Никакой поэзии
Этот фанфик сначала бодро начала переводить, несмотря на то, что язык там с большими выкрутасами. Потом что-то мне там вообще не понравилось и, наверное, я ждала чего-то другого. Так у меня часто бывает - на английском почему-то иногда все рисуется иначе.
И хотела даже его бросить, хотя много сил вложила, но после того, как перелопатила две папки с хиатусом, решила, что я слишком разборчива и грех не выложить фанфик, над которым сидела несколько дней. Или ночей)
Тем более, что я же сказала, что будут, типа, два парных фанфика и он в чем-то является обратной стороной предыдущего.
Поэтому вот, не судите строго, я старалась)
Никакой поэзии
Автор earlwin
«Конечно, это пустяк, но нет ничего важнее пустяков»
Шерлок Холмс (Человек с рассеченной губой)
Журнал был доставлен вместе с прикрепленной к нему телеграммой как раз в то время, когда на смену последним пасмурным дням июля пришел неприветливый август. Вернувшись с утренней прогулки, он обнаружил на столе этого непрошенного гостя. Последний выпуск «Стрэнда», вышедший несколько недель назад; последняя буква в слове «июль» теснилась почти вплотную к году - «1891». Телеграмма была отправлена в день выхода журнала.
Отправителем был, конечно же, Майкрофт; это было совершенно очевидно еще до чтения этого послания. Склонность его брата к язвительному юмору была свойственна и ему, и он способен был понять это, даже если не всегда одобрял.
Слегка погнувшийся «Стрэнд» лежал на краю небольшого стола, который он использовал и как обеденный, и как рабочий, выглядывая из-под стопки газет с заголовками на разных языках: мягкими французскими , местными итальянскими, грубоватыми немецкими , интригующими арабскими. Все это время, прошедшее после событий у Рейхенбаха , он не позволял себе читать никакой прессы на английском, ничего, что могло бы разоблачить его или же о чем-то напомнить.
Сперва, за чашкой кофе, - как это вошло у него в привычку -он прочел газеты, словно в полузабытьи продираясь сквозь чужие наречия. В итальянском существовали тонкости, которые он не мог до конца уловить; а на поиск связи между некоторыми французскими оборотами ему порой требовалось некоторое время, но это было бы почти невозможно без довольно основательных познаний в этом языке; а за три месяца он изрядно поднаторел в нем. Майкрофт и сам писал ему по-французски, и это было не столько шифром, сколько ответом на его требование, чтоб его инкогнито сохранялось любой ценой. Моран все еще рыскал по континенту, пристально следя за всеми подозрительными англичанами.
«Похоже, этот предмет, идеально подходит для того, чтоб затронуть струны твоего любопытства», добавил Майкрофт в качестве постскриптума, после прояснения всех финансовых вопросов. «Или твоего самолюбия. Насколько я понимаю, он собирается написать целую серию этих рассказов.»
Прочитав, он тут же сжег телеграмму. Небольшое пламя - результат этой меры предосторожности - постепенно потухло, превратившись в горстку пепла, лежавшую теперь в центре стола. После этого ничто не мешало ему заняться обычными делами: оплатить счета и пойти на назначенную встречу с агентом, специализирующимся на монограммах, потом музеи и поздний ланч на берегу Арно, где на фоне темного пятна побережья он отметил, что уровень воды довольно низок и попытался прикинуть, когда он вновь поднимется. Когда эта река выйдет из берегов, он будет уже далеко от Флоренции.
Солнце уже было в зените , стало жарко, и проходными дворами и улочками он зашагал в направление своего жилища, а вокруг к небу вздымали свои купола великие флорентийские соборы. Туристы, фабриканты со своими женами, посетители магазинов и рынков спешили мимо него по своим делам, их оживленные голоса наполняли неповторимым колоритом этот город Ренессанса, но он никуда не спешил: человек без имени и какого-либо рода деятельности, и не было ничего такого, что могло бы заставить его торопиться.
Журнал все так же ожидал его по возвращении, точно там же, где он оставил его утром; ни сосед по квартире, ни хозяин дома не притронулись к его вещам во время его отсутствия. Укрытый газетами и журналами на языках, гораздо менее губительных для души, этот выпуск «Стрэнда» не представлял собой никакой угрозы; и он взял его и стал изучать содержание; пролистав, быстро нашел страницу, отмеченную Майкрофтом.
Название гласило «Скандал в Богемии», а далее была абсолютно нелепая надпись - Первая история из «Приключений Шерлока Холмса». К тексту прилагалась иллюстрация; она отнюдь не поражала волнующим сходством, и в ней можно было , разве что, угадать то странное существо, что навеки поселилось на страницах записной книжки Уотсона.
Ему уже как-то раз приходилось лицезреть это видение, когда три года назад Уотсон постоянно оставлял где-нибудь на виду Рождественский Ежегодник Битона. Две недели Уотсон бросал на него умоляющие взгляды поверх газетных страниц или из-за чашки во время завтрака, пока он, наконец, не выдержал и как бы между прочим высказал свое мнение, словно бы только что понял, что оно интересует доктора.
Внезапно, оказалось, что оно того стоило, когда он увидел улыбку, появившуюся на лице Уотсона. Ничто не могло сравниться с этой поразительной метаморфозой, с тем, как словно озарились все черты его друга, начиная с подрагивающих кончиков губ и заканчивая глазами, в уголках которых заплясали веселые искорки. Это было счастливое Рождество, когда они еще оба жили на Бейкер-стрит; одно из последних перед женитьбой Уотсона.
Он пробежал глазами рассказ, сев на диван и держа журнал перед собой на расстоянии вытянутой руки. Казалось слишком легким вновь вернуться к родному языку; к словам, по мере чтения, молча, возникавшим в его уме, незамутненным барьером перевода. К словам, произнесенным ровным тенорком Уотсона, будто бы шепчущего их ему на ухо. Уотсон вложил в эти записки всего себя, и в те минуты, когда он видел в этих словах несколько искаженное отражение своей практики, Уотсон , со всей своей силой и преданностью, был рядом с ним, словно наяву возникнув в этой комнате.
Дело было знакомым, незабвенная Ирен Адлер, история, которой гораздо полнее была описана в его коллекции на букву «А», в его запертой картотеке на Бейкер-стрит. У Уотсона не было ключа от нее. В этом рассказе факты были изображены сообразно извечной любви Уотсона к мелодраме, но под всем этим романтическим вздором таилось даже что-то чарующее. На первый взгляд, это была совершенно глупая история, возможно , и привлекательная для людей с ненаучным складом мышления, но едва ли в ней что-то могло привлечь Майкрофта, и уж тем более его самого.
В полумраке наступивших сумерек он написал Майкрофту письмо, со словами благодарности за финансовую поддержку и ироничными примечаниями по поводу журнала. «Я отнюдь не требую такого панегирика», писал он. Английские слова, выходившие из-под его пера, с непривычки имели нестройный вид и сильно походили на детские каракули. «Но если уж он пожелает продолжить…» - и тут он остановился, на мгновение онемев от внезапного, очень яркого чувства ужасного горя или , может, сожаления, хотя отнюдь не по причине своей кончины. Он вновь взялся за перо, которое едва заметно дрожало в его руке, и закончил: «Если это доставит ему какую-то радость, то ключ к моей картотеке ты найдешь в верхнем ящике стола возле окна. Он может пользоваться ей по собственному усмотрению.»
Он отложил письмо, с тем, чтоб отослать его на следующий день, и стал готовиться ко сну, а за окном в полутьме летней ночи затихала старая Флоренция.
Через шесть недель он покинет этот город, отправляясь на восток, туда, где восходит солнце. Свои скудные пожитки он запрячет в небольшой саквояж, на ручке которого недавно выгравировали имя его владельца - «Сигерсон».
Журнал был аккуратно уложен почти на самое дно, запрятанный среди одежды и кое-каких исследовательских принадлежностей. В темные предрассветные часы, когда он будет собирать свои вещи, этот журнал покажется лишь вполне простительной безделицей, и его попутчики просто решат, что, будучи проездом в Лондоне несколько месяцев назад, он купил его, возможно, чтоб скоротать время в ожидании поезда, а то еще чего доброго могут заподозрить его в любви к сенсационным рассказам. И при мысли об иронии, заключенной в подобной перспективе, он не мог сдержать усмешку, заставляющую подрагивать кончики его губ.
Если кто-нибудь и спросит, почему он возит с собой этот журнал, он именно так все и объяснит. Если же он сам задаст себе такой вопрос, то спишет все на многолетнюю привычку , на то, что уже помыслить не может о том, чтоб продолжать свои скитания без голоса Уотсона, звучащего у него в голове и зовущего его домой, в Англию.