Еще статья
СОЛЬВЕЙГ И СТЕКЛЯННЫЙ ПОТОЛОК
Когда мы говорим о культуре, обязательно кто-то поднимет тему жертвенных героинь. Нам рисуется обобщенный образ Настеньки-Золушки-Русалочки, удобной жертвы, что горы свернет в интересах других, но не поднимет руку, чтобы вытереть плевок со своего лица; кстати, горы свернет и ради того, кто плюнул.
И вовсе не факт, что в конце сказки ее ждет награда. Настенька получила приданое и красивого парня в женихи. Русалочка лишь обратилась в морскую пену, Сольвейг в финале пьесы появляется ослепшей одинокой старухой. "Хорошие девочки отправляются в рай"? Как видите, необязательно.
Подобных героинь в фемсообществе часто рассматривают, как некие информационные вирусы патриархата, нечто, что нужно искоренить в себе и не дать заразиться детям. Но я бы рискнула все-таки заступиться за Сольвейг.
Царевич Чандрасена - один из героев назидательной санскритской книги "Пурушапарикша", или "Испытание Человека". Смысл ее в разъяснении добродетелей. Чандрасена - мужчина-Сольвейг. Его история имеет поразительное сходство с историей Сольвейг и одно-единственное, но глобальное различие.
Краткое содержание. У царевича Чандрасены был друг. Они вдвоем отправились в путешествие. Друг завидовал царевичу, поэтому, когда тот уснул, выколол ему глаза, ограбил и бросил умирать. Чандрасене удалось спастись и даже исцелиться. А вот предатель попал в беду и оказался в нищете. Узнав об этом, Чандрасена спас его, подарил дорогие подарки и принял, как друга, не упоминая о предательстве. Конечно, предатель спросил: "Но ведь я обошелся с тобой не как друг, почему же ты столь милостив ко мне?" Чандрасена ответил: "Друг! От меня зависят лишь мои поступки. Над твоими я не властен". Иначе говоря, Чандрасена имел в виду: ты выбрал меня предать, я же выбрал остаться другом.
Точно так же было и с Сольвейг. Она тоже стала жертвой предательства близкого человека и в результате тоже ослепла. И тоже в финале Перу Гюнту грозит беда, но Сольвейг не только спасает его, но и прощает. Свой поступок Сольвейг объясняет так же, как и Чандрасена. Чтобы разгадать загадку Пуговичника, Пер должен ответить на вопрос: "Где был Пер Гюнт... единым, цельным, с печатью божьей на челе"? Сольвейг отвечает: "В надежде, вере и любви моей". Как Чандрасена сохранил в собственной душе своего друга другом, а не предателем, так Сольвейг сохранила в собственной душе Пера Гюнта "с печатью божьей на челе".
В чем же разница? Друг Чандрасены от стыда покончил с собой. А Пер Гюнт вполне себе удовлетворен! (С точки зрения Ибсена все кончилось хорошо: Пер обрел познание себя, это пьеса о самопознании, если что). Чандрасена был героем своей истории. Сольвейг была средством самопознания для героя истории. Чандрасена приведен в Пурушапарикше, как образец великодушного человека, образец несравненной высоты духа. А Сольвейг, сделавшая то же самое, лишь пример женственности, пример всего лишь свято исполненного женского предназначения. Как бы это объяснить? О! Как стеклянный потолок. Или как разницу в зарплатах за одну и ту же работу.
Подумаем о Звездном Мальчике. Он зазнается и унижает людей. В наказание Мальчик превращается в урода. Искупает свое прошлое Звездный Мальчик, только став таким, как Настенька. Помните, Мальчик оказывается в рабстве у злого господина, который посылает его добыть слиток белого, желтого и красного золота? Каждый раз, когда Мальчик добывает слитки, навстречу попадается прокаженный. Мальчик трижды отдает ему золото, хотя за потерю первых двух слитков хозяин жестоко избивает его и предупреждает, что за третий - убьет. И тогда Звездный Мальчик снова приобретает красоту и становится королем.
Посмотрим на Жофруа Рюделя из "Принцессы Грезы" Ростана. Русалочка отрекается от моря, чтобы быть с принцем. Жофруа отказывается от крестового похода, тем самым тоже отрекаясь от своей социальной среды, чтобы увидеть Мелисинду. Жофруа тяжело болен и знает, что умрет, ему не быть ее любовником:
Ее увидеть перед смертью мне,
Чтоб видел я и там ее во сне! (с)
Русалочка тоже умирает, не став женой принца: ее счастье точно так же состояло лишь в том, чтобы некоторое время видеть его.
Я могу приводить другие параллели. Доротея ("Герман и Доротея" Гете) жила на немецкой границе, когда из-за франко-германского конфликта туда вторглись французы. Шестеро мародеров напали на семью Доротеи (она старшая дочь). Но девушка голыми руками отняла у одного из мародеров саблю, ранила четверых, остальные убежали. Вообще же Доротея занимается тем, что заботится о своих родителях и младших детях, ведь они теперь беженцы. Майлс Гендон (из "Принца и нищего" Марка Твена) знакомится с "нищим" принцем Эдуардом, когда, выхватив шпагу, защищает его от разъяренной толпы. Все остальное время Майлс заботится о спасенном мальчике, налаживая дорожный быт: укладывает мальчика спать, подшивает ему одежду, кормит и согревает.
"Не разбудить бы его, пусть хорошенько выспится, бедняжка; он так устал, а путь нам предстоит еще долгий... Камзол недурен, право; кое-где поушить, и совсем будет ладно. Штанишки, пожалуй, еще лучше, хоть и их придется чуть-чуть поубавить... Зато башмаки просто прелесть! В этих башмаках его ножкам будет и сухо, и тепло. Он ведь, бедняжка, к этому не привык; небось круглый год, зиму и лето, щеголял босиком..."(с)
Есть еще эпизод, где Майлс Гендон принимает на себя плети, предназначенные Эдуарду. Что далеко ходить, в той же книге мать Тома Кенти закрывает Эдуарда собой от кулаков своего жестокого мужа.
Такие герои существовали всегда. Но великодушие и жертвенность мужчины подавались, как образец человечности, те же поступки женщины - просто как достойный пример для других женщин.
Я приведу иллюстрацию - сцену из Толстого в "Анне Карениной": у Константина Левина умирает брат Николай. Лежит он, простите, в дерьме, и брат Константин испытывает чувство "ужаса и гадливости", боясь даже дотронуться до несчастного. Появляется его жена Кити. "Но Кити думала, чувствовала и действовала совсем не так. При виде больного ей стало жалко его. И жалость в ее женской душе произвела совсем не то чувство ужаса и гадливости, которое она произвела в ее муже, а потребность действовать, узнать все подробности его состояния и помочь им. И так как в ней не было ни малейшего сомнения, что она должна помочь ему, она не сомневалась и в том, что это можно, и тотчас же принялась за дело"(с). Тут же она меняет белье, проветривает комнату, посылает в аптеку.
После чего Константин Левин предается философствованию: «Скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным». Так думал Левин про свою жену"(с).
Т.е., видите ли, бог скрыл тайну ухода за умирающим от премудрых мужчин, но открыл неразумным женщинам. Человеколюбие Кити, оказывается, ничего ей не стоило, это не разумное решение, не волевое преодоление себя, а свойство женской природы, практически инстинкт, программа.
Поэтому через фем-оптику я вижу вовсе не то, что Сольвейг или Русалочка чужие для феминизма. Я вижу то, что суть их великодушия извращена и обесценена. Они нуждаются в верной оценке. Их акты человеколюбия должны быть выведены за гендерные рамки, т.е. перестать пониматься, как женственность, сила женской любви, а быть прямо названы человечностью, великодушием и состраданием, чем они и являются.
Мне могут возразить: какая разница, как называть? Факт, что Сольвейг, которую бросил Пер, просидела в одиночестве до старости, проглядела глаза до слепоты, а когда Пер вернулся, простила, спасла и не упрекнула. Как ни назови, это то, чего хочет от женщины патриархат.
Я отвечу: это просто ошибка ракурса восприятия. Мы не можем отделаться от привычного представления, что Пер Гюнт - герой истории, а Сольвейг - лишь некое хранилище для его лучшего, божественного "я". Но помыслите всю историю как историю Сольвейг; как историю Чандрасены, простившего друга-предателя, потому что "Друг! От меня зависят лишь мои поступки. Над твоими я не властен".
Только тогда, научившись видеть Сольвейг теми же глазами, что и Чандрасену, мы сумеем понять главное. Главное: Сольвейг могла не прощать. Ее милосердие - это не предназначение, не женственность, не инстинкт, не то, что бог «скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным». Ее милосердие и есть именно милосердие, снисхождение великой души к заблудшему и слабому. Следовательно, важнейшее, что мы должны понять - это то, что Сольвейг сделала выбор. Что у нее был выбор. А это значит, что она могла и не прощать.
Когда мы говорим о культуре, обязательно кто-то поднимет тему жертвенных героинь. Нам рисуется обобщенный образ Настеньки-Золушки-Русалочки, удобной жертвы, что горы свернет в интересах других, но не поднимет руку, чтобы вытереть плевок со своего лица; кстати, горы свернет и ради того, кто плюнул.
И вовсе не факт, что в конце сказки ее ждет награда. Настенька получила приданое и красивого парня в женихи. Русалочка лишь обратилась в морскую пену, Сольвейг в финале пьесы появляется ослепшей одинокой старухой. "Хорошие девочки отправляются в рай"? Как видите, необязательно.
Подобных героинь в фемсообществе часто рассматривают, как некие информационные вирусы патриархата, нечто, что нужно искоренить в себе и не дать заразиться детям. Но я бы рискнула все-таки заступиться за Сольвейг.
Царевич Чандрасена - один из героев назидательной санскритской книги "Пурушапарикша", или "Испытание Человека". Смысл ее в разъяснении добродетелей. Чандрасена - мужчина-Сольвейг. Его история имеет поразительное сходство с историей Сольвейг и одно-единственное, но глобальное различие.
Краткое содержание. У царевича Чандрасены был друг. Они вдвоем отправились в путешествие. Друг завидовал царевичу, поэтому, когда тот уснул, выколол ему глаза, ограбил и бросил умирать. Чандрасене удалось спастись и даже исцелиться. А вот предатель попал в беду и оказался в нищете. Узнав об этом, Чандрасена спас его, подарил дорогие подарки и принял, как друга, не упоминая о предательстве. Конечно, предатель спросил: "Но ведь я обошелся с тобой не как друг, почему же ты столь милостив ко мне?" Чандрасена ответил: "Друг! От меня зависят лишь мои поступки. Над твоими я не властен". Иначе говоря, Чандрасена имел в виду: ты выбрал меня предать, я же выбрал остаться другом.
Точно так же было и с Сольвейг. Она тоже стала жертвой предательства близкого человека и в результате тоже ослепла. И тоже в финале Перу Гюнту грозит беда, но Сольвейг не только спасает его, но и прощает. Свой поступок Сольвейг объясняет так же, как и Чандрасена. Чтобы разгадать загадку Пуговичника, Пер должен ответить на вопрос: "Где был Пер Гюнт... единым, цельным, с печатью божьей на челе"? Сольвейг отвечает: "В надежде, вере и любви моей". Как Чандрасена сохранил в собственной душе своего друга другом, а не предателем, так Сольвейг сохранила в собственной душе Пера Гюнта "с печатью божьей на челе".
В чем же разница? Друг Чандрасены от стыда покончил с собой. А Пер Гюнт вполне себе удовлетворен! (С точки зрения Ибсена все кончилось хорошо: Пер обрел познание себя, это пьеса о самопознании, если что). Чандрасена был героем своей истории. Сольвейг была средством самопознания для героя истории. Чандрасена приведен в Пурушапарикше, как образец великодушного человека, образец несравненной высоты духа. А Сольвейг, сделавшая то же самое, лишь пример женственности, пример всего лишь свято исполненного женского предназначения. Как бы это объяснить? О! Как стеклянный потолок. Или как разницу в зарплатах за одну и ту же работу.
Подумаем о Звездном Мальчике. Он зазнается и унижает людей. В наказание Мальчик превращается в урода. Искупает свое прошлое Звездный Мальчик, только став таким, как Настенька. Помните, Мальчик оказывается в рабстве у злого господина, который посылает его добыть слиток белого, желтого и красного золота? Каждый раз, когда Мальчик добывает слитки, навстречу попадается прокаженный. Мальчик трижды отдает ему золото, хотя за потерю первых двух слитков хозяин жестоко избивает его и предупреждает, что за третий - убьет. И тогда Звездный Мальчик снова приобретает красоту и становится королем.
Посмотрим на Жофруа Рюделя из "Принцессы Грезы" Ростана. Русалочка отрекается от моря, чтобы быть с принцем. Жофруа отказывается от крестового похода, тем самым тоже отрекаясь от своей социальной среды, чтобы увидеть Мелисинду. Жофруа тяжело болен и знает, что умрет, ему не быть ее любовником:
Ее увидеть перед смертью мне,
Чтоб видел я и там ее во сне! (с)
Русалочка тоже умирает, не став женой принца: ее счастье точно так же состояло лишь в том, чтобы некоторое время видеть его.
Я могу приводить другие параллели. Доротея ("Герман и Доротея" Гете) жила на немецкой границе, когда из-за франко-германского конфликта туда вторглись французы. Шестеро мародеров напали на семью Доротеи (она старшая дочь). Но девушка голыми руками отняла у одного из мародеров саблю, ранила четверых, остальные убежали. Вообще же Доротея занимается тем, что заботится о своих родителях и младших детях, ведь они теперь беженцы. Майлс Гендон (из "Принца и нищего" Марка Твена) знакомится с "нищим" принцем Эдуардом, когда, выхватив шпагу, защищает его от разъяренной толпы. Все остальное время Майлс заботится о спасенном мальчике, налаживая дорожный быт: укладывает мальчика спать, подшивает ему одежду, кормит и согревает.
"Не разбудить бы его, пусть хорошенько выспится, бедняжка; он так устал, а путь нам предстоит еще долгий... Камзол недурен, право; кое-где поушить, и совсем будет ладно. Штанишки, пожалуй, еще лучше, хоть и их придется чуть-чуть поубавить... Зато башмаки просто прелесть! В этих башмаках его ножкам будет и сухо, и тепло. Он ведь, бедняжка, к этому не привык; небось круглый год, зиму и лето, щеголял босиком..."(с)
Есть еще эпизод, где Майлс Гендон принимает на себя плети, предназначенные Эдуарду. Что далеко ходить, в той же книге мать Тома Кенти закрывает Эдуарда собой от кулаков своего жестокого мужа.
Такие герои существовали всегда. Но великодушие и жертвенность мужчины подавались, как образец человечности, те же поступки женщины - просто как достойный пример для других женщин.
Я приведу иллюстрацию - сцену из Толстого в "Анне Карениной": у Константина Левина умирает брат Николай. Лежит он, простите, в дерьме, и брат Константин испытывает чувство "ужаса и гадливости", боясь даже дотронуться до несчастного. Появляется его жена Кити. "Но Кити думала, чувствовала и действовала совсем не так. При виде больного ей стало жалко его. И жалость в ее женской душе произвела совсем не то чувство ужаса и гадливости, которое она произвела в ее муже, а потребность действовать, узнать все подробности его состояния и помочь им. И так как в ней не было ни малейшего сомнения, что она должна помочь ему, она не сомневалась и в том, что это можно, и тотчас же принялась за дело"(с). Тут же она меняет белье, проветривает комнату, посылает в аптеку.
После чего Константин Левин предается философствованию: «Скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным». Так думал Левин про свою жену"(с).
Т.е., видите ли, бог скрыл тайну ухода за умирающим от премудрых мужчин, но открыл неразумным женщинам. Человеколюбие Кити, оказывается, ничего ей не стоило, это не разумное решение, не волевое преодоление себя, а свойство женской природы, практически инстинкт, программа.
Поэтому через фем-оптику я вижу вовсе не то, что Сольвейг или Русалочка чужие для феминизма. Я вижу то, что суть их великодушия извращена и обесценена. Они нуждаются в верной оценке. Их акты человеколюбия должны быть выведены за гендерные рамки, т.е. перестать пониматься, как женственность, сила женской любви, а быть прямо названы человечностью, великодушием и состраданием, чем они и являются.
Мне могут возразить: какая разница, как называть? Факт, что Сольвейг, которую бросил Пер, просидела в одиночестве до старости, проглядела глаза до слепоты, а когда Пер вернулся, простила, спасла и не упрекнула. Как ни назови, это то, чего хочет от женщины патриархат.
Я отвечу: это просто ошибка ракурса восприятия. Мы не можем отделаться от привычного представления, что Пер Гюнт - герой истории, а Сольвейг - лишь некое хранилище для его лучшего, божественного "я". Но помыслите всю историю как историю Сольвейг; как историю Чандрасены, простившего друга-предателя, потому что "Друг! От меня зависят лишь мои поступки. Над твоими я не властен".
Только тогда, научившись видеть Сольвейг теми же глазами, что и Чандрасену, мы сумеем понять главное. Главное: Сольвейг могла не прощать. Ее милосердие - это не предназначение, не женственность, не инстинкт, не то, что бог «скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным». Ее милосердие и есть именно милосердие, снисхождение великой души к заблудшему и слабому. Следовательно, важнейшее, что мы должны понять - это то, что Сольвейг сделала выбор. Что у нее был выбор. А это значит, что она могла и не прощать.