Честертон о происхождении человека.
Гилберт Кийт Честертон в своей книге "Вечный человек", говоря о доисторических временах, высказывает мысль, что "бесспорные люди уже были мистиками".
И далее он пишет:
"Поистине, одежда - облачение; человек носит её, потому что он - жрец. В отличие от животных, он не может ходить голым хотя бы потому, что умрёт от холода. Однако люди прикрывают тело даже в тёплых краях - из стыда, или ради достоинства, или ради красоты.
Люди чувствовали повсюду и всегда, что надо защитить или спрятать хоть что-то от глумления или грубости; и обычаи эти, какими бы они ни были, служили достоинству, помогали почитать друг друга.
В той или иной степени они связаны с отношениями полов, но это свидетельствует лишь о двух очень важных, изначальных фактах. Прежде всего, первородный грех поистине первороден. Во что бы ни верили люди, они всегда ощущали, что с человечеством что-то неладно. Ощущение греха не давало им ходить голыми, как не давало жить без законов.
Особенно сильно проявляется оно в установлении, которое можно назвать отцом и матерью законов, ибо основано оно на союзе матери и отца; в установлении, которое старше царств, а может быть, и всех человеческих сообществ.
Я говорю о семье. Здесь мы снова должны чётко различать великое и здравое установление сквозь все его виды и варианты, словно гору сквозь облака. Очень может быть, что семье в нашем смысле слова пришлось бороться с многими заблуждениями и беззакониями. Но она победила их; и вполне возможно, уже была, когда их ещё не было.
У нас нет оснований думать, что форма не существовала прежде бесформенности. Форма важнее, существеннее бесформенности; материал, называемый человечеством, снова и снова возвращается к ней. Вспомним, например, поразительный обычай, известный под именем кувады, и нам покажется, что мы попали в сказочное царство нелепицы. По этому обычаю с отцом обращаются как с только что родившей матерью.
Конечно, это свидетельствует о мистическом восприятии половой жизни, но можно предположить и большее: многие утверждают, что этим обрядом отец берёт на себя всю ответственность отцовства. Если это так, смешнейший обычай необычайно значим и торжественен, ибо на нём стоит всё, что мы зовем семьёй, и всё, что мы считаем человеческим обществом.
Те, кто копается во тьме начала, говорят иногда, что людьми когда-то правили женщины. Другие думают, что это была просто нравственная анархия и род вели по женской линии потому, что отец был неизвестен и никакой ответственности не нёс. Потом в один прекрасный день мужчина решил охранять и воспитывать своих детей; и первый глава семьи - не столько хам с дубиной, сколько порядочный человек, отвечающий за свои действия.
Если всё было именно так, придётся признать, что только тогда человек повёл себя по-человечески, тем самым впервые стал истинным человеком."
И далее он пишет:
"Поистине, одежда - облачение; человек носит её, потому что он - жрец. В отличие от животных, он не может ходить голым хотя бы потому, что умрёт от холода. Однако люди прикрывают тело даже в тёплых краях - из стыда, или ради достоинства, или ради красоты.
Люди чувствовали повсюду и всегда, что надо защитить или спрятать хоть что-то от глумления или грубости; и обычаи эти, какими бы они ни были, служили достоинству, помогали почитать друг друга.
В той или иной степени они связаны с отношениями полов, но это свидетельствует лишь о двух очень важных, изначальных фактах. Прежде всего, первородный грех поистине первороден. Во что бы ни верили люди, они всегда ощущали, что с человечеством что-то неладно. Ощущение греха не давало им ходить голыми, как не давало жить без законов.
Особенно сильно проявляется оно в установлении, которое можно назвать отцом и матерью законов, ибо основано оно на союзе матери и отца; в установлении, которое старше царств, а может быть, и всех человеческих сообществ.
Я говорю о семье. Здесь мы снова должны чётко различать великое и здравое установление сквозь все его виды и варианты, словно гору сквозь облака. Очень может быть, что семье в нашем смысле слова пришлось бороться с многими заблуждениями и беззакониями. Но она победила их; и вполне возможно, уже была, когда их ещё не было.
У нас нет оснований думать, что форма не существовала прежде бесформенности. Форма важнее, существеннее бесформенности; материал, называемый человечеством, снова и снова возвращается к ней. Вспомним, например, поразительный обычай, известный под именем кувады, и нам покажется, что мы попали в сказочное царство нелепицы. По этому обычаю с отцом обращаются как с только что родившей матерью.
Конечно, это свидетельствует о мистическом восприятии половой жизни, но можно предположить и большее: многие утверждают, что этим обрядом отец берёт на себя всю ответственность отцовства. Если это так, смешнейший обычай необычайно значим и торжественен, ибо на нём стоит всё, что мы зовем семьёй, и всё, что мы считаем человеческим обществом.
Те, кто копается во тьме начала, говорят иногда, что людьми когда-то правили женщины. Другие думают, что это была просто нравственная анархия и род вели по женской линии потому, что отец был неизвестен и никакой ответственности не нёс. Потом в один прекрасный день мужчина решил охранять и воспитывать своих детей; и первый глава семьи - не столько хам с дубиной, сколько порядочный человек, отвечающий за свои действия.
Если всё было именно так, придётся признать, что только тогда человек повёл себя по-человечески, тем самым впервые стал истинным человеком."