Начало Легко провести параллели между этапами "социализации в насилие" и стадиями военной подготовки. Задача такой подготовки - зафиксировать будущих солдат на втором этапе ("Жестокое поведение"), когда механизмы саморегуляции и самосохранения еще работают.
Бойцы не должны превратиться в агрессоров, готовых на неоправданную слепую жестокость. Чтобы этого не случилось, в армиях стран НАТО, например, предусмотрены "предохранители". В первую очередь таким "предохранителем" выступает военное право. Оно определяет правила ведения боевых действий, очерчивая границы допустимого насилия.
Впрочем, наличие правил само по себе не гарантирует их исполнения. Поэтому в западных армиях дисциплину внедряют на уровне групповой нормы. Курсы по военной этике - один из обязательных этапов военной подготовки в армиях не только стран НАТО, но и, скажем, Израиля.
Также очень важна роль офицеров и высшего командного состава: они должны ограничивать жестокость как в ситуации боя, так и в казарме. А жестокость в казарме - это не только дедовщина, но и муштра, поэтому в американской армии используются "некарательные методы" работы с военными. Речь о поэтапной системе психологического и профессионального консультирования, выговоров и наставлений для тех военнослужащих, которые нарушают дисциплину. То есть прежде, чем наказать человека, с ним пробуют договориться.
Что же в российской армии? Официальная позиция властей заключается в том, что вооруженные силы страны удалось очистить от дедовщины, насилия и неуставных отношений. В 2017 году президент Владимир Путин заявил: "Были времена совсем недавно, которые не делали чести армии, например дедовщина и так далее. Ничего в этом хорошего нет. Сейчас в значительной степени это изжито". С ним согласен министр обороны Сергей Шойгу, который утверждает, что "сейчас в армии просто нет почвы для дедовщины".
Оценить реальный уровень дедовщины очень сложно. Российские вооруженные силы - структура, закрытая для общественного контроля. Армейское руководство ограничивает доступ даже к несекретной информации и последовательно скрывает случаи травм, убийств или самоубийств среди военнослужащих в мирное время. А потери личного состава Минобороны "в период проведения специальных операций" объявлены государственной тайной президентским указом 2015 года.
При этом информация о насилии в армии все еще регулярно попадает в СМИ. И благодаря этому очевидно, что дедовщина и другие проявления системной жестокости по-прежнему в порядке вещей. Что, в общем, неудивительно. Одним сокращением срока службы невозможно решить столь сложную и комплексную проблему, необходимо менять систему.
А система такова, что командование российской армией, как и управленческий режим страны в целом, строится на авторитарном единоначалии. Полномочия принятия решения не распределены, а сконцентрированы на самом верху. У сержантов и лейтенантов таких полномочий нет, вся их задача заключается в том, чтобы обеспечивать выполнение приказов. Именно беспрекословное подчинение, а не дисциплина - главный организующий принцип в российской армии.
Дисциплина - то есть преданность правилам - не предполагает следования за старшим по званию или более сильным несмотря ни на что. Для нее нужны осознанность и прозрачные нормы для всех невзирая на ранги. Поэтому в армиях Израиля, Германии или США командование настаивает на подотчетности армии обществу, а военнослужащим дается право саботировать неправомерный приказ. В то же время подчинение - то есть слепое повиновение авторитетам - не может существовать в условиях ясных и прозрачных правил. Для него необходима крайняя степень послушания, и его добиваются, ломая и обезличивая людей. Поэтому солдат российской армии обязан выполнять любой, даже преступный приказ под угрозой трибунала.
"Право командира (начальника) отдавать приказ и обязанность подчиненного беспрекословно повиноваться являются основными принципами единоначалия. В случае открытого неповиновения или сопротивления подчиненного командир (начальник) обязан для восстановления порядка и воинской дисциплины принять все установленные законами Российской Федерации и общевоинскими уставами меры принуждения".
Дисциплинарный устав Вооруженных сил России
Одним словом, российская армия просто не ставит перед собой задачу воспитать людей, которые знают свои права и ценят права других. Вместо курсов по военной этике упор делают на патриотическое воспитание будущих солдат и офицеров через верность родине и присяге, "беспрекословное повиновение" и недавно возвращенный институт политруков.
Одновременно с этим Вооруженные силы России неизменно стремятся к победе любой ценой. Именно поэтому абсолютное большинство военных преступлений в России не расследуется. О каких военных преступлениях может идти речь, если нет такой цены, которую страна не готова была бы заплатить за победу? Такой цены нет, поэтому нет наказаний - а значит, и преступлений тоже нет.
Сегодня в Украине воюет множество тех, кто уже привык к полной безнаказанности: это и бойцы Росгвардии, и кадыровцы, и вагнеровцы. Их лица всегда скрыты под "запотевшим шлемом": власти никогда не выдают их правосудию, всячески защищают и даже откровенно поощряют на самом высоком уровне. В апреле Владимир Путин присвоил 64-й отдельной мотострелковой бригаде, подозреваемой в совершении военных преступлений в Буче, почетное звание "гвардейской". В президентском приказе об этом сказано, что "личный состав бригады проявил массовый героизм, отвагу, стойкость и мужество в боевых действиях по защите Отечества и государственных интересов в условиях вооруженных конфликтов".
"Войско представляет собой материальное, резко законченное и неоспоримое отражение государственности. Будучи точной копией общества, армия „болеет" теми же язвами, причем обычно с более высокой температурой" (Лев Троцкий).
Один из главных инкубаторов российского насилия - это, безусловно, ФСИН, прямая наследница ГУЛАГа.
Россия по-прежнему лидирует в Европе по общему количеству заключенных даже несмотря на постепенное сокращение тюремного населения. По состоянию на 2022 год в России сидят 466 тысяч человек, 63% осуждены повторно. В российских тюрьмах высокая смертность - 47 смертей на 10 тысяч человек (в Европе этот показатель в среднем составляет 27 случаев), что говорит о плохих условиях содержания, высоком проценте самоубийств, недоступности медицинской помощи, а также пытках.
Когда вспоминают о временах сталинского террора, часто говорят: "В СССР полстраны сидело, а полстраны охраняло". Статистически это, конечно, не соответствует действительности. Зато очень точно отражает распространенность в стране тюремного опыта.
Этот опыт остается очень распространенным и в наши дни. В 2008 году первый зампред Верховного суда в отставке Владимир Радченко подсчитал, что в период с 1992-го по 2007-й в России осудили больше 15 миллионов человек - это почти каждый десятый россиянин, или около четверти взрослого мужского населения. А уголовное прошлое имеют 18,2% граждан страны - каждый шестой, включая младенцев.
Тюремная культура плотно вплетена в российскую жизнь. Здесь и "блатная лексика", давно вошедшая в речь, и популярность шансона, причем далеко за пределами криминальной среды. В столь тесном переплетении блатного и "нормативного" нет ничего удивительного, ведь жизнь в российской тюрьме и "на воле" тоже тесно переплетены.
Пишет старушка-мать:
"Здравствуй, сынок родной!
Родина наша с тобой -
Лагерь один большой"
Песня.
Это взаимопроникновение отражается в легализации преступности, которая вовсе не была побеждена в период "путинской стабильности", как любят утверждать авторы мифа о лихих девяностых. На излете ельцинского периода представители ОПГ, связанные с бизнесом, спецслужбами и органами правопорядка, шли в политику, избирались в мэры и депутаты. В путинский период государство и само превратилось в ОПГ: насилие убрали с улиц, зато теперь им активно пользуются полицейские.
Легализовавшись в органах власти, бывшие бандиты принесли с собой в публичную сферу свою жизненную философию: цинизм, культ силы, алчность, убежденность в продажности всех вокруг, готовность к насилию. А еще - тюремный "клоачный" язык. На нем говорят президент, премьер-министр, депутаты Госдумы, члены Совфеда, главы городов и регионов.
Путин никогда не стеснялся использовать фразы вроде "мочить в сортире", "утереть кровавые сопли", "нравится не нравится - терпи, моя красавица". Его речь, как и риторика российской дипломатии, мало отличима от языка подворотни. И это не просто слова - такой язык продвигает культ силы, отрицает демократические принципы уважения к правам других людей. Он нормализует насилие - сексуализированное, физическое, психологическое - как единственный способ донести свою позицию и правоту.
Некоторые пословицы: "Палка нема, а даст ума", "За дело побить - уму-разуму учить", "Это не бьют, а ума дают", "Бьют не ради мученья, а ради ученья". Во всех этих фразах насилие выступает средством обучения, способом объяснить что-то. Показательно, что в своей речи за два дня до вторжения в Украину Путин буквально заявил о намерении "объяснить" Украине "правильную" версию истории: "Мы готовы показать вам, что значит для Украины настоящая декоммунизация".
"Обучающее" насилие в России вообще часто становится обязательной частью инициации, способом передачи ценностей и норм. Поэтому неудивительно, что армейская дедовщина так похожа на наказания в российских тюрьмах. А совместное участие в групповом насилии укрепляет армейское сообщество так же, как оно укрепляет криминальное.
Уголовная культура очень индивидуалистская, потому что отвергает представления о врожденном равенстве и горизонтальной солидарности. Она не учит эмпатии и доверию ("Не верь, не бойся, не проси"), а на низовом уровне пронизана ощущением зависимости и бессилия.
Часто уголовная культура противопоставляет себя культуре "нормативной" как более настоящая, душевная. Якобы она основана на подлинной справедливости, а не на бездушном законе и искусственных правилах. Легко заметить сходство с консервативным антизападным дискурсом, в котором российский "особый путь" и истинные "традиционные" ценности противопоставляются якобы лицемерному и бездушному западному обществу.
И что еще очень свойственно криминальной культуре, так это неразличение границ между частным и публичным, своим и чужим. "Россиянин существует как бы в ничейном, ничьем мире, и его хочется захватить, - писал в 2014-м социолог Борис Дубин, подводя итоги аннексии Крыма. - Или приходится мучиться оттого, что не сумел, не набрался смелости это сделать. Либо захват - либо раздражение, тоска, мучение оттого, что хочется захватить, а невозможно".
Отсутствие интереса к другому как иному, отрицание равенства и границ собственности и личности, понимание любых различий иерархически (слабее/сильнее, беднее/богаче, ниже статусом / выше статусом) - все это в условиях длительной несвободы и социальной разобщенности порождает агрессию и зависть на уровне всего общества.
Что в итоге и выплеснулось убийствами, пытками, изнасилованиями и массовым мародерством в Украине.
Армия России сейчас экспортирует в Украину то насилие, которым пропитана вся жизнь страны. Сами россияне сопротивляться насилию давно неспособны, и одна из причин этого кроется в тотальном развале этической системы.
Для того чтобы человек вел себя этично и цивилизованно, нормы такого поведения должны быть не просто закреплены на государственно-правовом уровне или в религии. Они должны поддерживаться самим общественным устройством, стать неформальным консенсусом.
Но в российском обществе последних десятилетий нет никого и ничего, что имело бы достаточный авторитет, независимость от государственных институтов и могло бы задавать моральные координаты. На протяжении всех лет путинского правления власть последовательно уничтожала горизонтальные социальные связи, зачатки гражданской самоорганизации и общественные институты, подминая их под себя.
Этот процесс подкрепляется уничтожением репутации деятелей культуры и науки: режим активно нанимает их для обслуживания собственных интересов. Актеры и режиссеры в качестве "доверенных лиц" президента, коррумпированная академическая среда с ее засильем покупных диссертаций - все это подрывает само понятие морального, культурного или научного авторитета. При этом любой политический протест последовательно дискредитируется как продажный.
В условиях деградации институтов, авторитетов и ценностей общество утрачивает нравственные ориентиры и способность к сложной рефлексии. Оно начинает воспринимать цинизм, меркантильность и эгоизм как стандарт. Догмат "Своя рубашка ближе к телу" вместо солидарности и социальной эмпатии делает общество чрезвычайно аморфным и равнодушным.
Такое общество парадоксальным образом соединяет в себе чувства нарциссизма и униженности, равнодушие к другому и желание добиться от этого другого справедливости и уважения к себе.
Само оно при этом не желает бороться за справедливость, не готово проявить ни к кому уважение. И если свести самоощущение такого общества к простой фразе, то получится что-то вроде: "Доверять никому нельзя, а мир несправедлив. Поэтому я могу вести себя как угодно, я имею право на все".