#CB (Ботанический сад), шестая неделя. Бумажный домик.
Здесь и далее - фотографии Аши Комаровской.
На лугу в Ге-де-ла-Шен семилетнего Венсана укусила оса. Он рыдает.
- За что она так? Я ведь ей ничего не сделал!
И до самого вечера этот мальчик, совсем не плакса, будет проливать горючие слезы. «За что?» Я терпеливо повторяю:
- Это ведь оса, она испугалась, вот и все. Она не поняла, что ты не хочешь причинить ей зла.
Но я знаю, что за этим страдальческим лицом и полными мучительного удивления глазами стоит нечто гораздо более важное, чем осиный укус.
- Почему, - спрашивает мой ласковый Венсан, - весь мир не одна только любовь и гармония?
...
Если бы на месте Венсана была Альберта, она бы в ярости растоптала осу, Полина сразу же забыла бы об укусе, а вот Даниэль никогда не спросил бы меня - почему? Он никогда не задавал мне этого вопроса. Дитя моей безоружной юности, он инстинктивно чувствовал, что каждый должен искать свой собственный ответ. Скорее мой товарищ, чем сын, он рос, а я набиралась ума. Молчание мы поделили между собой.
Франсуаза Малле-Жорис, Бумажный домик
... За еду сегодня отвечают Ксения и Александр, стажеры КофеБина на Ботаническом саду. К штруделю с курицей, удивительно сытному для своих размеров пирогу, они обещают мне приготовить соус "1000 островов" по оригинальной рецептуре. По поводу кофе их вердикт еще более окончателен: ореховый ирис, и никаких гвоздей!
- Не ирис, а ирис, - слышу я гневный голос обожаемого мной кофе-граммар-наци, и поспешно исправляюсь.
Ксения и Александр, стажеры КофеБина.
Пока эти двое, смеясь и подтрунивая друг над другом, смешивают сметану и кетчуп - о, эта оригинальность юных, граничащая с дерзостью!, - я хожу по черно-желтой кофейне. Во весь рост на грифельных стенах нарисованы персонажи и корабли из Звездных войн - это творчество Насти, управляющей кофейни. Йода жаждет кофе в обычной своей маловнятной манере, С3РО дерзко облокачивается на безмолвного R2D2. Я подхожу к книжным полкам бук-кроссинга и среди томиков Германа Гессе и Жюля Верна вижу ЕЁ.
Я. Долорес, я принимаю ванну.
Долорес. Ничего, меня это не смущает.
Она усаживается на табурет спиной ко мне - уступка моей стыдливости и правилам хорошего тона.
Долорес. Сигарету?
Я. С удовольствием.
Она раскуривает две сигареты, одну протягивает мне. В ванной царит первозданный хаос. Сквозь облезлые витражи весь дом напротив разглядывает меня в свое удовольствие. Витражи делали двенадцать лет назад, еще до нашей с Жаком свадьбы, когда наше зарождающееся чувство купалось в его сказочных проектах. И я тешила себя иллюзией, что такой мастер на все руки, как Жак, устроит для нас райский уголок, не уступающий экспозициям мебельных салонов.
У каждого человека на постсоветском пространстве, наверняка, есть книга, которая повлияла на него больше остальных. У кого-то это Пушкин, кто-то проходил пубертатный возраст, окружив себя Буниным и Набоковым. Брат мой души не чает в верлибрах Хлебникова, сестра растворялась в "Чужаке" Хайнлайна, а все вместе мы грезили магическим реализмом Борхеса и Кортасара. Но самой важной книгой для меня, в которой я получал ответы на те вопросы, которые роились вокруг, определившей, кажется, для меня многочисленные ролевые модели, был Бумажный домик.
Долорес. Пока вы принимаете ванну, я хоть передохну минут пять.
Я не решаюсь ей сказать, что лелеяла такую же мечту.
Долорес. Вчера я перестирала груду белья высотой с человека. Ох и умеют же они пачкать, эти дети! Вечером зато здорово повеселилась. Сегодня дел мало, и я загрустила. У меня в семье не любят прохлаждаться.
Я. Но ведь иногда так приятно отдохнуть.
Долорес. А вы разве когда-нибудь отдыхаете?
Я. Я… я стараюсь.
Долорес. Да вы даже в ванне книгу читаете.
Я. Но ведь это не работа.
Долорес. Самая настоящая работа! Когда я думаю, я так устаю. А вот сегодня всю ночь не спала и ничуть не устала. Ходила со своими испанцами из кафе в кафе, болтали.
Я. А ты встречаешься только с испанцами?
Долорес. С испанцами или марокканцами. Мы отлично ладим, от добра добра не ищут. У Кристины - у той одни португальцы. Зато она по крайней мере знает национальность своего сына, хоть ей и неизвестно, кто его отец.
В ванную незаметно начинает стекаться народ.
Хуанито (сын Долорес, три года) играет на полу с собачьим поводком, который потом придется разыскивать по всему дому. Полина исследует мою туалетную сумочку и посыпает себя тальком. Альберта слушает наш разговор. Пес и кошка Тэкси беззлобно дерутся.
Альберта (с интересом). Ей неизвестно, кто отец кого?
Долорес внезапно срывается с серьезного, сдержанного тона на пронзительный, типично испанский фальцет. Она вопит во все горло, но лицо ее, красивое и большое лицо испанской крестьянки, остается безмятежным.
Долорес. Вы когда-нибудь оставите вашу маму в покое, паршивцы вы этакие?
Паническое отступление. Пес стрелой вылетает из ванной, опрокидывая Полину, которая падает в облаке талька. Слезы. Альберта ретируется за дверь, но ушки у нее на макушке. Хуанито вцепляется в кошку.
Старая потрепанная книга, ветхая, разлетающаяся на отдельные листки папиросной бумаги. Наши с мамой попытки вернуть переплёт изданию 90х годов потерпели крах. "Франсуаза Малле-Жорис. Бумажный домик" - было написано на розовой мягкой обложке, и белый голубок, нарисованный небрежным штрихом, стремился умчаться куда-то в небо. Здесь, в КофеБине, совсем другое издание - твердная обложка, бумага плотнее. Я жмурюсь в предвкушении, как от встречи со старым другом.
Штрудель греется, источая запах прованских трав, куриной грудки и прочего рататуя, в высоком стеклянном бокале сливочная карамель разводами смешивается с горячим молоком и регуляром "Желтый Бурбон". Бордисты, велосипедисты, студенты ВГИКа, - снуют вокруг, радостные, весенние и любвеобильные.
Долорес (берет еще одну сигарету). Ох уж эти дети! Все-таки должно же быть у них хоть какое-то воспитание. Хуан не капризничал ночью?
Когда Долорес отправляется «слегка проветриться», она оставляет на мое попечение Хуана, красивого серьезного бутуза, немного мрачноватого и по-испански высокомерного; он устраивается в кровати между Полиной и Альбертой и покорно терпит материнские ласки моих дочерей.
Я. Нисколько не капризничал.
Полина (вновь появляется как по волшебству, вся белая с головы, до ног; пронзительным голосом). Еще как капризничал, я сказала ему: «Спи, мой золотой», - и спела колыбельную, а он как завопит, и тогда Альберта меня ущипнула.
Альберта (за дверью). Она пела ему прямо в ухо!
Полина (рыдая, в ярости). Нет! Нет! Она врет!
Я (слабым голосом, примиряюще). Может быть, он не любит музыку?
Долорес (возмущенно). Как? Кто, кто это не любит музыку? А вот мы сейчас посмотрим!
Взмахом руки она отшвыривает кошку, которую ее отпрыск терпеливо засовывал в полиэтиленовый мешок, ставит Хуанито прямо перед собой, кричит ему «Оле» и запевает какую-то дикую песню. Малыш послушно щелкает пальцами и подпрыгивает на месте, не теряя при этом своей врожденной серьезности. Некоторое время Долорес с восхищением любуется им, потом сгребает в охапку, покрывает поцелуями, кусает за щечку, но, заметив, что он весь мокрый, так же резко отшвыривает его на пол.
Долорес. Ох! Мое сокровище! Ох! Какой стыд!
Хуанито плюхается на пол, как тюфяк, на лету подхватывает кошку и принимается опять засовывать ее в мешок, в котором я наконец узнаю мешок от своей губки.
Я. Долорес, это мешок от моей губки.
Долорес (очень твердо). Все равно, губка теперь пропала...
Франсуаза пишет о своей повседневной жизни - большое семейство, Париж, муж художник, они оба - творческие личности, со всеми вытекающими, куча детей (Даниэль, Полина, Альберта, Венсан - Господи, я их всех помню, как родных), ворох неоплаченных счетов, няни и домохозяйки, - по совместительству, жгучие испанки, дом-проходной двор, лавина работы и робкие попытки отдыха. И посреди всего этого хаотического безумия - четкие точные мысли, тонкая самоирония, поиск ответов на вопросы о Боге и людях, о семье и творчестве, об отношениях и грезах, о повседневной рутине и благих намерениях. О любви.
Долорес. ...Так о чем мы говорили? Ах да, о Кристине. Она позорит Испанию.
Я. Из-за португальцев?
Долорес. Нет, не в этом дело… Она немножко блаженная, понимаете? И даже не замечает, как у нее дружки меняются. Она ни читать, ни писать не умеет.
Я. Теперь понятно.
Долорес. Только это тоже не оправдание. Честности не учатся, она в крови, как пасодобль. А Кристина нечиста на руку.
Я. Неужели?
Долорес. Да. Она ворует даже у друзей. Зато не выносит подарков. Попробуйте сделать ей подарок - она сразу обозлится. А вот стащить - пожалуйста. Сколько угодно. Я очень смеялась, когда она забеременела. Я сказала ей: «Уж от этого подарка ты не отвертишься».
Серебристый смех Альберты из-за двери. Долорес вскакивает.
Долорес. Ах ты паршивка! Шпионишь! У дверей подслушиваешь! Вот я тебе сейчас уши надеру! Без обеда останешься… Я тебе…
Альберта (холодно, высокомерно, чуть побледнев, принимает бой). Ты обязана, - бросает она, прекрасно зная, что накликает бурю.
Долорес (впадая в неистовство). Что значит - обязана? А тебе известно, сколько я могла бы получать в Марселе? Сто тысяч франков, и еще больше, да два выходных, да свой телевизор… А я до сих пор здесь торчу, потому что маму твою жалею.
Альберта (не сдаваясь). Все равно ты обязана кормить меня.
Долорес (обезумев). Никому я ничего не обязана! И никто меня не заставит. И почему это, скажи на милость, я обязана?
Альберта (с достоинством). Потому что я ребенок.
На мгновение Долорес столбенеет, пораженная неопровержимостью довода, но тут же гнев как маска слетает с нее, и она разражается смехом.
Долорес (призывая меня в свидетели). Ну что за прелесть эта девчушка!
Она хватает Альберту, целует. Альберта не сопротивляется, она невозмутима, как боксер, который, послав противника в нокаут, вынужден терпеть надоедливый, но неизбежный восторг толпы. Кошка задыхается в полиэтиленовом пакете. Хуан пытается сесть на нее верхом.
Кажется, именно отсюда у меня страсть к словоблудию - я все мечтаю ухватить за хвост эту способность несколькими мазками объять необъятное. Отсюда мечта о шумном, галдящем семействе, взрывном, но спаянном нежностью и любовью. Отсюда мои наблюдения и рассказы о Сандриньи, отсюда - чёткий ориентир, каким родителем надо быть. Странно сознавать, что эти части меня растут из одной маленькой книжицы, написанной в далеком 70 году, на родине Аполиннера, Милоша, - и кофе сорта желтый Бурбон.
Долорес (совсем растрогавшись). Вы только взгляните на эту парочку, что за душки!
Я. Мне кажется, кошка вот-вот задохнется.
Долорес. Нет, нет… Сейчас я их разниму. Не стоит так волноваться по пустякам. (В порыве чувств.) Со следующего жалованья я куплю вам новую губку.
Я. Спасибо, Долорес.
Я вылезаю из ванны при большом стечении народа, отчаявшись обрести здесь отдохновение от превратностей жизни.
* * *
Долорес, оказавшись в период своих злоключений проездом во Франкфурте, купила там два пояса для чулок - купила исключительно из любви к прекрасному, потому что пояса она ненавидит и не носит. Пояса черные, по ним порхают розовые бабочки. В неудержимом порыве чувств: «Вот, возьмите! Я их ни разу не надевала. На блондинке они будут еще эффектнее». Теперь их ношу я.
Короткие зарисовки, которые останутся со мной навсегда. Простые мысли, которые хочется цитировать сразу абзацами. Молчание, которое мы делим между собой.
Ранее - в КофеБине:
#CB (Долгоруковская), пятая неделя. Перепады температур.
#CB - промежуточное.