"Преступление и наказание" - экранизация
Как и обещал, отчитываюсь о просмотре фильма. Выбрал экранизацию 1969 года (режиссёр Кулиджанов). Если коротко - фильм отличный во всех отношениях, от работы с авторским источником (точность) до актёров. Понравилось всё и все, особенно Копелян и Смоктуновский (даже при том, что он старше книжного Порфирия Петровича на 10 лет).
Но самое интересное то, что в связи с получившимся "дублем" (книга + кино) сделал для себя неожиданное открытие: хорошую книгу экранизировать невозможно в принципе. Можно выдержать сюжет, постараться передать обстановку (пейзажи, окружение, антураж, интерьеры и т.п.), подобрать классных артистов, которые близко к источнику сыграют характеры героев, можно даже попытаться комплексом кинематографических приёмов и музыки передать дух, но всё равно получится другое. Потому что невозможно передать авторское повествование, а это прежде всего художественный язык писателя, включая лексику, образы, ритм и т.п., которое и превращает набор слов в художественное произведение, которое, в свою очередь, невозможно передать иначе.
Естественно, это касается прежде всего романов великих авторов, к которым Фёдор Михайлович безусловно и относится. Приведу пару абзацев из "Бесов" (цитата).
==
Дверь к Лебядкиным была только притворена, а не заперта, и мы вошли свободно. Всё помещение их состояло из двух гаденьких небольших комнаток, с закоптелыми стенами, на которых буквально висели клочьями грязные обои. Тут когда-то несколько лет содержалась харчевня, пока хозяин Филиппов не перенес ее в новый дом. Остальные, бывшие под харчевней, комнаты были теперь заперты, а эти две достались Лебядкину. Мебель состояла из простых лавок и тесовых столов, кроме одного лишь старого кресла без ручки. Во второй комнате в углу стояла кровать под ситцевым одеялом, принадлежавшая mademoiselle Лебядкиной, сам же капитан, ложась на ночь, валился каждый раз на пол, нередко в чем был. Везде было накрошено, насорено, намочено; большая, толстая, вся мокрая тряпка лежала в первой комнате посреди пола и тут же, в той же луже, старый истоптанный башмак. Видно было, что тут никто ничем не занимается; печи не топятся, кушанье не готовится; самовара даже у них не было, как подробнее рассказал Шатов. Капитан приехал с сестрой совершенно нищим и, как говорил Липутин, действительно сначала ходил по иным домам побираться; но, получив неожиданно деньги, тотчас же запил и совсем ошалел от вина, так что ему было уже не до хозяйства.
Mademoiselle Лебядкина, которую я так желал видеть, смирно и неслышно сидела во второй комнате в углу, за тесовым кухонным столом, на лавке. Она нас не окликнула, когда мы отворяли дверь, не двинулась даже с места. Шатов говорил, что у них и дверь не запирается, а однажды так настежь в сени всю ночь и простояла. При свете тусклой тоненькой свечки в железном подсвечнике я разглядел женщину лет, может быть, тридцати, болезненно-худощавую, одетую в темное старенькое ситцевое платье, с ничем не прикрытою длинною шеей и с жиденькими темными волосами, свернутыми на затылке в узелок, толщиной в кулачок двухлетнего ребенка. Она посмотрела на нас довольно весело; кроме подсвечника, пред нею на столе находилось маленькое деревенское зеркальце, старая колода карт, истрепанная книжка какого-то песенника и немецкая белая булочка, от которой было уже раз или два откушено. Заметно было, что mademoiselle Лебядкина белится и румянится и губы чем-то мажет. Сурмит тоже брови, и без того длинные, тонкие и темные. На узком и высоком лбу ее, несмотря на белила, довольно резко обозначались три длинные морщинки. Я уже знал, что она хромая, но в этот раз при нас она не вставала и не ходила. Когда-нибудь, в первой молодости, это исхудавшее лицо могло быть и недурным; но тихие, ласковые, серые глаза ее были и теперь еще замечательны: что-то мечтательное и искреннее светилось в ее тихом, почти радостном взгляде...
==
Это_снять_невозможно!
И вот так у него весь роман, точнее, все его романы от первого до последнего слова - цельное, ясное, яркое (тут можно запутаться в поисках эпитетов) повествование, которое и является художественным произведением. Не отдельные диалоги/герои/сюжет/мораль, а именно повествование, которое всё это в том числе и содержит.
В качестве примера вспомнился роман Маркеса "Сто лет одиночества" - я неделю перемалывал несколько первых страниц, пока не поймал авторский ритм, после чего проглотил всю книгу за субботу и воскресенье без перерыва, как в "Библиотекаре" Елизарова. Такое невозможно снять, хотя можно сделать интересное кино, которое будет самостоятельным произведением "по мотивам".
В общем, вывод такой: не стоит смотреть экранизацию сразу после прочтения хорошего романа. Через какое-то время, когда исчезнут все ощущения от авторского текста - можно, сразу - не надо.
Сейчас, кстати, кручу экранизацию 2007 года (а там почти 7 часов!), но уже с учётом того, что понял после "дубля", здесь уже много вариантов для обоснования траты времени, от поиска разночтений с первоисточником до нюансов, которые были не замечены в момент чтения. А ещё, оказывается, в этом году вышла новая экранизация (в которой 34-летнего Порфирия Петровича играет не 44-летний Смоктуновский, а 54-летний не знаю кто).
А в целом - читать! Ну и смотреть тоже можно :)
Но самое интересное то, что в связи с получившимся "дублем" (книга + кино) сделал для себя неожиданное открытие: хорошую книгу экранизировать невозможно в принципе. Можно выдержать сюжет, постараться передать обстановку (пейзажи, окружение, антураж, интерьеры и т.п.), подобрать классных артистов, которые близко к источнику сыграют характеры героев, можно даже попытаться комплексом кинематографических приёмов и музыки передать дух, но всё равно получится другое. Потому что невозможно передать авторское повествование, а это прежде всего художественный язык писателя, включая лексику, образы, ритм и т.п., которое и превращает набор слов в художественное произведение, которое, в свою очередь, невозможно передать иначе.
Естественно, это касается прежде всего романов великих авторов, к которым Фёдор Михайлович безусловно и относится. Приведу пару абзацев из "Бесов" (цитата).
==
Дверь к Лебядкиным была только притворена, а не заперта, и мы вошли свободно. Всё помещение их состояло из двух гаденьких небольших комнаток, с закоптелыми стенами, на которых буквально висели клочьями грязные обои. Тут когда-то несколько лет содержалась харчевня, пока хозяин Филиппов не перенес ее в новый дом. Остальные, бывшие под харчевней, комнаты были теперь заперты, а эти две достались Лебядкину. Мебель состояла из простых лавок и тесовых столов, кроме одного лишь старого кресла без ручки. Во второй комнате в углу стояла кровать под ситцевым одеялом, принадлежавшая mademoiselle Лебядкиной, сам же капитан, ложась на ночь, валился каждый раз на пол, нередко в чем был. Везде было накрошено, насорено, намочено; большая, толстая, вся мокрая тряпка лежала в первой комнате посреди пола и тут же, в той же луже, старый истоптанный башмак. Видно было, что тут никто ничем не занимается; печи не топятся, кушанье не готовится; самовара даже у них не было, как подробнее рассказал Шатов. Капитан приехал с сестрой совершенно нищим и, как говорил Липутин, действительно сначала ходил по иным домам побираться; но, получив неожиданно деньги, тотчас же запил и совсем ошалел от вина, так что ему было уже не до хозяйства.
Mademoiselle Лебядкина, которую я так желал видеть, смирно и неслышно сидела во второй комнате в углу, за тесовым кухонным столом, на лавке. Она нас не окликнула, когда мы отворяли дверь, не двинулась даже с места. Шатов говорил, что у них и дверь не запирается, а однажды так настежь в сени всю ночь и простояла. При свете тусклой тоненькой свечки в железном подсвечнике я разглядел женщину лет, может быть, тридцати, болезненно-худощавую, одетую в темное старенькое ситцевое платье, с ничем не прикрытою длинною шеей и с жиденькими темными волосами, свернутыми на затылке в узелок, толщиной в кулачок двухлетнего ребенка. Она посмотрела на нас довольно весело; кроме подсвечника, пред нею на столе находилось маленькое деревенское зеркальце, старая колода карт, истрепанная книжка какого-то песенника и немецкая белая булочка, от которой было уже раз или два откушено. Заметно было, что mademoiselle Лебядкина белится и румянится и губы чем-то мажет. Сурмит тоже брови, и без того длинные, тонкие и темные. На узком и высоком лбу ее, несмотря на белила, довольно резко обозначались три длинные морщинки. Я уже знал, что она хромая, но в этот раз при нас она не вставала и не ходила. Когда-нибудь, в первой молодости, это исхудавшее лицо могло быть и недурным; но тихие, ласковые, серые глаза ее были и теперь еще замечательны: что-то мечтательное и искреннее светилось в ее тихом, почти радостном взгляде...
==
Это_снять_невозможно!
И вот так у него весь роман, точнее, все его романы от первого до последнего слова - цельное, ясное, яркое (тут можно запутаться в поисках эпитетов) повествование, которое и является художественным произведением. Не отдельные диалоги/герои/сюжет/мораль, а именно повествование, которое всё это в том числе и содержит.
В качестве примера вспомнился роман Маркеса "Сто лет одиночества" - я неделю перемалывал несколько первых страниц, пока не поймал авторский ритм, после чего проглотил всю книгу за субботу и воскресенье без перерыва, как в "Библиотекаре" Елизарова. Такое невозможно снять, хотя можно сделать интересное кино, которое будет самостоятельным произведением "по мотивам".
В общем, вывод такой: не стоит смотреть экранизацию сразу после прочтения хорошего романа. Через какое-то время, когда исчезнут все ощущения от авторского текста - можно, сразу - не надо.
Сейчас, кстати, кручу экранизацию 2007 года (а там почти 7 часов!), но уже с учётом того, что понял после "дубля", здесь уже много вариантов для обоснования траты времени, от поиска разночтений с первоисточником до нюансов, которые были не замечены в момент чтения. А ещё, оказывается, в этом году вышла новая экранизация (в которой 34-летнего Порфирия Петровича играет не 44-летний Смоктуновский, а 54-летний не знаю кто).
А в целом - читать! Ну и смотреть тоже можно :)