Обрезание Ван Гога
14.
Мы постараемся не скатываться в простые объяснения
сложнейшего внутреннего мира Винсента. Но, достоверно
зная закон Мейера, назовем следующую главу
УПРОЩАТЬ - СЛОЖНО. УСЛОЖНЯТЬ - ПРОСТО
Попробуем выделить главное, как Винсент улавливал главное в
пейзаже и фигуре, и нескольким мазками передавал суть. Насколько
сложное это дело - судите сами. Только указатель имен, к «Письмам
Ван Гога» составляет восемнадцать страниц, а ведь он не только
помнил эти имена, но и знал об упомянутых людях, в основном
художниках, и их творчестве очень много.
Причина первого срыва Ван Гога, высказывание о намешанных
красках в картинах, как в супе, собственно была соломинкой,
переломившей спину верблюда.
524
- ок. 14 августа… Мы с Гогеном обязаны все предусмотреть. Мы
должны работать, должны иметь крышу над головой, постель,
словом, все необходимое, чтобы выдержать осаду, в которой нас
держат неудачи и которая продлится всю нашу жизнь… Короче, вот
мой план: жить, как монахи или отшельники, позволяя себе
единственную страсть - работу и заранее отказавшись от
житейского довольства…
Будь я так же честолюбив, как он, мы, вероятно, никогда не сумели
бы ужиться.
За несколько месяцев до приезда гогена Винсент писал брату:
Но я не придаю никакого значения моему личному успеху,
процветанию. Мне важно лишь, чтобы смелые начинания
импрессионистов не оказались недолговечными, чтобы у художников
были кров и хлеб насущный. И я считаю преступлением есть этот
хлеб в одиночку, когда на ту же сумму могут прожить двое.
Собственно это и было программой Вина. Мы повторимся, «чем бы
дитя не тешилось..» для Тео было вполне актуально. Да просто
ответить на все письма брата он физически не мог. Мы знаем это из
писем самого Вина, в которых он в первые годы занятий живописью
упрекал Тео. Но чем дальше он жил и мучился ответственностью за
нерентабельность предприятия Теовин, тем реже появляются эти
упреки, а с начала 1888 года, когда Вин перебрался в Арль, исчезают
вовсе. Но жалобы на полное отсутствие общения с равными,
понимающими в искусстве людьми, присутствуют почти в каждом
послании. Глядя на список имен, мы подумали, а были ли такие
вообще? Бернар, Ван Раппард, вот собственно и все. Вулкан,
извергающий море информативной лавы, требование правды, как
воздуха, нетерпимость к любой форме фальши ни в чем, а уж тем более
в искусстве, энциклопедическое знание истории живописи, биографий
художников, и их картин, от греческих и африканских примитивов до
импрессионистов и японцев - все это предъявляло к собеседнику такие
требования, поднимало планку на такую высоту, что попытаться взять
ее мог только очень смелый человек. Как до поэзии Михаила
Щербакова - надо дотянуться. Тео знал гогена, и, судя по всему,
надеялся, что два таких разных человека смогут сосуществовать, как о
том писал ему брат. Тем более, что гоген на тот момент не имел много
вариантов, и очень зависел от Тео, прилагавшего усилия по созданию
ему имени, не стесняясь обхаживать такого серьезного коллекционера,
как Роден, убеждая серьезных критиков, как Альбер Орье, с которым
был знаком, и пытаясь привлечь внимание Мопассана к интересной
судьбе художника. Вот только нам сдается, что все эти люди, как
только встречались с гогеном, теряли всяческое желание писать о нем,
хотя известно, что Роден чуть позже, когда символисты приняли
гогена в свою команду, и о нем стал писать "великий" критик Мирбо,
стал покупать картины гогена. Книгу о гогене напишет Моем. Но и
Роден и Моем - гогеновского поля ягодки.
Возникает вполне резонный вопрос. Если у Тео было такое влияние в
мире продаж, почему он не пытался сделать имя и продать картины
брата?
Мы уже говорили, что у Вина с известностью, и всем вытекающими
отсюда последствиями были очень сложные отношения. Он называет
возможный успех импрессионистов пьянкой, после которой
обязательно наступит похмелье. И вот этого похмелья он очень
опасается - грозного испытания славой. Огонь и воду - готов принять.
Но только не медные трубы. Пусть они звучат на похоронах и после
них.
Ван Гог приводит слова Каррейля, о светлячках в Южной Америке.
Они так ярко светятся, что тамошние дамы прикалывают их на платья,
для украшения. Вот этой булавки-известности в позвоночник Вин
очень боится. И хочется и колется. Слой жирка на обнаженных нервах
приведет к потере способности писать, а для него «писать» и «жить» -
неразделимы. Думаем, что в чем-то гоген был прав, называя братьев
Теовин расчетливыми голландцами. Расчет был очень тонкий - двигать
гогена, желавшего славы, в надежде, что с ним вместе узнают и
Винсента Ван Гога. Да вот только расчет этот был изначально неверен,
как показала дальнейшая история талантливого негодяя гогена.
Мы сейчас позволим себе нарушить хронологию, и забежать вперед,
только для доказательства ошибки расчетов Теовина.
22 февраля 1891 в Париже открылась большая, широко
разрекламированная символистами выставка работ гогена, на которую
пришел и Бернар. Гоген не пригласил друга участвовать в ней, ни
словом не обмолвился о его существовании. За полгода до этого погиб
Винсент Ван Гог, месяц до этого, 21 января произошла трагедия с Тео,
умер от тоски. И сохранилось письмо гогена Бернару, в котором
маленькая дрянь отчитывает Эмиля за желание сделать посмертную
выставку картин Ван Гога. «Нас и без его картин считают
сумасшедшими, а это мешает продажам!» Эта записка - вторичное
убийство братьев, Теодора и Винсента.
В это же время с Гогеном порывает Шуфф. Причиной многие
исследователи считают то, что гоген приставал к жене Шуффенекера,
но нам видится более глубокая причина - смерть Теовина показала
двум художникам, с кем они дружили, кого поддерживали и кем
восхищались. Подленький маленький проходимец, безусловно
талантливый, но нерукопожатный для творца. За женой Шуффа он
достаточно долго ухаживал, а вот разрыв произошел именно в этот
месяц.
Так бывает, что вдруг открывается все, что ты и раньше видел в
человеке, но прощал, прощал, прощал. И вдруг он делает что-то такое,
что раньше бы вроде и простил, но именно по совокупности поступков
говоришь себе ВСЕ! ХВАТИТ!
Вернемся же в Арль осени 1888. Итак, ясно, что постепенно Вин
начинает понимать, с кем он попал в одну лодку. О низкой
образованности гогена много написано, но мы руководствуемся не
рассказами, а фактами. Достаточно открыть, можно не читать, его
рукопись «Ноа-Ноа», чтобы убедиться, что гоген даже рукой в прыжке
не мог достать планки, которую Ван Гог в своих письмах перелетал,
даже не замечая ее высоты. При этом у коротышки амбиции гения, а у
Вина, патологическая скромность простого рабочего, ни в грош не
ставящего достигнутое, потому что до совершенства портретов его
любимой Дамы-Природы, перед его глазами очень далеко. В такой
ситуации споры достигают невыносимого накала.
Винсент подчиняется, пытается рисовать фигуру без натуры. А что ему
остается делать Расходы брата на организацию Южной Мастерской
заставляют его терпеть все выходки «друга гогена». Для человека,
любящего учиться это совсем не трудно. Пока учитель не пытается
сломать его внутреннюю суть, стержень, который четко видит путь к
цели. Научиться есть чему и у идиота, а гоген, при всей его
необразованности, все же не идиот и несколько лет учился у Писсаро.
Но, если вспомнить Шекспира:
"…А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд, и более всего
Насмешки недостойных над достойным.
Бессмертный Шекспир нашел бы той осенью в Арле хороший сюжет
для серьезной драмы.