Несколько слов про пьесу
"All that fall" ("Про всех падающих" или "Все, что падает") по пьесе Самюэля Беккета, поставленный ирландским Pan Pan Theatre - мой первый спектакль нынешнего театрального сезона.
Эта пьеса написана для радио, и поставили ее соответственно. Ее просто озвучили, и получился не спектакль, а радиопьеса. Зрителей рассадили в удобные деревянные кресла-качалки, в беспорядке расставленные в черном кубическом зале. На каждое сиденье положили по подушке с нарисованным черепом. К потолку привесили сотню голых желтых лампочек на шнурах разной длины. На одной из стен (которые иначе были бы неразличимы) закрепили очень яркие темно-желтые прожекторы с отражателями. Согласно ритму пьесы, загорались и гасли их разнообразные комбинации. Физического, видимого игрового пространства не было, был только звук хорошо поставленных голосов, разыгрывающих радиоспектакль. А может и хорошо, что не было... кажется эта была бы супер-классическая глубоко психологичная постановка, что противопоказанно пьесам Беккета...
Я никогда не слышала радиоспектаклей в театре, и первый опыт меня не впечатлил. Отчетливо ощущалась потребность видеть живых актеров в в осязаемом пространстве.
Для радиоспектакля подходит интимная обстановка, так что искусственный, хотя и очень милый дом, все равно кажется чужим.
Это все касается только постановки. Бог с ней.
Но самое главное-то - текст! В нем можно копаться вечно, как в бабушкиной пластмассовой коробке из-под конфет, набитой драгоценностями, которые даже поломанные - любимые.
Событий происходит немного. Пожилая грузная леди лет семидесяти, Миссис Руни, отправляется на станцию чтобы встретить слепого старика-мужа, прибывающего двенадцатичасовым поездом. Миссис тяжеловесна и медлительна. Она приходит позже, но и поезд опаздывает на странные, пугающие и непозволительные двадцать минут. Почему он опоздал - непонятно.
Этот текст легко раскладывается на два четких, тяжелой краской прорисованных направлений почти бессобытийного сюжета. Первое - это капризы стареющих тел, второе - драма попыток понимания сути существования.
Кажется что вместо людей живут, взаимодействуют и умирают мысли. Пространство поначалу структурировано вокруг грузных полуживых тел, но постепенно заполняется вытесняющих их словами. Сначала слишком много плоти, а потом - насыщенных, физически ощущаемых потоков слов.
Это все в общем-то логично, это же пьеса написанная для радио...
Слишком много плоти... уставшей, больной плоти.
"МИСТЕР ТАЙЛЕР. Ничего, миссис Руни, ничего. Я был проклят Богом и людьми с самого начала. И однажды, мокрым субботним полднем понял, что спина моя устала сносить страдания и боль снова и снова. Рассыпался, как ржавое железо - и меня выбросили на обочину."
или
"МИССИС РУНИ. Ни одним мускулом не шевелит. (Пауза.) А надо бы поторопиться, чтоб засветло на станцию успеть. (Пауза.) Чудеса! Секунду назад ваша кобыла весело ржала и рыла землю копытом. А сейчас совершенно отказывается двигаться. Всыпьте‑ка ей хорошенько кнутом по огузку. (Свист кнута. Пауза.) Шибче! (Свист кнута. Пауза.) Вот так! Что бы ни происходило вокруг - не могу оставаться безучастной. (Пауза.) Как пристально она смотрит на меня своими огромными, влажными, терзаемыми слепнями глазами! Пойду‑ка я дальше, чтобы не быть в ее поле зрения… (Свист кнута.) Нет, нет, перестаньте! Возьмите ее за уздечку и уберите от меня эти глаза. О, до чего страшно! (МИССИС РУНИ идет дальше одна. Шарканье подошв.) Что я сделала, чтобы заслужить все это? Что? что?.. (Шарканье подошв.) Сколько лет прошло… Нет, нет! (Шарканье подошв. Цитирует.) «Воздаяние делающему вменяется не по милости, но по долгу.» (МИССИС РУНИ останавливается.) Как я могу уйти? Я не могу. О, до чего же иногда хочется шлепнуться плашмя на дорогу, как тяжелый жирный студень, выпавший из тарелки, и не двигаться больше никогда! Громадная растекшаяся помойная гуща с песком, мусором и мухами. Пускай бы меня вычерпывали лопатами. (Пауза.) О небо, кажется подходит почтовый! (Шаги учащаются.) Ах, я просто старая карга-истеричка, я зачахла от печали и аристократических замашек, от походов в церковь, от жира, ревматизма и бездетности. (Пауза. Истошно.) Минни! Крошка Минни! Ласка - вот все, о чем я просила. Немного ласки каждый день. Дважды в день. Самую малость ласки два раза в день на протяжении пятидесяти лет. Много ли нежности нужно нормальной женщине? Поцеловать в ушко поутру, да еще разок вечером - чмок! чмок! Боже, какой прелестный ракитник!"
И тут же - вопль нутряного ужаса, страха смерти пожилого больного человека:
"МИССИС РУНИ (истошно). Смотрите, курица! (Скрип тормозов. Громкое кудахтанье курицы.) Ой, мама, вы раздавили ее; поехали. Поехали!"
В многословии растворен вопрос даже не о смысле жизни, а о реальности этой жизни вообще. Глаголы обыденного существования соревнуются с глаголами сомнения.
Эта пьеса - логичная ступенька к "В ожидании Годо". Там от всей плоти жизни остался только Поццо, а высочайшим уровнем обдуманной бессмысленности возник мертвенно жуткий Локки. Здесь же пустота захватывает души потихоньку, не убивая тело. Физиология здесь как обуза, а чувства времени и возраста уже нет вообще.
"МИССИС РУНИ. А я еще подарила тебе галстук! Теперь ты в галстуке! (Пауза.)
МИСТЕР РУНИ. Сколько мне теперь лет?
МИССИС РУНИ. Сейчас некогда вспоминать об этом; идем."
Так же как размыто понятие самой жизни.
"Мне врезался в память его рассказ об одной маленькой девочке, очень вялой, замкнутой и несчастной. Как он безуспешно пытался вселить в нее бодрость и энергию. В течение нескольких лет он занимался ею, бросил на это все свои знания и силы. Однако, девочка чахла не по дням, а по часам. Он не находил в ней никаких отклонений. Что она совершенно нормальна, он видел так же ясно, как то, что она, несмотря на это, медленно умирает. И умерла вскоре после того, как он сделал ей какую‑то операцию.
Затем внезапно вскинул голову и воскликнул, словно на него снизошло откровение: «Беда ее в том, что для себя и для других она, наверное, никогда в действительности не рождалась!»"
Или еще про время, концепция относительности которого осталась, а концепция точки отчета затерлась:
"МИСТЕР ТАЙЛЕР (резко). Опаздываем! Когда я ехал на велосипеде, то уже опаздывал. И поэтому сейчас опаздываю вдвойне, втройне, вчетверне. Почему я не промчался мимо вас без единого слова? (Шарканье подошв.)"
"Откуда все эти неприятности вокруг меня? Беды и несчастья вечно накатывают извне на мою старую грязную шкуру, бурлят, бушуют вокруг моего черепа, наполняют собой атомы, атомы, атомы! (Яростно.) АТОМЫ! (Тишина. Воркование витютьней. Едва слышно.) Господи! (Пауза.) Господи!"
Подводные течения драмы отчаяния существуют под внешним слоем обыденных житейских цеплялок к друг другу, мелких таких колючек, которые помогают заполнить пустоту и создать жиденькую иллюзию общения:
"Мистер Баррелл! Мистер Баррелл! (Молчание.) Я отталкиваю их всех! Они пришли ко мне, незванные, забывшие прошлое, полные родственных чувств, стремящиеся помочь… (Голос срывается.) …искренне умоляющие… разрешить им увидеть меня снова… посмотреть, хорошо ли… (Сморкается.) Несколько простых слов от… от всего сердца… и я опять одна… как прежде… (Сморкается. Неистово.) Я никогда не умру! Никогда не уйду в землю. (Пауза.) О, да это мисс Фит. Удивлюсь, если она поздоровается со мной."
Решенные вопросы устойчивости бытия. Ответ определяется числом ступенек...
"Но больше всего удивляюсь, если их число не меняется за одну ночь. (Пауза, с раздражением.) Ну? Сосчитай. Сколько их сегодня.
МИССИС РУНИ. Не проси меня подсчитывать, Дэн, не сейчас.
МИСТЕР РУНИ. Не подсчитывать?! Да это же один из тех китов, на которых держится жизнь!"
И наконец - фраза, давшая название пьесе:
"МИСТЕР РУНИ (громко). Да! (Они идут дальше. Ветер и дождь. Шлепанье
башмаков. Останавливаются. Идут дальше. Шлепанье башмаков. Останавли-
ваются.) Кто завтра читает проповедь? По очереди?
МИССИС РУНИ. Нет.
МИСТЕР РУНИ. Благодарю Бога за это! Кто?
МИССИС РУНИ. Харди.
МИСТЕР РУНИ. "Как быть счастливым в браке"?
МИССИС РУНИ. Нет, это он закончил, ты же помнишь.
МИСТЕР РУНИ. Он сообщал новую тему?
МИССИС РУНИ. «Господь поддерживает все, что падает, и поднимает все, что упало вниз.»
(Молчание. Они соединяются в диком смехе.)"
Поезд задержался, потому что на пути упал маленький мальчик.
Это сообщение завершает пьесу, но не делает ее логически законченной. Она и не может быть закончена, так же как не может быть начата. Она - как въерошенная абстрактная картина, настроение которой хорошо определено, но каждый фрагмент которой - его самостоятельная вариация, не требующая присутствия соседей.
Эта пьеса написана для радио, и поставили ее соответственно. Ее просто озвучили, и получился не спектакль, а радиопьеса. Зрителей рассадили в удобные деревянные кресла-качалки, в беспорядке расставленные в черном кубическом зале. На каждое сиденье положили по подушке с нарисованным черепом. К потолку привесили сотню голых желтых лампочек на шнурах разной длины. На одной из стен (которые иначе были бы неразличимы) закрепили очень яркие темно-желтые прожекторы с отражателями. Согласно ритму пьесы, загорались и гасли их разнообразные комбинации. Физического, видимого игрового пространства не было, был только звук хорошо поставленных голосов, разыгрывающих радиоспектакль. А может и хорошо, что не было... кажется эта была бы супер-классическая глубоко психологичная постановка, что противопоказанно пьесам Беккета...
Я никогда не слышала радиоспектаклей в театре, и первый опыт меня не впечатлил. Отчетливо ощущалась потребность видеть живых актеров в в осязаемом пространстве.
Для радиоспектакля подходит интимная обстановка, так что искусственный, хотя и очень милый дом, все равно кажется чужим.
Это все касается только постановки. Бог с ней.
Но самое главное-то - текст! В нем можно копаться вечно, как в бабушкиной пластмассовой коробке из-под конфет, набитой драгоценностями, которые даже поломанные - любимые.
Событий происходит немного. Пожилая грузная леди лет семидесяти, Миссис Руни, отправляется на станцию чтобы встретить слепого старика-мужа, прибывающего двенадцатичасовым поездом. Миссис тяжеловесна и медлительна. Она приходит позже, но и поезд опаздывает на странные, пугающие и непозволительные двадцать минут. Почему он опоздал - непонятно.
Этот текст легко раскладывается на два четких, тяжелой краской прорисованных направлений почти бессобытийного сюжета. Первое - это капризы стареющих тел, второе - драма попыток понимания сути существования.
Кажется что вместо людей живут, взаимодействуют и умирают мысли. Пространство поначалу структурировано вокруг грузных полуживых тел, но постепенно заполняется вытесняющих их словами. Сначала слишком много плоти, а потом - насыщенных, физически ощущаемых потоков слов.
Это все в общем-то логично, это же пьеса написанная для радио...
Слишком много плоти... уставшей, больной плоти.
"МИСТЕР ТАЙЛЕР. Ничего, миссис Руни, ничего. Я был проклят Богом и людьми с самого начала. И однажды, мокрым субботним полднем понял, что спина моя устала сносить страдания и боль снова и снова. Рассыпался, как ржавое железо - и меня выбросили на обочину."
или
"МИССИС РУНИ. Ни одним мускулом не шевелит. (Пауза.) А надо бы поторопиться, чтоб засветло на станцию успеть. (Пауза.) Чудеса! Секунду назад ваша кобыла весело ржала и рыла землю копытом. А сейчас совершенно отказывается двигаться. Всыпьте‑ка ей хорошенько кнутом по огузку. (Свист кнута. Пауза.) Шибче! (Свист кнута. Пауза.) Вот так! Что бы ни происходило вокруг - не могу оставаться безучастной. (Пауза.) Как пристально она смотрит на меня своими огромными, влажными, терзаемыми слепнями глазами! Пойду‑ка я дальше, чтобы не быть в ее поле зрения… (Свист кнута.) Нет, нет, перестаньте! Возьмите ее за уздечку и уберите от меня эти глаза. О, до чего страшно! (МИССИС РУНИ идет дальше одна. Шарканье подошв.) Что я сделала, чтобы заслужить все это? Что? что?.. (Шарканье подошв.) Сколько лет прошло… Нет, нет! (Шарканье подошв. Цитирует.) «Воздаяние делающему вменяется не по милости, но по долгу.» (МИССИС РУНИ останавливается.) Как я могу уйти? Я не могу. О, до чего же иногда хочется шлепнуться плашмя на дорогу, как тяжелый жирный студень, выпавший из тарелки, и не двигаться больше никогда! Громадная растекшаяся помойная гуща с песком, мусором и мухами. Пускай бы меня вычерпывали лопатами. (Пауза.) О небо, кажется подходит почтовый! (Шаги учащаются.) Ах, я просто старая карга-истеричка, я зачахла от печали и аристократических замашек, от походов в церковь, от жира, ревматизма и бездетности. (Пауза. Истошно.) Минни! Крошка Минни! Ласка - вот все, о чем я просила. Немного ласки каждый день. Дважды в день. Самую малость ласки два раза в день на протяжении пятидесяти лет. Много ли нежности нужно нормальной женщине? Поцеловать в ушко поутру, да еще разок вечером - чмок! чмок! Боже, какой прелестный ракитник!"
И тут же - вопль нутряного ужаса, страха смерти пожилого больного человека:
"МИССИС РУНИ (истошно). Смотрите, курица! (Скрип тормозов. Громкое кудахтанье курицы.) Ой, мама, вы раздавили ее; поехали. Поехали!"
В многословии растворен вопрос даже не о смысле жизни, а о реальности этой жизни вообще. Глаголы обыденного существования соревнуются с глаголами сомнения.
Эта пьеса - логичная ступенька к "В ожидании Годо". Там от всей плоти жизни остался только Поццо, а высочайшим уровнем обдуманной бессмысленности возник мертвенно жуткий Локки. Здесь же пустота захватывает души потихоньку, не убивая тело. Физиология здесь как обуза, а чувства времени и возраста уже нет вообще.
"МИССИС РУНИ. А я еще подарила тебе галстук! Теперь ты в галстуке! (Пауза.)
МИСТЕР РУНИ. Сколько мне теперь лет?
МИССИС РУНИ. Сейчас некогда вспоминать об этом; идем."
Так же как размыто понятие самой жизни.
"Мне врезался в память его рассказ об одной маленькой девочке, очень вялой, замкнутой и несчастной. Как он безуспешно пытался вселить в нее бодрость и энергию. В течение нескольких лет он занимался ею, бросил на это все свои знания и силы. Однако, девочка чахла не по дням, а по часам. Он не находил в ней никаких отклонений. Что она совершенно нормальна, он видел так же ясно, как то, что она, несмотря на это, медленно умирает. И умерла вскоре после того, как он сделал ей какую‑то операцию.
Затем внезапно вскинул голову и воскликнул, словно на него снизошло откровение: «Беда ее в том, что для себя и для других она, наверное, никогда в действительности не рождалась!»"
Или еще про время, концепция относительности которого осталась, а концепция точки отчета затерлась:
"МИСТЕР ТАЙЛЕР (резко). Опаздываем! Когда я ехал на велосипеде, то уже опаздывал. И поэтому сейчас опаздываю вдвойне, втройне, вчетверне. Почему я не промчался мимо вас без единого слова? (Шарканье подошв.)"
"Откуда все эти неприятности вокруг меня? Беды и несчастья вечно накатывают извне на мою старую грязную шкуру, бурлят, бушуют вокруг моего черепа, наполняют собой атомы, атомы, атомы! (Яростно.) АТОМЫ! (Тишина. Воркование витютьней. Едва слышно.) Господи! (Пауза.) Господи!"
Подводные течения драмы отчаяния существуют под внешним слоем обыденных житейских цеплялок к друг другу, мелких таких колючек, которые помогают заполнить пустоту и создать жиденькую иллюзию общения:
"Мистер Баррелл! Мистер Баррелл! (Молчание.) Я отталкиваю их всех! Они пришли ко мне, незванные, забывшие прошлое, полные родственных чувств, стремящиеся помочь… (Голос срывается.) …искренне умоляющие… разрешить им увидеть меня снова… посмотреть, хорошо ли… (Сморкается.) Несколько простых слов от… от всего сердца… и я опять одна… как прежде… (Сморкается. Неистово.) Я никогда не умру! Никогда не уйду в землю. (Пауза.) О, да это мисс Фит. Удивлюсь, если она поздоровается со мной."
Решенные вопросы устойчивости бытия. Ответ определяется числом ступенек...
"Но больше всего удивляюсь, если их число не меняется за одну ночь. (Пауза, с раздражением.) Ну? Сосчитай. Сколько их сегодня.
МИССИС РУНИ. Не проси меня подсчитывать, Дэн, не сейчас.
МИСТЕР РУНИ. Не подсчитывать?! Да это же один из тех китов, на которых держится жизнь!"
И наконец - фраза, давшая название пьесе:
"МИСТЕР РУНИ (громко). Да! (Они идут дальше. Ветер и дождь. Шлепанье
башмаков. Останавливаются. Идут дальше. Шлепанье башмаков. Останавли-
ваются.) Кто завтра читает проповедь? По очереди?
МИССИС РУНИ. Нет.
МИСТЕР РУНИ. Благодарю Бога за это! Кто?
МИССИС РУНИ. Харди.
МИСТЕР РУНИ. "Как быть счастливым в браке"?
МИССИС РУНИ. Нет, это он закончил, ты же помнишь.
МИСТЕР РУНИ. Он сообщал новую тему?
МИССИС РУНИ. «Господь поддерживает все, что падает, и поднимает все, что упало вниз.»
(Молчание. Они соединяются в диком смехе.)"
Поезд задержался, потому что на пути упал маленький мальчик.
Это сообщение завершает пьесу, но не делает ее логически законченной. Она и не может быть закончена, так же как не может быть начата. Она - как въерошенная абстрактная картина, настроение которой хорошо определено, но каждый фрагмент которой - его самостоятельная вариация, не требующая присутствия соседей.