авторитарная культура всегда гетерономна; в ней нем свободы для отдельных моментов культуры. Авторитарная мифология не терпит свободы науки, искусства, религиозного исповедания, личности, печати, собраний, слова и т.д. Наивысшая свобода есть сама абсолютная мифологическая действительность. Бог - вот где подлинная свобода. И если угодно быть свободным, надо подражать Христу.
Этому авторитарному мышлению диалектически противостоит мышление, где как раз дана свобода всем инобытийным моментам и, прежде всего, самому человеку. Это уже не авторитарное, но либеральное мышление. Либерал уже не может уничтожить объективно-мифическую, .т.е. прежде всего божественную, действительность целиком. Он на первых порах только стремится ублажить себя верой в свою субстанциональную самостоятельность. Мифическую действительность он превращает из абсолютной действительности в идею. Эту идею либерал мыслит то условной (Просвещение), то безусловной (Кант и немецкий идеализм), то гипотетической (неокантианство), то условной и созерцательной одновременно (гуссерлианство), то размывает её в стихии текучей человеческой субъективности (спиритуализм и Бергсон); и т.д. и т.д. Все эти формы философского мышления в основе своей суть именно либеральные формы мысли. Такой либерализм требует полной свободы для науки. Наука заменяет тут решительно всё, и длинный ряд философских систем, от Декарта и Бекона до Когена и Наторпа, ставит чуть ли ни единственной задачей философии обоснование именно науки.
Такой либерализм требует полной свободы для искусства. Кант формулировал своё учение о бескорыстии эстетического удовольствия именно в результате осознания общеевропейского либерального опыта. Для авторитарной мифологии, конечно, нет и не может быть никакого свободного искусства. Произведение искусства должно удовлетворять практическим и чисто жизненным требованиям, идеальным и духовным (спасение человека) или житейским и телесным (пища, одежда, жилище). Для европейца это есть унижение искусства и лишение его свободы, самостоятельности. Ясно, что и здесь либерализм понимает свободу как субъективную изоляцию. Уничтоживши Абсолют или желая стать на его место, европейский либерал хочет стать сам бесконечным и вечным, как и та старая мифическая действительность. Но так как реально-то он всё-таки находится во времени, а не в вечности, то это естественное для него (как и для всего существующего) желание стать бесконечным превращается в вечное искание, стремление, в никогда не кончающийся процесс развития и совершенствования. Отсюда романтическая сущность Запада, которая выявлена и в анализе бесконечно-малых, и в необычайном развитии музыки, и в непомерном возвеличивании и раздувании индивидуалистических стремлений, в этой чисто западной философии чувства, и, наконец, в социализме, который только и возможен при условии интенсивной веры в бесконечный прогресс.
Явление либерализма
Субъект проявляет себя в Европе в самых разнообразных формах. То это вырожденчески гипостазированные интеллектуальные схемы картезианства. То это - насильственно изолированная и тем самым умерщвлённая сфера чувственного восприятия в английском эмпиризме. То это - цельный субъект немецкого идеализма и романтизма, цельный, но ведь тоже изолированный и абсолютизированный... В этом - его субъективизм и, след., либерализм. В нём нет целомудренности антично-средневекового апофатизма и нет той жизненной цельности, при которой понимающий абсолютное бытие и чувствующий его должен быть монахом, аскетом, подвижником, пустнынником. То, что Фихте, Шеллинг, Гегель и Шопенгауэр не перешли в православие и не удалились в монастырь ради поста, молитвы и спасения своей души, а продолжали сидеть на кафедрах и читать лекции, указывает на то, что их Абсолют есть для них, в конце концов, всё же только идея, - правда, полнейшая, глубочайшая, но - только идея, а не авторитарная, абсолютная мифическая действительность. Романтик хочет вместить Бога так, чтобы стать соизмеримым с ним - в мысли, в чувстве, в действии. Романтик всегда тайно наслаждается, что он или есть само божество, или нечто вроде божества. Романтизм возможен только в протестантской и либеральной культуре. Романтизм всегда индивидуалистичен. Поэтому романтизм возможен только в капиталистической культуре и есть один из её кульминационных пунктов.
Он вскрывает неизведанные, тайные глубины личности, субъекта. Он делает конкретно-человеческой эту ненасытныую жажду бесконечности и показывает, как ею пронизано решительно всё в человеческой жизни. Это высший и наилучший плод европейского мещанства, самое глубокое и интересное в сфере духа, что дала европейская буржуазия за три столетия своего существования.
Романтический идеализм ... это философия большого я, большой и крупной личности. В сфере либерально-индивидуалистической культуры это не единственная возможность. Большой личности противостоит мелкая личность. Большому я, занятому космическими созерцаниями, противостоит мелкое я, занятое шкурными интересами и устроением своего маленького мещанского благополучия. Это - эпоха материализма и позитивизма, возникшая как реакция на немецкий идеализм. Тут возобладал мелкий натурализм и психологизм, слепой и недалёкий эмпиризм, вся эта густая масса всяческого натурализма, как, напр., физиологизм, биологизм, механизм, занимавшего умы в течение нескольких столетий. Это - воистину мелкобуржуазная философия; и я вполне согласен с марксистами, что она выдвинута именно этими классовыми интересами.
Видение истины заменено для неё принципом большинства голосов, политическая жизнь - парламентскими, партийными и международными интригами, искусство - мелким украшательством безвкусного существования, наука - шкурными и мещанскими мечтами о жизненных удобствах, религия превращена в капризное и безответственное морализирование, экономика - в держательство и накопление мелких вкладов, вся жизнь - в недалёкий карьеризм, в делячество, в безответственное критиканство и политиканство. Биржевой блуд и газетные сплетни, ресторанно-опереточное мироощущение и культ последних мод - вот до чего дошла эта европейская культура, охвативши подобным мировоззрением все круги общества, учёных профессоров и малограмотных приказчиков, крупных художников и уличных музыкантов, всяких и всяческих предпринимателей, всяких и всяческих работников.
Как факт такое мелкобуржуазное мироощущение было, конечно, всегда. Но это факт всегда или осуждался, или считался печальной необходимостью. Теперь он стал не случайным, хотя и общераспространённым фактом, но идеей, принципом, идеалом, целым мировоззрением. Материализм и дарвинизм, психологизм и натуралистическая метафизика дали ему принципиальное обоснование. Он стал чем-то «научным». Под именем «реализма» этот ужас стал фигурировать в искусстве, в науке, даже в религии. Эти «натурализм», «реализм», «научность» стали душой всякого физика и химика, всякого врача и юриста, всякого политического деятеля и экономического предпринимателя, всякого вообще «культурного» человека. Это и вообще синоним культуры.
Мифом стали житейские потребности, устроение мелких личностей; обожествилось всё среднее, тёплое, мелкое. Былые тысячелетия великих мифологических культур предстали в виде неинтересных мусорных куч и бесконечного ряда выдумок и глупостей. Миф... обычно сводили на то, что мещанину было понятнее всего, - на чувственные восприятия, на обман, на капризы настроения... Стали думать, что и мифология есть такая же сфера обманов, беспочвенных мечтаний, мелкого жульничества и неверия в то, что само выставлялось как предмет веры.
Мещанин бездарен и пошл. Но не может не завидовать таланту, гению, избранничеству. Не будучи даже в силах победить истину и красоту в их существе, он начинает опорочивать и оскорблять и то, и другое. Мещанин любит критиковать мифа. Это - единственное его достояние. Либерализм ведь вообще не в силах создать чего-нибудь абсолютно нового. Он всецело живёт за счёт режима, который он не создавал и не создаёт, а только разрушает. «Критиковать», т.е. разъедать готовое, - единственная сущность либерализма.
Поколения, предшествующие нам, и мы сами воспитаны в этом мещанстве и мелком либерализме. Да впрочем, им грезила вся Европа, вся возрожденская культура, возникшая на основе «прав личности». Кто же может возражать против «прав личности»? Но когда под личностью понимается прихоть смрадных людей, а под человеком - безответственные капризы мещанского своеволия, то нужно только игнорировать эти «права» и нужно только держать таких людей в подчинении.
Окончание здесь
Выступил бездарный выскочка... выступил огромным серым маревом,
как пустая пыль, всё затушёвывающая и обесценивающая
А.Ф. Лосев
Вступление
Данный бред задумывался как продолжение предыдущего, теоретического (т.е. обращённому к разуму). Однако получилось нечто совсем иное, нацеленное скорее на чувства, на сердце. Причина проста: я попытался сделать текст исключительно словами самого А.Ф. Лосева, но при этом выбирал наиболее выразительные, но наименее умозрительные фрагменты. В результате образовалась не теория, а то, что так и хочется назвать полузабытым словом "анафема". И я не стал противиться этому хотению.
Бред основан на трёх работах А.Ф. Лосева (Диалектика мифа, Дополнения, Очерки античного символизма и миропонимания). Ни к названию бреда, ни к заключению, ни к внутренним подзаголовкам А.Ф. Лосев непричастен. Зато все курсивы его.
В тексте часто упоминается понятие мифа - одно из самых центральных понятий лосевской философии. Как именно это понятие понималось создателем это философии можно прочитать здесь и здесь, а ещё лучше прочитать оригинальную работу "Диалектика мифа", которую можно найти здесь.
Сущность либерализма
В Новое время на Западе искусство и науки получили, как известно, полную свободу. Они предоставлены своим собственным законам, и никто не имеет права посягнуть на их самодовление. В особенности наука мыслится обычно как вечная и непоколебимая истина, как всепобеждающая сила, на которую никто не имеет права посягнуть. Таким хочет быть и искусство. Оно часто и бывает таким. Оно - свободно, никому и ничему не служит, оно - неприступно в своем величии и красоте. Поэты на все лады долбят о свободе творчества, даже и в тех случаях, когда они сами сознают себя весьма далекими от всякой свободы. Нет, поэтам и художникам очень хочется быть свободными, никому и ничему не служить, петь, как поёт птица в лесу. Такие выражения, как "придворный поэт" или "тенденциозное искусство", имеют прямо ругательный смысл. Ими любят унизить художника, напоминая ему о том, что он писал из-за денег, ради наживы или заработка. Кант и другие, давшие классическую теорию "незаинтересованного удовольствия", при всем самом отрицательном к ним отношении, негласно признаются, можно сказать, решительно всеми. Отъявленные позитивисты, материалисты и "реалисты" очень любят ругнуть "буржуазного" художника за то, что он кому-нибудь угождал и получал за это деньги. И на Западе еще не было более популярной и более очевидной, более для Запада характерной эстетической теории.
Всматриваясь в эту оценку искусства и науки, мы без труда можем заметить, что при всей ее общераспространенности и общепонятности она, несомненно, имеет в своем основании некую условность и, можно сказать, вероучение, отнюдь не обязательное в силу одной логики. Свобода искусства и общеобязательность, всемогущество науки - суть не больше как своего рода мифы, опытный корень для которых не так уже и трудно установить. Зададим себе вопрос: кому нужно абсолютно свободное искусство и абсолютно всемогущая наука? Искусство - абсолютно свободно, оно не подчиняется никаким законам, кроме своих собственных, оно имеет право нарушать и разрушать всякие иные законы и становиться на их место: кому все это надо?
Что искусство не может удовлетворить всех потребностей жизни, это само собой понятно. Человеку хочется есть и пить, ему хочется удовлетворять свои телесные инстинкты. Искусство для этого слишком отвлеченно, слишком духовно. Значит, такое "свободное искусство" предполагает, что кто-то иной будет доставлять средства для жизни и что-то иное будет властвовать в жизни, например, в теле. Раз само оно не удовлетворяет всех потребностей жизни, а тем не менее живет своею собственной абсолютно свободной жизнью, претендующею на то, чтобы занять место всякой другой жизни или, по крайней мере, не считаться с нею, то ясно, что такое "свободное искусство" необходимо предполагает какую-то иную жизнь, которая не есть оно само и которая является источником полного удовлетворения человеческих потребностей, причем оно претендует на то, чтобы стать на место этой жизни или, по крайней мере, не считаться с нею. Сейчас я употреблю термин, который и должен разоблачить подлинную социальную природу "свободного искусства", и, таким образом, наш вопрос "кому оно нужно?" приведет к подлинному вскрытию той условности, которая лежит в его основании. Именно, "свободное искусство" есть не что иное, как типично либеральная идея; она нужна либералам.
Что это значит? Либерализм, как, правда, и все на свете, живет противоречием. Но это противоречие только формально обще и одинаково для всего. По содержанию же своему оно везде разное. И вот, спецификум либерального "противоречия" заключается в том, что либерализм весь живет за счет известного политически-экономического и культурно-социального режима и в то же время систематически разрушает его. Конечно, в нем есть нечто новое и самостоятельное, почему он и называется таким именем; но главная его роль - разрушительная, несмотря на то, что либерал весь с головы до ног, и культурно, и экономически, и политически, выкормлен тем самым режимом, который он разрушает, и весь целиком стоит на плоскости этого режима. Таким образом, "свободное искусство" диалектически необходимо отождествляется с либерализмом, и либерализм есть его социальная природа. Ни Средние века, сурово подчинявшие себе всякое искусство ради услужения себе, ни, наконец, русский коммунизм, признающий всерьез только пролетарское искусство, - органически не могли и не могут допустить существования "свободного искусства" и "незаинтересованного", "бескорыстного" наслаждения. Свободное искусство могло существовать только в эпохи развала того или иного культурно-социального режима, когда этот режим кормил революционеров, а революционеры, пользуясь его культурными и экономическими ресурсами, разрушали его и подготавливали революцию. Тогда и лозунги в защиту свободного искусства имели свой полный смысл. Так было в Средние века накануне возрожденской революции; так было при старом режиме в Европе, когда короли кормили просветителей и революционеров; так было в России, когда Толстой и всякие высокие и низкие "освободители", сами владея большим состоянием и привилегиями, помогали революционерам и подрубали дерево, на котором сами сидели. Но так не может быть в сильном и крепком режиме, не умирающем, но рассчитывающем на долгую жизнь. Всякую такую "свободу" в Средние века сжигали, а теперь расстреливают.
Нетрудно также показать, что и миф о всемогуществе и абсолютной самостоятельности науки также содержит в себе либеральную подоснову. Тут полная аналогия с вышеприведенным рассуждением о социальной природе свободного искусства. Абсолютно свободная наука в социальном смысле положительно вредна всякому устоявшемуся или рассчитывающему на устойчивость режиму. Свободная наука хочет опять-таки стать на место всего. А тем не менее по самому существу своему она вовсе на это неспособна. Всякая наука прежде всего абстрактна; она идет от рассудка и говорит только рассудку; действительность захватывает она не целиком, а лишь отвлеченно, в формулах, числах и понятиях. Человеку же хочется и верить, и любить, и ненавидеть. Он верит в тот или иной миф или божество, любит их или ненавидит, проклинает. Иной любит Бога, а иной от Него корчится. Наука же холодна, абстрактна, рассудочна. Она не должна и не может быть полной и абсолютной истиной. Значит, если она получает полную и абсолютную свободу, т.е. получает право заменять все и становиться на место всего, на место всей истины, то это возможно только тогда, когда что-то другое является источником полной и цельной жизни, на средства чего и живет наука. Если наука принципиально ограничена и несвободна, тогда остается время, досуг и логическая возможность заниматься чем-то другим и высоко ценить и культивировать нечто другое. Но вот, наука - абсолютно свободна и всемогуща, будучи, по существу, не чем иным, как абстрактным и рассудочным построением. Это значит, что она живет соками чего-то иного, на место чего она готова стать ежеминутно. Это, несомненно, признаки либерального мировоззрения. Это возможно тогда, когда существуют в данном режиме такие дураки, которые даром кормят своих собственных разрушителей. Только при этих условиях и могут существовать как сами разрушители, так и их необходимое социальное орудие, нужное только им и больше никому другому, т.е. это свободное искусство и абсолютно свободная, всемогущая и самодовлеющая наука. И если для Запада как раз характерны эти идеи свободных наук и искусств (тут эти идеи были всегда "передовыми"), то это только потому, что почти вся история Запада есть не что иное, как либеральная критика средневековья. В этом вся его "душа". В этой мере только и имеет смысл свободная наука и свободное искусство. Но, повторяю, если бы средневековое мировоззрение было бы покрепче, оно никогда не допустило бы никаких свободных наук и искусств. Наука, искусство, философия не только "слуги богословия", но слуги всякого твердого режима. Пролетарское государство, например, никак не может и не должно допускать существования свободного искусства и свободной науки. Допустите свободную науку, и она начнет вам опровергать теорию Дарвина или механику Ньютона. Нам хочется происходить от обезьяны, и теперь на Западе такая теория вызывает только улыбку, а в Америке даже запретили преподавать ее в школах. Как же нам быть? Необходимо запретить опровержение Дарвина, а на опровержение Эйнштейна необходимо отпустить большие средства, потому что неловко ведь всерьез ставить вопрос о конечности мира и непространственности материи. Дж.Бруно сожгли в свое время совершенно правильно и логично. Что же иначе с ними делать, с идейными-то? Так же правильно и логично и теперь уничтожаются представители средневекового мистицизма. Это не мешает, конечно, тому, чтобы иные, в порядке недомыслия, объединяли какой-нибудь нелиберальный строй со свободой науки.
Авторитарное и либеральное мышление - как тезис и его отрицание
Едва ли кто станет возражать, что до-возрожденское мышление есть мышление авторитарное. Оно исходит из вечных объективных ценностей, управляющих всем инобытием, в том числе и человеком. В авторитарном мировоззрении не могут быть разорваны теория и практика, идея и явление. Они могут быть разорваны случайно, в порядке грехопадения. Но тут не может быть принципиального дуализма. Божество управляет всем, и в этом для авторитарного мышления и жизни - залог абсолютного монизма. Миф тут непосредственно воплощается в жизни, и сама жизнь есть не что иное, как мифическое же творчество. Вот почему авторитарная жизнь всегда обрядова, церковна. Она всегда есть или самый культ, или подготовка к нему, или результат его. Авторитарная мифология не терпит большого развития отдельных дифференцированных способностей человека. Всё это возможно только тогда, когда центр тяжести будет перенесён с объективных ценностей на субъективные. Авторитарная мифология и культура требуют насаждения и воспитания лишь цельных личностных моментов. Ибо раз миф объективен, повелителен и абсолютен, то человек и общество уже не могут приобщаться к нему только как-нибудь частично. Человек и общество должны стать той же цельной мифологической действительностью, какой является и сам абсолютный миф. Авторитарная культура всегда гетерономна; в ней нем свободы для отдельных моментов культуры. Авторитарная мифология не терпит свободы науки, искусства, религиозного исповедания, личности, печати, собраний, слова и т.д. Наивысшая свобода есть сама абсолютная мифологическая действительность. Бог - вот где подлинная свобода. И если угодно быть свободным, надо подражать Христу.
Этому авторитарному мышлению диалектически противостоит мышление, где как раз дана свобода всем инобытийным моментам и, прежде всего, самому человеку. Это уже не авторитарное, но либеральное мышление. Либерал уже не может уничтожить объективно-мифическую, .т.е. прежде всего божественную, действительность целиком. Он на первых порах только стремится ублажить себя верой в свою субстанциональную самостоятельность. Мифическую действительность он превращает из абсолютной действительности в идею. Эту идею либерал мыслит то условной (Просвещение), то безусловной (Кант и немецкий идеализм), то гипотетической (неокантианство), то условной и созерцательной одновременно (гуссерлианство), то размывает её в стихии текучей человеческой субъективности (спиритуализм и Бергсон); и т.д. и т.д. Все эти формы философского мышления в основе своей суть именно либеральные формы мысли. Такой либерализм требует полной свободы для науки. Наука заменяет тут решительно всё, и длинный ряд философских систем, от Декарта и Бекона до Когена и Наторпа, ставит чуть ли ни единственной задачей философии обоснование именно науки.
Такой либерализм требует полной свободы для искусства. Кант формулировал своё учение о бескорыстии эстетического удовольствия именно в результате осознания общеевропейского либерального опыта. Для авторитарной мифологии, конечно, нет и не может быть никакого свободного искусства. Произведение искусства должно удовлетворять практическим и чисто жизненным требованиям, идеальным и духовным (спасение человека) или житейским и телесным (пища, одежда, жилище). Для европейца это есть унижение искусства и лишение его свободы, самостоятельности. Ясно, что и здесь либерализм понимает свободу как субъективную изоляцию. Уничтоживши Абсолют или желая стать на его место, европейский либерал хочет стать сам бесконечным и вечным, как и та старая мифическая действительность. Но так как реально-то он всё-таки находится во времени, а не в вечности, то это естественное для него (как и для всего существующего) желание стать бесконечным превращается в вечное искание, стремление, в никогда не кончающийся процесс развития и совершенствования. Отсюда романтическая сущность Запада, которая выявлена и в анализе бесконечно-малых, и в необычайном развитии музыки, и в непомерном возвеличивании и раздувании индивидуалистических стремлений, в этой чисто западной философии чувства, и, наконец, в социализме, который только и возможен при условии интенсивной веры в бесконечный прогресс.
Явление либерализма
Субъект проявляет себя в Европе в самых разнообразных формах. То это вырожденчески гипостазированные интеллектуальные схемы картезианства. То это - насильственно изолированная и тем самым умерщвлённая сфера чувственного восприятия в английском эмпиризме. То это - цельный субъект немецкого идеализма и романтизма, цельный, но ведь тоже изолированный и абсолютизированный... В этом - его субъективизм и, след., либерализм. В нём нет целомудренности антично-средневекового апофатизма и нет той жизненной цельности, при которой понимающий абсолютное бытие и чувствующий его должен быть монахом, аскетом, подвижником, пустнынником. То, что Фихте, Шеллинг, Гегель и Шопенгауэр не перешли в православие и не удалились в монастырь ради поста, молитвы и спасения своей души, а продолжали сидеть на кафедрах и читать лекции, указывает на то, что их Абсолют есть для них, в конце концов, всё же только идея, - правда, полнейшая, глубочайшая, но - только идея, а не авторитарная, абсолютная мифическая действительность. Романтик хочет вместить Бога так, чтобы стать соизмеримым с ним - в мысли, в чувстве, в действии. Романтик всегда тайно наслаждается, что он или есть само божество, или нечто вроде божества. Романтизм возможен только в протестантской и либеральной культуре. Романтизм всегда индивидуалистичен. Поэтому романтизм возможен только в капиталистической культуре и есть один из её кульминационных пунктов.
Он вскрывает неизведанные, тайные глубины личности, субъекта. Он делает конкретно-человеческой эту ненасытныую жажду бесконечности и показывает, как ею пронизано решительно всё в человеческой жизни. Это высший и наилучший плод европейского мещанства, самое глубокое и интересное в сфере духа, что дала европейская буржуазия за три столетия своего существования.
Романтический идеализм ... это философия большого я, большой и крупной личности. В сфере либерально-индивидуалистической культуры это не единственная возможность. Большой личности противостоит мелкая личность. Большому я, занятому космическими созерцаниями, противостоит мелкое я, занятое шкурными интересами и устроением своего маленького мещанского благополучия. Это - эпоха материализма и позитивизма, возникшая как реакция на немецкий идеализм. Тут возобладал мелкий натурализм и психологизм, слепой и недалёкий эмпиризм, вся эта густая масса всяческого натурализма, как, напр., физиологизм, биологизм, механизм, занимавшего умы в течение нескольких столетий. Это - воистину мелкобуржуазная философия; и я вполне согласен с марксистами, что она выдвинута именно этими классовыми интересами.
Видение истины заменено для неё принципом большинства голосов, политическая жизнь - парламентскими, партийными и международными интригами, искусство - мелким украшательством безвкусного существования, наука - шкурными и мещанскими мечтами о жизненных удобствах, религия превращена в капризное и безответственное морализирование, экономика - в держательство и накопление мелких вкладов, вся жизнь - в недалёкий карьеризм, в делячество, в безответственное критиканство и политиканство. Биржевой блуд и газетные сплетни, ресторанно-опереточное мироощущение и культ последних мод - вот до чего дошла эта европейская культура, охвативши подобным мировоззрением все круги общества, учёных профессоров и малограмотных приказчиков, крупных художников и уличных музыкантов, всяких и всяческих предпринимателей, всяких и всяческих работников.
Как факт такое мелкобуржуазное мироощущение было, конечно, всегда. Но это факт всегда или осуждался, или считался печальной необходимостью. Теперь он стал не случайным, хотя и общераспространённым фактом, но идеей, принципом, идеалом, целым мировоззрением. Материализм и дарвинизм, психологизм и натуралистическая метафизика дали ему принципиальное обоснование. Он стал чем-то «научным». Под именем «реализма» этот ужас стал фигурировать в искусстве, в науке, даже в религии. Эти «натурализм», «реализм», «научность» стали душой всякого физика и химика, всякого врача и юриста, всякого политического деятеля и экономического предпринимателя, всякого вообще «культурного» человека. Это и вообще синоним культуры.
Мифом стали житейские потребности, устроение мелких личностей; обожествилось всё среднее, тёплое, мелкое. Былые тысячелетия великих мифологических культур предстали в виде неинтересных мусорных куч и бесконечного ряда выдумок и глупостей. Миф... обычно сводили на то, что мещанину было понятнее всего, - на чувственные восприятия, на обман, на капризы настроения... Стали думать, что и мифология есть такая же сфера обманов, беспочвенных мечтаний, мелкого жульничества и неверия в то, что само выставлялось как предмет веры.
Мещанин бездарен и пошл. Но не может не завидовать таланту, гению, избранничеству. Не будучи даже в силах победить истину и красоту в их существе, он начинает опорочивать и оскорблять и то, и другое. Мещанин любит критиковать мифа. Это - единственное его достояние. Либерализм ведь вообще не в силах создать чего-нибудь абсолютно нового. Он всецело живёт за счёт режима, который он не создавал и не создаёт, а только разрушает. «Критиковать», т.е. разъедать готовое, - единственная сущность либерализма.
Поколения, предшествующие нам, и мы сами воспитаны в этом мещанстве и мелком либерализме. Да впрочем, им грезила вся Европа, вся возрожденская культура, возникшая на основе «прав личности». Кто же может возражать против «прав личности»? Но когда под личностью понимается прихоть смрадных людей, а под человеком - безответственные капризы мещанского своеволия, то нужно только игнорировать эти «права» и нужно только держать таких людей в подчинении.
Окончание здесь