О пережитках матриархата в таджиков.
"Наиболее ярким, центральным женским персонажем в Авесте является богиня Ардвисура Анахита: «Ардвисура Анахита - богиня любви, страсть вызывающая... Она творит семя всех мужей, уготавливает для родов материнское лоно всех жён, делает лёгкими роды всех жён, исполняет в урочное время молоком материнскую грудь; бескрайняя, славная именем, длиною равная всем водам <...> покровительница всего творения в Истину Ашу верующих...» (9.144). Образ Анахиты - родоначальницы и покровительницы всего рода Истины Аши, выполняет культурологическую роль материнского начала в мифологии. Тот факт, что не только люди, «но и боги - ахуры и азаты, преклоняются перед великолепием и величием Ардвисуры Анахиты» (9,145), и «сам Ахура Мазда приносил ей жертву в Арьяна Ваджа, у благой реки Вахви Датии, прося помощи в наставлении Заратуштры» (9,145), говорит о неизмеримо высоком положении Анахиты в пантеоне авестийских богов. Все важнейшие события в древнеиранском обществе и подвиги мужчин - героев и богов - совершаются при непосредственной помощи и участии богини Анахиты и предваряются обильными жертвоприношениями ей", - говорит 3. Усманова в своей статье "ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И ПОНЯТИЯ МУЖЕСТВЕННОСТИ И ЖЕНСТВЕННОСТИ В ТАДЖИКСКИХ МИФОЛОГИИ И ЭПОСЕ".
Сасанидское блюдо с изображением Анахиты, богини воды и плодородия в иранской мифологии. Материал - серебро, позолота; датируется 400-600 гг. н.э., хранится в Художественном музее Кливленда, штат Огайо, США.
"Изображения и фигурки Анахиты, найденные на территории Средней Азии, не всегда соответствуют авестийскому описанию, где она предстаёт «в образе прекрасной девушки, сильной, стройной, прямой, высоко подпоясанной» (9, 145), но именно это несоответствие позволяет нам предположить генетическую связь богини с древнейшим женским божеством - покровительницей жизни, Великой Матерью. Уже само по себе материнство обладает «религиозной благодатью»."
Затрагивая выдающийся памятник персидской литературы, национальный эпос иранских народов "Шахнаме", З. Усманова говорит, что "в «Шахнаме» существуют красноречивые детали, не объяснимые с точки зрения патриархальной идеологии. Например, в сказании о Сухробе отцовство Рустама должно оставаться в секрете (что затем приводит к смерти Сухроба от руки собственного отца). Мы полагаем, - говорит она, - что этот и другие факты указывают на слабость института отцовства в древнем обществе таджиков, его случайность и нефиксированность в обществе господства архаических форм брака. Подтверждением этому предположению служит и тот факт, что имена эпических героев практически никогда не упоминаются вместе с именем их отца: вместо имени отца к имени героя добавляется какой-либо титул-приставка, например, Рустами Тахамтан (Рустам Железнотелый), Исфандиёри Руйинтан (Исфандиёр Меднотелый) и др. Выражаясь словами Ницше, «величайшее в великих - это материнское. Отец - всегда только случайность»."
Интересно З. Усманова описывает и лингвистический эгалитаризм у таджиков.
Вначале она отмечает один немаловажный факт, касающийся первых людей в Авесте. Первым человеком и первым праведником, согласно книгам «Меноги Храт» 27.14-18, был Гайа Мартан (среднеперс. Гайомарт, в «Шахнаме» - Каюмарс). Одним из великих благ, совершённых им, было то, «что род людской и все души праведных мужчин и женщин возникли из его тела», и в частности, это касается первой человеческой пары, чьи имена Машья и Машьёйя. В отличие от иудео-христианского предания, первые люди в Авесте, несмотря на то, что познали «что угодно и что не угодно Богу, и обрели мудрость», не были наказаны Богом, продолжали жить, плодиться и работать в радости, счастье и в благословении, обозначаемом в иранской мифологии как фарн, или хварна. Отсутствие идеи сотворения женщины из части тела первого мужчины, а также идеи первородного греха в древнеиранской мифологии, сыграло важную роль в процессе формирования гендерных представлений древних таджиков, - полагает З. Усманова.
В таджикском языке (как и во всех языках иранской группы), к примеру, нет дифференцированных по полу местоимений «она», «он» или других частей речи (глаголов, существительных, прилагательных) с мужскими и женскими окончаниями. Это «гендерное равенство» в языке дополняется ещё и тем. что обозначение человека - одам - и мужчины - мард не идентичны друг другу как, например, в английском языке man, во французском - homme, в древнерусском - чоловiк. В иранских языках слово мард (мужчина) восходит по своей этимологии к древнеиранскому термину март, что связано с индоарийским корнем мрт - смерть, а слово зан (женщина) восходит к корням, близким словам зиндаги (жизнь) и замин (земля). Таким образом, слово «женщина» в иранских языках не противопоставляется слову «мужчина» в значении «человек», чем подчёркивается их личностное равенство. Помимо того, слово «женщина», будучи смысловым образом увязано со словами, обозначающими «жизнь» и «землю», не имеет и негативной коннотации, как. например, в русском языке. В. А. Маслова в своей работе «Лингвокультурология» объясняет, что в русском языке «все слова, кончающиеся на -щина, несут некий негативный оттенок пренебрежения, иронии, презрения - деревенщина, казенщина, групповщина, чертовщина.
Таким образом, - говорит З. Усманова, - мы считаем правомерным говорить о гендерно амбивалентном идеологическом базисе таджикского общества.
Я же полагаю, что многое, если не всё "гендено амбивалентное" в таджикском обществе является культурным наследием Маргианы, которая существовала на территории восточного Туркменистана, южного Узбекистана, северного Афганистана и западного Таджикистана с XXIII по XVIII вв. до н. э. - в одно время с Индской цивилизацией.
Сасанидское блюдо с изображением Анахиты, богини воды и плодородия в иранской мифологии. Материал - серебро, позолота; датируется 400-600 гг. н.э., хранится в Художественном музее Кливленда, штат Огайо, США.
"Изображения и фигурки Анахиты, найденные на территории Средней Азии, не всегда соответствуют авестийскому описанию, где она предстаёт «в образе прекрасной девушки, сильной, стройной, прямой, высоко подпоясанной» (9, 145), но именно это несоответствие позволяет нам предположить генетическую связь богини с древнейшим женским божеством - покровительницей жизни, Великой Матерью. Уже само по себе материнство обладает «религиозной благодатью»."
Затрагивая выдающийся памятник персидской литературы, национальный эпос иранских народов "Шахнаме", З. Усманова говорит, что "в «Шахнаме» существуют красноречивые детали, не объяснимые с точки зрения патриархальной идеологии. Например, в сказании о Сухробе отцовство Рустама должно оставаться в секрете (что затем приводит к смерти Сухроба от руки собственного отца). Мы полагаем, - говорит она, - что этот и другие факты указывают на слабость института отцовства в древнем обществе таджиков, его случайность и нефиксированность в обществе господства архаических форм брака. Подтверждением этому предположению служит и тот факт, что имена эпических героев практически никогда не упоминаются вместе с именем их отца: вместо имени отца к имени героя добавляется какой-либо титул-приставка, например, Рустами Тахамтан (Рустам Железнотелый), Исфандиёри Руйинтан (Исфандиёр Меднотелый) и др. Выражаясь словами Ницше, «величайшее в великих - это материнское. Отец - всегда только случайность»."
Интересно З. Усманова описывает и лингвистический эгалитаризм у таджиков.
Вначале она отмечает один немаловажный факт, касающийся первых людей в Авесте. Первым человеком и первым праведником, согласно книгам «Меноги Храт» 27.14-18, был Гайа Мартан (среднеперс. Гайомарт, в «Шахнаме» - Каюмарс). Одним из великих благ, совершённых им, было то, «что род людской и все души праведных мужчин и женщин возникли из его тела», и в частности, это касается первой человеческой пары, чьи имена Машья и Машьёйя. В отличие от иудео-христианского предания, первые люди в Авесте, несмотря на то, что познали «что угодно и что не угодно Богу, и обрели мудрость», не были наказаны Богом, продолжали жить, плодиться и работать в радости, счастье и в благословении, обозначаемом в иранской мифологии как фарн, или хварна. Отсутствие идеи сотворения женщины из части тела первого мужчины, а также идеи первородного греха в древнеиранской мифологии, сыграло важную роль в процессе формирования гендерных представлений древних таджиков, - полагает З. Усманова.
В таджикском языке (как и во всех языках иранской группы), к примеру, нет дифференцированных по полу местоимений «она», «он» или других частей речи (глаголов, существительных, прилагательных) с мужскими и женскими окончаниями. Это «гендерное равенство» в языке дополняется ещё и тем. что обозначение человека - одам - и мужчины - мард не идентичны друг другу как, например, в английском языке man, во французском - homme, в древнерусском - чоловiк. В иранских языках слово мард (мужчина) восходит по своей этимологии к древнеиранскому термину март, что связано с индоарийским корнем мрт - смерть, а слово зан (женщина) восходит к корням, близким словам зиндаги (жизнь) и замин (земля). Таким образом, слово «женщина» в иранских языках не противопоставляется слову «мужчина» в значении «человек», чем подчёркивается их личностное равенство. Помимо того, слово «женщина», будучи смысловым образом увязано со словами, обозначающими «жизнь» и «землю», не имеет и негативной коннотации, как. например, в русском языке. В. А. Маслова в своей работе «Лингвокультурология» объясняет, что в русском языке «все слова, кончающиеся на -щина, несут некий негативный оттенок пренебрежения, иронии, презрения - деревенщина, казенщина, групповщина, чертовщина.
Таким образом, - говорит З. Усманова, - мы считаем правомерным говорить о гендерно амбивалентном идеологическом базисе таджикского общества.
Я же полагаю, что многое, если не всё "гендено амбивалентное" в таджикском обществе является культурным наследием Маргианы, которая существовала на территории восточного Туркменистана, южного Узбекистана, северного Афганистана и западного Таджикистана с XXIII по XVIII вв. до н. э. - в одно время с Индской цивилизацией.