Не ходите, дети, во МХАТ гулять...
Выполняю обещание, данное некогда любезному френду valya_15, отозваться, если посмотрю, на постановку во МХАТе им. М. Горького пьесы Михаила нашего Афанасьевича Булгакова «Кабала святош» (во МХАТе спектакль идет под названием «Комедианты господина…»).
Сначала о самой пьесе, ибо история у нее богатая. Премьера «Кабалы» (под названием «Мольер») состоялась во МХАТе 16 февраля 1936 года, однако из-за резко критической статьи в «Правде» «Внешний блеск и фальшивое содержание» уже 9-го марта спектакль был снят, успев пройти при неизменном аншлаге семь раз. «Кабалу» Булгаков начал писать еще в 1929-м и в декабре уже закончил первую редакцию. 19 января 1930 г. драматург читал «Кабалу святош» во МХАТе, который принял пьесу к постановке. Однако 18 марта 1930 Главрепертком её запретил. Это событие стало одной из причин булгаковского письма правительству СССР от 28-го марта 1930 г. с просьбой определить его судьбу и либо выслать за границу, либо дать средства к существованию на родине.
После некоторых исправлений текста 3 октября 1931 года Главрепертком разрешил пьесу к постановке при условии ряда купюр и изменений и только в театрах Москвы и Ленинграда. По требованию цензуры пьеса получила название «Мольер». Но… репетиции во МХАТе затянулись более чем на четыре года. В ходе их произошел конфликт основателя Художественного театра Константина Сергеевича Станиславского с Булгаковым. Станиславский утверждал: «Не вижу в Мольере человека огромной воли и таланта. Я от него большего жду. Если бы Мольер был просто человеком… но ведь он - гений. Важно, чтобы я почувствовал этого гения, не понятого людьми, затоптанного и умирающего… Человеческая жизнь Мольера есть, а вот артистической жизни - нет». Эти мысли «гениальный старик» высказал сразу после того, как 5 марта 1935 г. «Мольер» был ему впервые продемонстрирован (без последней картины «Смерть Мольера»). Станиславский как будто чувствовал цензурную неприемлемость главной идеи драматурга - трагической зависимости гениальнейшего комедиографа от ничтожной власти, от напыщенного и пустого (в пьесе, разумеется!) Людовика XIV и окружающей короля «кабалы святош». Главный режиссер МХАТа стремился сместить акценты пьесы и перевести конфликт в план противостояния гения и не понимающей его толпы.
К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко
22 апреля 1935 г. Булгаков направил Станиславскому письмо, где отказывался переделывать пьесу. Он подчеркнул, что «намеченные текстовые изменения… нарушают мой художественный замысел и ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в корне с нею не согласен», и выразил готовность забрать пьесу из МХАТа. Станиславский капитулировал, согласился текст не трогать, но пытался добиться торжества своих идей с помощью режиссуры, побуждал актеров к соответствующей игре. Иначе, чем Булгаков, Станиславский видел и декорации к спектаклю. Он хотел, чтобы спектакль был «парадным и нарядным», «из золота и парчи», «чтобы все сияло, как солнце». Точно так же хотел передать пышность века «короля-солнца» режиссер «Мольера» Николай Михайлович Горчаков. На этот раз «система Станиславского» не сработала, труппа отказалась играть так, как он хотел. С конца мая 1935 г. Станиславский отказался от репетиций, и за постановку взялся второй «отец-основатель» МХАТа Владимир Иванович Немирович-Данченко. Пышные, с обилием позолоты и бархата декорации художника Петра Владимировича Вильямса призваны были придать спектаклю конкретно-исторический колорит и замаскировать нежелательные ассоциации с современностью. И Булгакову, и его жене, в отличие от публики, постановка во МХАТе не очень понравилась. 6 февраля 1936 г. после генеральной репетиции Елена Сергеевна записала в дневнике: «Это не тот спектакль, которого я ждала с 30 года...»
Елена Сергеевна Булгакова
Участь «Кабалы святош» была решена 29 февраля 1936 г., когда председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Платон Михайлович Керженцев представил в Политбюро ЦК ВКП(б) записку «О «Мольере» М. Булгакова (в филиале МХАТа)», где информировал: «М. Булгаков писал эту пьесу в 1929-1931 гг. … т.е. когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке… Он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают.
В таком плане трактуется Булгаковым эта «историческая» пьеса из жизни Мольера. Против талантливого писателя ведет борьбу таинственная «Кабала», руководимая попами, идеологами монархического режима… И одно время только король заступается за Мольера и защищает его против преследований католической церкви.
Мольер произносит такие реплики: «Всю жизнь я ему (королю) лизал шпоры и думал только одно: не раздави… И вот все-таки раздавил…»; «Я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал? Ваше величество, где же вы найдете другого такого лизоблюда, как Мольер?»; «Что я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?»
Эта сцена завершается возгласом: «Ненавижу бессудную тиранию!» (Репертком исправил на: королевскую). [К счастью, Керженцев не знал, что в черновике у Булгакова было еще более крамольно: «Ненавижу государственную власть!»]
Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков и не заметят.
Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика XIV».
Керженцев продолжал: «Пьеса о гениальном писателе, об одном из самых передовых борцов за новую буржуазную культуру против поповщины и аристократии, об одном из ярчайших реалистов XVIII столетия [на самом деле должно быть - XVII, впрочем, опечатка вполне адекватна бреду насчет «реализма» правоверного классициста Мольера и его борьбе за «новую буржуазную культуру» - точке зрения, которую Керженцев разделял с марксистской эстетикой того времени], крепко боровшегося за материализм против религии, за простоту против извращенности и жеманства. И где же Мольер?
В пьесе Булгакова писателя Мольера нет и в помине. Показан, к удовольствию обывателя, заурядный актерик, запутавшийся в своих семейных делах, подлизывающийся у короля - и только.
Зато Людовик XIV выведен как истый «просвещенный монарх», обаятельный деспот, который на много голов выше окружающих, который блестит, как солнце, в буквальном и переносном смысле слова».
На самом деле Людовик у Булгакова показан не обаятельным, а вполне ничтожным и подлым деспотом, однако, говоря о монархе, Керженцев возвысил этот образ и ничего не сказал о булгаковской иронии, поскольку ясно давал понять своим адресатам, кто является действительным прототипом Людовика XIV, а о Сталине говорить плохо было нельзя. Вывод же оказался убийственным для Булгакова: «Если оставить в стороне политические намеки автора и апофеоз Людовика XIV, то в пьесе полная идейная пустота - никаких проблем пьеса не ставит, ничем зрителя не обогащает, но зато она искусно, в пышном пустоцвете, подносит ядовитые капли». От опытного чиновничьего глаза не ускользнули и попытки МХАТа приглушить аллюзии «Мольера»: «Что же сделал театр с этим ядовитым пустоцветом? Политические намеки он не хотел подчеркивать и стремился их не замечать. Он постарался сделать из спектакля пышное зрелище и взять мастерством актерской игры.
Вся энергия театра ушла в это внешнее. Декорации (Вильямса), костюмы, мизансцены - все это имеет целью поразить зрителя подлинной дорогой парчой, шелком и бархатом».
Председатель Комитета по делам искусств предложил: «Побудить филиал МХАТа снять этот спектакль не путем формального его запрещения, а через сознательный отказ театра от этого спектакля как ошибочного, уводящего их с линии социалистического реализма. Для этого поместить в «Правде» резкую редакционную статью о «Мольере» в духе этих моих замечаний и разобрать спектакль в других органах печати.
Пусть на примере «Мольера» театры увидят, что мы добиваемся не внешнего блестящих и технически ловко сыгранных спектаклей, а идейно насыщенных, реалистически полнокровных и исторически верных - от ведущих театров особенно».
Сталин одобрил предложения Керженцева. 9 марта 1936 г. появилась инспирированная Керженцевым по поручению Политбюро антибулгаковская статья в «Правде». Там говорилось, что драматург написал «реакционную», «фальшивую» и «негодную» пьесу, «извратив и опошлив» мольеровскую биографию и творчество. Редакционная статья «Правды» особенно обрушилась на декорации спектакля, обвинив театр, что тот пытается скрыть реакционное содержание пьесы «блеском дорогой парчи, шелка, бархата и всякими побрякушками».
В тот же день Елена Сергеевна Булгакова зафиксировала в дневнике обращенные к Булгакову просьбы представителей МХАТа написать покаянное оправдательное письмо, от которого драматург категорически отказался. Неизвестный осведомитель НКВД в донесении 14 марта 1936 г. сообщил булгаковскую реакцию на события: «Статья в «Правде» и последовавшее за ней снятие с репертуара пьесы М.Булгакова особенно усилили как разговоры на эту тему, так и растерянность. Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улицам одному), хотя внешне он старается ее скрыть. Кроме огорчения от того, что его пьеса, которая репетировалась четыре с половиной года, снята после семи представлений, его пугает его дальнейшая судьба как писателя… Он боится, что театры не будут больше рисковать ставить его пьесы, в частности, уже принятую театром Вахтангова «Александр Пушкин», и конечно, не последнее место занимает боязнь потерять свое материальное благополучие. В разговорах о причинах снятия пьесы он все время спрашивает «неужели это действительно плохая пьеса?» и обсуждает отзыв о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, какая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: «А разве в «Мольере» есть политический смысл?» и дальше этой темы не развивал. Также замалчивает Булгаков мои попытки уговорить его написать пьесу с безоговорочной советской позиции, хотя, по моим наблюдениям, вопрос этот для него самого уже не раз вставал, но ему не хватает какой-то решимости или толчка. В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но этого он сделать боится, видимо, считая, что это «уронит» его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с «кающимися» и подхалимствующими. Возможно, что тактичный разговор в ЦК партии мог бы побудить его отказаться от его постоянной темы (в «Багровом острове», «Мольере», «Александре Пушкине») - противопоставления свободного творчества писателя и насилия со стороны власти: темы, которой он в большей мере обязан своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни».
В кампании против «Кабалы святош» принял участие и Михаил Михайлович Яншин, один из наиболее близких Булгакову актеров МХАТа. 17 марта в «Советском искусстве» появилась его беседа с репортером под заголовком «Поучительная неудача», где утверждалось, что «на основе ошибочного, искажающего историческую действительность текста поставлен махрово-натуралистический спектакль». Через год, 22 февраля 1937 г., как отмечает Е.С. Булгакова, в Доме актера «Яншин объяснялся по поводу статьи о «Мольере», говорил, что его слова исказили, что он говорил совсем другое». Булгаков объяснений не принял и навсегда разорвал дружбу с Яншиным, по иронии судьбы игравшим в «Кабале святош» роль верного слуги Бутона, но в жизни вынужденного сыграть актера Муаррона, которому по ходу пьесы пришлось предать Мольера, своего учителя и друга.
Неспособность МХАТа отстоять «Кабалу святош» подтолкнула Булгакова к решению уйти с должности мхатовского режиссера-ассистента. 9 сентября 1936 года он сказал об этом Е.С. Булгаковой, а 15 сентября подал заявление об уходе. Вопреки мнению агентов НКВД, драматург не убоялся материальных трудностей. 9 сентября 1936 г. Е.С. Булгакова записала в дневнике насчет МХАТа: «После гибели «Мольера» М.А. там тяжело.
- Кладбище моих пьес».
2 октября 1936 г. в письме другу и соавтору по пьесе «Александр Пушкин» Викентию Вересаеву Булгаков прямо связал свой уход из МХАТа со снятием мольеровского спектакля: «Из Художественного театра я ушел. Мне тяжело работать там, где погубили «Мольера»».
И вот теперь пора перейти к недавней постановке МХАТа. Ну, критиковать пьесу Булгакова я, учитывая мое страстное обожание его творчества, не стала бы в принципе (даже если бы было, за что), зато вот плюнуть в постановку - это мы завсегда. Тем более что плюнуть (как ни грустно это признавать) есть во что.
Начнем с режиссуры. Она, мягко говоря, весьма и весьма средненькая. Даже принимая во внимание определенные ограничения, накладываемые словом «академический» в названии театра на свободу деятельности постановщика, продемонстрированное госпожой Дорониной (да-да, именно ею) полное отсутствие изобретательности не может не вызывать уныния.
Но режиссура - это еще полбеды. Настоящая проблема - это актерская игра, ибо она была… ужасна. Не знаю, чем был мотивирован выбор на главную роль господина Кабанова, но трудно представить себе худшего Мольера. Его игра отдавала такой картонностью, а главное - жутчайшей фальшью, что хотелось зажать глаза и уши. Не менее грустно было лицезреть Арманду и Муаррона. Ну, Арманду-то хоть играла сравнительно молодая актриса, а таковые нередко, да простится мне такое выражение, лажают (да и роли молодых дур далеко не самые выигрышные), но Муаррон… тут слова меня просто подводят. Все привыкли видеть, мягко говоря, не самых молодых, но… кхм-кхм… весомых исполнителей в опере, благодарение богу, в драматическом театре такое случается реже, но мне, разумеется, не свезло: хорошо, если этому «24-летнему» Муаррону лет хотя бы сорок. Не говоря уж о том, что его не то что в шарманку, но и в рояль не засунуть. Все это, конечно, можно было бы оставить без внимания, кабы игра была пристойной, но нет - «болезнь Мольера» оказалась заразной. Сносными были, пожалуй, Луй XIV и архиепископ, но - увы! - сносны и не более того. Чуть лучше оказались исполнители характерных ролей - верного слуги Мольера Бутона и королевского шута, Честного Сапожника, но эти роли, к сожалению, не настолько велики, чтобы спектакль можно было бы назвать хотя бы неплохим.
В общем, или надо искать другую постановку, или, чтобы не расстраиваться, идти и просто читать пиесу, ибо это доставит несравненно больше удовольствия, чем «зрелище», предлагаемое МХАТом им. Горького.
Сначала о самой пьесе, ибо история у нее богатая. Премьера «Кабалы» (под названием «Мольер») состоялась во МХАТе 16 февраля 1936 года, однако из-за резко критической статьи в «Правде» «Внешний блеск и фальшивое содержание» уже 9-го марта спектакль был снят, успев пройти при неизменном аншлаге семь раз. «Кабалу» Булгаков начал писать еще в 1929-м и в декабре уже закончил первую редакцию. 19 января 1930 г. драматург читал «Кабалу святош» во МХАТе, который принял пьесу к постановке. Однако 18 марта 1930 Главрепертком её запретил. Это событие стало одной из причин булгаковского письма правительству СССР от 28-го марта 1930 г. с просьбой определить его судьбу и либо выслать за границу, либо дать средства к существованию на родине.
После некоторых исправлений текста 3 октября 1931 года Главрепертком разрешил пьесу к постановке при условии ряда купюр и изменений и только в театрах Москвы и Ленинграда. По требованию цензуры пьеса получила название «Мольер». Но… репетиции во МХАТе затянулись более чем на четыре года. В ходе их произошел конфликт основателя Художественного театра Константина Сергеевича Станиславского с Булгаковым. Станиславский утверждал: «Не вижу в Мольере человека огромной воли и таланта. Я от него большего жду. Если бы Мольер был просто человеком… но ведь он - гений. Важно, чтобы я почувствовал этого гения, не понятого людьми, затоптанного и умирающего… Человеческая жизнь Мольера есть, а вот артистической жизни - нет». Эти мысли «гениальный старик» высказал сразу после того, как 5 марта 1935 г. «Мольер» был ему впервые продемонстрирован (без последней картины «Смерть Мольера»). Станиславский как будто чувствовал цензурную неприемлемость главной идеи драматурга - трагической зависимости гениальнейшего комедиографа от ничтожной власти, от напыщенного и пустого (в пьесе, разумеется!) Людовика XIV и окружающей короля «кабалы святош». Главный режиссер МХАТа стремился сместить акценты пьесы и перевести конфликт в план противостояния гения и не понимающей его толпы.
К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко
22 апреля 1935 г. Булгаков направил Станиславскому письмо, где отказывался переделывать пьесу. Он подчеркнул, что «намеченные текстовые изменения… нарушают мой художественный замысел и ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в корне с нею не согласен», и выразил готовность забрать пьесу из МХАТа. Станиславский капитулировал, согласился текст не трогать, но пытался добиться торжества своих идей с помощью режиссуры, побуждал актеров к соответствующей игре. Иначе, чем Булгаков, Станиславский видел и декорации к спектаклю. Он хотел, чтобы спектакль был «парадным и нарядным», «из золота и парчи», «чтобы все сияло, как солнце». Точно так же хотел передать пышность века «короля-солнца» режиссер «Мольера» Николай Михайлович Горчаков. На этот раз «система Станиславского» не сработала, труппа отказалась играть так, как он хотел. С конца мая 1935 г. Станиславский отказался от репетиций, и за постановку взялся второй «отец-основатель» МХАТа Владимир Иванович Немирович-Данченко. Пышные, с обилием позолоты и бархата декорации художника Петра Владимировича Вильямса призваны были придать спектаклю конкретно-исторический колорит и замаскировать нежелательные ассоциации с современностью. И Булгакову, и его жене, в отличие от публики, постановка во МХАТе не очень понравилась. 6 февраля 1936 г. после генеральной репетиции Елена Сергеевна записала в дневнике: «Это не тот спектакль, которого я ждала с 30 года...»
Елена Сергеевна Булгакова
Участь «Кабалы святош» была решена 29 февраля 1936 г., когда председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Платон Михайлович Керженцев представил в Политбюро ЦК ВКП(б) записку «О «Мольере» М. Булгакова (в филиале МХАТа)», где информировал: «М. Булгаков писал эту пьесу в 1929-1931 гг. … т.е. когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке… Он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают.
В таком плане трактуется Булгаковым эта «историческая» пьеса из жизни Мольера. Против талантливого писателя ведет борьбу таинственная «Кабала», руководимая попами, идеологами монархического режима… И одно время только король заступается за Мольера и защищает его против преследований католической церкви.
Мольер произносит такие реплики: «Всю жизнь я ему (королю) лизал шпоры и думал только одно: не раздави… И вот все-таки раздавил…»; «Я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал? Ваше величество, где же вы найдете другого такого лизоблюда, как Мольер?»; «Что я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?»
Эта сцена завершается возгласом: «Ненавижу бессудную тиранию!» (Репертком исправил на: королевскую). [К счастью, Керженцев не знал, что в черновике у Булгакова было еще более крамольно: «Ненавижу государственную власть!»]
Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков и не заметят.
Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика XIV».
Керженцев продолжал: «Пьеса о гениальном писателе, об одном из самых передовых борцов за новую буржуазную культуру против поповщины и аристократии, об одном из ярчайших реалистов XVIII столетия [на самом деле должно быть - XVII, впрочем, опечатка вполне адекватна бреду насчет «реализма» правоверного классициста Мольера и его борьбе за «новую буржуазную культуру» - точке зрения, которую Керженцев разделял с марксистской эстетикой того времени], крепко боровшегося за материализм против религии, за простоту против извращенности и жеманства. И где же Мольер?
В пьесе Булгакова писателя Мольера нет и в помине. Показан, к удовольствию обывателя, заурядный актерик, запутавшийся в своих семейных делах, подлизывающийся у короля - и только.
Зато Людовик XIV выведен как истый «просвещенный монарх», обаятельный деспот, который на много голов выше окружающих, который блестит, как солнце, в буквальном и переносном смысле слова».
На самом деле Людовик у Булгакова показан не обаятельным, а вполне ничтожным и подлым деспотом, однако, говоря о монархе, Керженцев возвысил этот образ и ничего не сказал о булгаковской иронии, поскольку ясно давал понять своим адресатам, кто является действительным прототипом Людовика XIV, а о Сталине говорить плохо было нельзя. Вывод же оказался убийственным для Булгакова: «Если оставить в стороне политические намеки автора и апофеоз Людовика XIV, то в пьесе полная идейная пустота - никаких проблем пьеса не ставит, ничем зрителя не обогащает, но зато она искусно, в пышном пустоцвете, подносит ядовитые капли». От опытного чиновничьего глаза не ускользнули и попытки МХАТа приглушить аллюзии «Мольера»: «Что же сделал театр с этим ядовитым пустоцветом? Политические намеки он не хотел подчеркивать и стремился их не замечать. Он постарался сделать из спектакля пышное зрелище и взять мастерством актерской игры.
Вся энергия театра ушла в это внешнее. Декорации (Вильямса), костюмы, мизансцены - все это имеет целью поразить зрителя подлинной дорогой парчой, шелком и бархатом».
Председатель Комитета по делам искусств предложил: «Побудить филиал МХАТа снять этот спектакль не путем формального его запрещения, а через сознательный отказ театра от этого спектакля как ошибочного, уводящего их с линии социалистического реализма. Для этого поместить в «Правде» резкую редакционную статью о «Мольере» в духе этих моих замечаний и разобрать спектакль в других органах печати.
Пусть на примере «Мольера» театры увидят, что мы добиваемся не внешнего блестящих и технически ловко сыгранных спектаклей, а идейно насыщенных, реалистически полнокровных и исторически верных - от ведущих театров особенно».
Сталин одобрил предложения Керженцева. 9 марта 1936 г. появилась инспирированная Керженцевым по поручению Политбюро антибулгаковская статья в «Правде». Там говорилось, что драматург написал «реакционную», «фальшивую» и «негодную» пьесу, «извратив и опошлив» мольеровскую биографию и творчество. Редакционная статья «Правды» особенно обрушилась на декорации спектакля, обвинив театр, что тот пытается скрыть реакционное содержание пьесы «блеском дорогой парчи, шелка, бархата и всякими побрякушками».
В тот же день Елена Сергеевна Булгакова зафиксировала в дневнике обращенные к Булгакову просьбы представителей МХАТа написать покаянное оправдательное письмо, от которого драматург категорически отказался. Неизвестный осведомитель НКВД в донесении 14 марта 1936 г. сообщил булгаковскую реакцию на события: «Статья в «Правде» и последовавшее за ней снятие с репертуара пьесы М.Булгакова особенно усилили как разговоры на эту тему, так и растерянность. Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улицам одному), хотя внешне он старается ее скрыть. Кроме огорчения от того, что его пьеса, которая репетировалась четыре с половиной года, снята после семи представлений, его пугает его дальнейшая судьба как писателя… Он боится, что театры не будут больше рисковать ставить его пьесы, в частности, уже принятую театром Вахтангова «Александр Пушкин», и конечно, не последнее место занимает боязнь потерять свое материальное благополучие. В разговорах о причинах снятия пьесы он все время спрашивает «неужели это действительно плохая пьеса?» и обсуждает отзыв о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, какая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: «А разве в «Мольере» есть политический смысл?» и дальше этой темы не развивал. Также замалчивает Булгаков мои попытки уговорить его написать пьесу с безоговорочной советской позиции, хотя, по моим наблюдениям, вопрос этот для него самого уже не раз вставал, но ему не хватает какой-то решимости или толчка. В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но этого он сделать боится, видимо, считая, что это «уронит» его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с «кающимися» и подхалимствующими. Возможно, что тактичный разговор в ЦК партии мог бы побудить его отказаться от его постоянной темы (в «Багровом острове», «Мольере», «Александре Пушкине») - противопоставления свободного творчества писателя и насилия со стороны власти: темы, которой он в большей мере обязан своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни».
В кампании против «Кабалы святош» принял участие и Михаил Михайлович Яншин, один из наиболее близких Булгакову актеров МХАТа. 17 марта в «Советском искусстве» появилась его беседа с репортером под заголовком «Поучительная неудача», где утверждалось, что «на основе ошибочного, искажающего историческую действительность текста поставлен махрово-натуралистический спектакль». Через год, 22 февраля 1937 г., как отмечает Е.С. Булгакова, в Доме актера «Яншин объяснялся по поводу статьи о «Мольере», говорил, что его слова исказили, что он говорил совсем другое». Булгаков объяснений не принял и навсегда разорвал дружбу с Яншиным, по иронии судьбы игравшим в «Кабале святош» роль верного слуги Бутона, но в жизни вынужденного сыграть актера Муаррона, которому по ходу пьесы пришлось предать Мольера, своего учителя и друга.
Неспособность МХАТа отстоять «Кабалу святош» подтолкнула Булгакова к решению уйти с должности мхатовского режиссера-ассистента. 9 сентября 1936 года он сказал об этом Е.С. Булгаковой, а 15 сентября подал заявление об уходе. Вопреки мнению агентов НКВД, драматург не убоялся материальных трудностей. 9 сентября 1936 г. Е.С. Булгакова записала в дневнике насчет МХАТа: «После гибели «Мольера» М.А. там тяжело.
- Кладбище моих пьес».
2 октября 1936 г. в письме другу и соавтору по пьесе «Александр Пушкин» Викентию Вересаеву Булгаков прямо связал свой уход из МХАТа со снятием мольеровского спектакля: «Из Художественного театра я ушел. Мне тяжело работать там, где погубили «Мольера»».
И вот теперь пора перейти к недавней постановке МХАТа. Ну, критиковать пьесу Булгакова я, учитывая мое страстное обожание его творчества, не стала бы в принципе (даже если бы было, за что), зато вот плюнуть в постановку - это мы завсегда. Тем более что плюнуть (как ни грустно это признавать) есть во что.
Начнем с режиссуры. Она, мягко говоря, весьма и весьма средненькая. Даже принимая во внимание определенные ограничения, накладываемые словом «академический» в названии театра на свободу деятельности постановщика, продемонстрированное госпожой Дорониной (да-да, именно ею) полное отсутствие изобретательности не может не вызывать уныния.
Но режиссура - это еще полбеды. Настоящая проблема - это актерская игра, ибо она была… ужасна. Не знаю, чем был мотивирован выбор на главную роль господина Кабанова, но трудно представить себе худшего Мольера. Его игра отдавала такой картонностью, а главное - жутчайшей фальшью, что хотелось зажать глаза и уши. Не менее грустно было лицезреть Арманду и Муаррона. Ну, Арманду-то хоть играла сравнительно молодая актриса, а таковые нередко, да простится мне такое выражение, лажают (да и роли молодых дур далеко не самые выигрышные), но Муаррон… тут слова меня просто подводят. Все привыкли видеть, мягко говоря, не самых молодых, но… кхм-кхм… весомых исполнителей в опере, благодарение богу, в драматическом театре такое случается реже, но мне, разумеется, не свезло: хорошо, если этому «24-летнему» Муаррону лет хотя бы сорок. Не говоря уж о том, что его не то что в шарманку, но и в рояль не засунуть. Все это, конечно, можно было бы оставить без внимания, кабы игра была пристойной, но нет - «болезнь Мольера» оказалась заразной. Сносными были, пожалуй, Луй XIV и архиепископ, но - увы! - сносны и не более того. Чуть лучше оказались исполнители характерных ролей - верного слуги Мольера Бутона и королевского шута, Честного Сапожника, но эти роли, к сожалению, не настолько велики, чтобы спектакль можно было бы назвать хотя бы неплохим.
В общем, или надо искать другую постановку, или, чтобы не расстраиваться, идти и просто читать пиесу, ибо это доставит несравненно больше удовольствия, чем «зрелище», предлагаемое МХАТом им. Горького.