Н.Ю. Чалисова, "ВИНО - ВЕЛИКИЙ ЛЕКАРЬ" (к истории персидского поэтического топоса) - 1
Tопос «вино - лекарь души и тела», широко распространенный в ранней новоперсидской лирике (конец IX-X вв.), восходит к жанру хамриййат аббасидской поэзии. Однако описания целительной силы вина обильно представлены как в религиозных, так и светских жанрах среднеперсидской словесности, а им предшествуют древние авестийские восхваления священного напитка хаомы той же семантики. Фрагменты, цитируемые и анализируемые в статье, содержат косвенные подтверждения гипотезы о том, что данный поэтический топос сложился уже в сасанидской музыкально-песенной традиции (от нее сохранились только названия песен), откуда эти конвенции описания перекочевали в арабские винные стихи. В этом случае иранские поэты эпохи Рудаки «заимствовали» у арабов и стали активно разрабатывать в национальной поэзии целый комплекс староиранских мотивов воспевания вина.
О виночерпий, поднеси источник веселья -
Того вина, что сверкает, словно венец Кубада,
Того вина, что запахом - роза, а цветом - лал,
Замóк на двери горя и ключ к двери радости.
-- Абу Саид
Воспевание и прославление вина (bāda, may, sharāb) принадлежит к центральным темам персидской классической поэзии [1]. Этот напиток уподобляли:
- целительной живой воде и
- философскому камню,
- с ним сравнивали желанные прекрасные уста,
- он открывал путь к познанию абсолютной Истины.
Мотивный репертуар описаний вина оформился в новоперсидской поэзии уже в X в., в стихах Рудаки (ум. 941) и его современников. Этот круг мотивов оказался востребованным во всех жанрах классической поэзии - героическом и романическом эпосе, дидактической поэме, панегирической касыде, светской и суфийской газели. На исходе классического периода (начало XVI в.) выделился и особый жанр суфийской поэмы, специально посвященный вину Истины - саки-нама «книга виночерпия». При огромной вариативности конкретных образов, винные мотивы демонстрируют поразительную устойчивость на всем протяжении развития поэзии, их основная семантика воспроизводится в поздних саки-нама в том же виде, что и в разрозненных бейтах, кыта и касыдах первых саманидских авторов.
Практически все основные мотивы персидского винного цикла имеют арабские прототипы, которые широко представлены в аббасидской вакхической поэзии (хамриййат). Неизбежен вывод о заимствовании этой литературной темы у арабов и ее последующем успешном освоении. В задачу данной статьи входит уточнение этого утверждения. Материалы, приведенные далее, призваны подкрепить гипотезу о том, что через посредство арабского жанра хамриййат в новоперсидскую поэзию, возможно, возвращается часть староиранской лирической топики [2].
Исследование генетических корней поэтизации вина важно для истории литературы Ирана не только в рамках проблемы арабо-персидского взаимодействия, но и в контексте попыток реконструкции среднеперсидской лирической традиции и выявления степени ее влияния на новоперсидскую. Хорошо известно, что в эпоху «иранского ренессанса» (IX-X вв.) поэзия на новоперсидском языке развивалась удивительно быстро. В среднеперсидский период существовала устная придворная поэзия, но все, что мы знаем о ней, к сожалению, сводится к именам прославленных поэтов и музыкантов сасанидского двора Хусрава Парвиза (591 - 628) - Барбад, Нагиса и др. По свидетельству источников, они слагали сладостные песни, но сохранилось лишь названия песен Барбада. Далее следуют «два века молчания», а затем, менее чем за век, поэзия на новоперсидском языке (дари или фарси) проходит путь от первых попыток сочинения стихов по нормам арабской метрики и рифмы (Ханзала Бадгиси) до классических образцов (произведения Рудаки) [3].
Возникает вопрос о том, что обусловило столь бурное развитие поэзии, что стоит за феноменом «мгновенного» становления классики. Явилась ли новоперсидская поэзия успешно осуществленным проектом литературного заимствования у арабов или она сохранила преемственную связь с сасанидской традицией, по крайней мере, в области топики? Другими словами, можем ли мы, хотя бы теоретически, попытаться перекинуть мост от Рудаки к Барбаду?
Вино как реальный напиток и как концепт имело весьма высокий статус в культуре древнего и средневекового Ирана. Исследование внешних и внутренних связей новоперсидских мотивов воспевания вина, с одной стороны - с арабским жанром хамриййат, а с другой - со всей доисламской иранской словесностью, может пополнить наши представления как о топике песенной сасанидской лирики, так и о характере соотношения среднеперсидской и новоперсидской поэтических систем.
Семантическая доминанта новоперсидских поэтических описаний вина как лекаря души и тела имеет глубокие корни в предшествующей культуре Ирана. С самого начала иранской государственности ни одно важное событие не обходилось без винопития, а дитя виноградной лозы наделяли волшебной силой преобразовывать человеческую природу, оказывая при этом как целительное, так иногда - и губительное воздействие [4]. Эта идея представлена уже в древних легендах о происхождении вина [5].
Согласно самой популярной из них, сохраненной в исторических хрониках мусульманского времени и литературе адаба, вино было введено в обиход при мифическом царе Джамшиде (авестийский Йима), правление которого символизирует золотой век иранской древности. Он научил иранцев многим полезным ремеслам (изготовление металлического оружия, выделка тканей и меха, кройка и шитье, прочие ремесла, лекарства) и на 300 лет избавил их от болезней и смерти. Он же установил обычай праздновать Науруз с музыкой и питьем вина.
Однажды царь Джамшид, наблюдая за тренировкой своих лучников, увидел чудесную птицу (волшебного Хумая), попавшую в пасть огромной змеи. Лучники по приказу царя убили змею, а освобожденная птица подлетела к Джамшиду и уронила из клюва несколько зернышек. Из них вскоре выросли ветвистые деревья, давшие множество плодов. Царь Джамшид полюбил сок этих плодов, но однажды он оказался подкисшим, царь рассердился и велел его спрятать. Через несколько месяцев любимую рабыню царя стали мучить головные боли, она стала искать средство убить себя и, обнаружив спрятанную бутылку с соком, выпила все до дна. Однако, вместо того, чтобы умереть, девушка проспала несколько дней и проснулась бодрой и здоровой. Царю доложили о чудесном исцелении, и он провозгласил прокисший сок удивительных плодов «царским лекарством». Мораль этой истории - вино исцеляет тело.
В трактате Омара Хайяма «Науруз-наме» рассказана иная версия: дело было в Герате, где правил Шамиран из рода царя Джамшида. Сын царя, лучший из лучников, также избавил Хумая от змеи, и тот в благодарность через год принес зерна, из которых выросла лоза и дала обильные плоды. Когда агатовые ягоды стали сыпаться на землю, решили положить их в чан, выжать сок и посмотреть, что получится. Садовник через некоторое время доложил, что сок в чане кипит, как вода в котле, но без огня. Наступил миг, когда сок стал прозрачным и ясным, и засверкал, как рубин. Люди не знали, яд это или противоядие, и опасались пробовать. Привели убийцу из тюрьмы. Дали ему первую чашу, он выпил и нахмурился. Захотел вторую, выпил и стал веселиться. Попросил третью, сказав: «А потом делайте со мной, что хотите, ведь люди рождены для смерти». После третьей заснул и не просыпался до утра. Утром его повели к царю, и он рассказал: «Первую чашу я выпил с трудом, так как оно горького вкуса, но когда это было уже в моем желудке, моя природа захотела другую. Когда я выпил вторую чашу, ко мне пришли такие радость и веселье, что стыд ушел из моих глаз и мир стал мне легким. Я думал, что нет никакой разницы между мной и царем, и забыл горе мира. Когда я выпил третью чашу, я заснул очень хорошим сном».
Все ученые в один голос сказали, что нет никакого блага лучше и великолепнее, чем вино, так как ни в какой еде или плоде нет такого достоинства и свойства, как в вине. Царь Шамиран научился пить вино, установил обычай пира, и с тех пор во время питья вина играли на руде и пели песни [6]. В этой истории вино врачует душу и прогоняет печаль.
Вину и силе его воздействия отведено центральное место и в легендах о становлении и падении древнеперсидской империи, сохраненных античными авторами. Уже в истории прихода к власти персидского царя Кира (Куруш), основателя империи Ахеменидов (550-330 гг. до н.э.), изложенной у Геродота, предсказана будущая «всепроникающая» роль вина в этой культуре.
История такова. Мидийскому царю Астиагу приснился сон, из толкования которого следовало, что его дочь Мандана родит сына, который разрушит его царство. «Царь выдал дочь замуж за перса по имени Камбис, выбрав его из-за знатного происхождения и спокойного нрава, хотя и считал его [по знатности] гораздо ниже среднего мидянина. Как раз в первый же год после женитьбы Камбиса на Мандане Астиаг опять увидел сон: ему приснилось на этот раз, что из чрева его дочери выросла виноградная лоза и эта лоза разрослась затем по всей Азии» [7].
Так, по легенде, было предсказано рождение Куруша, Кира II Великого, создателя и собирателя воспитывает пастух и т.д.) Кир становится во главе персидских племен и поднимает восстание против мидийцев, причем и здесь непосредственным стимулом для начала борьбы служит пиршество с вином. Чтобы возбудить воинственный дух персидских племен, Кир, по словам Геродота, пошел на хитрость.
Он приказал персам придти с серпами и за день расчистить определенный участок земли, покрытый колючим кустарником. По окончании этой тяжелой работы Кир приказал на следующий день явиться снова, предварительно вымывшись. Между тем Кир велел собрать в одно место всех коз, овец и коров своего отца, заколоть их и приготовить угощение для персидского войска. Кроме того, он заготовил большое количество вина и хлеба. На следующий день, когда персы явились, Кир предложил им, расположившись на лугу, угощаться. После пиршества Кир спросил персов, какой день им больше понравился - вчерашний или сегодняшний. «Между этими днями есть, конечно, большое различие, - отвечали они, - ведь вчерашний день принес нам только невзгоды, а сегодня - все прекрасно». Подхватив эти слова, Кир открыл персам все свои замыслы и сказал: «Персидские воины! Дело обстоит вот как: если вы пожелаете следовать за мною, то у вас будут и эти блага, и еще в тысячу раз больше. Если же не захотите, то вас ожидает бесконечный подобный вчерашнему тяжкий труд. Поэтому следуйте за мною и обретете свободу» [8].
Здесь пиршественное винопитие предстает как ценность, за которую стоит сражаться.
В дальнейшей истории Древнего Ирана виноградное вино как царский напиток сопровождало все дворцовые увеселения и ритуалы. Пьянство персидских царей стало топосом греческих авторов; в греческой литературе, к примеру, была хорошо известна история о том, как Дарий начертал на своей гробнице, что он был способен выпить много вина и хорошо переносить его, не пьянеть [9]. Также, по известиям античных авторов, важными элементами празднования Михрагана (mithrakāna, осенний праздник урожая) были принесение даров, употребление вина и танцы. В ходе праздника царю дозволялось опьяняться вином и танцевать в одиночку [10].
Геродот (1.133) засвидетельствовал роль вина в принятии персами серьезных решений:
«Персы - большие любители вина. …За вином они обычно обсуждают самые важные дела. Решение, принятое на таком совещании, на следующий день хозяин дома, где они находятся, еще раз предлагает [на утверждение] гостям уже в трезвом виде. Если они и трезвыми одобряют это решение, то выполняют. И наоборот: решение, принятое трезвыми, они еще раз обсуждают во хмелю».
Вино сыграло свою роль, на этот раз трагическую, и в крушении Ахеменидской державы. В 330 г. до н.э. Александр Македонский захватил ее столицу Персеполис, а через несколько месяцев город был подожжен, по одной из версий, пьяным Александром, и сгорел дотла.
О степени распространения винопития и обычае устраивать многодневные пышные пиры с обильными возлияниями свидетельствуют как многочисленные образчики материальной культуры ахеменидского, парфянского и сасанидского периодов:
- барельефные изображения винных сосудов,
- знаменитые парфянские ритоны из Нисы,
- сасанидские чаши
так и описания пиршеств, сохраненные в поэме Фирдоуси (ум. ок. 1020 г. н.э.) «Шахнаме».
Эта национальная эпопея создана уже в мусульманское время, однако Фирдоуси, описывая мифологический, героический и исторический периоды родной истории, опирался на сасанидские династийные хроники, фольклорный материал (рассказы сказителей) и прочие староиранские источники [11], что позволяет использовать поэму, в частности, и как текст по истории и культуре доисламского Ирана [12].
Поэма Фирдоуси «пропитана» вином. Первоцарь Джамшид установил обычай праздновать Науруз «под говор струн, за ковшами вина» [13], и далее ни одно событие в книге не совершается без обильных возлияний. Цари и герои отдыхают, собираются на битву, празднуют победу или оплакивают павших с неизменной чашей вина в руке. В доисламской истории страны был только один год «сухого закона», когда сасанидский царь Бахрам Гур (Варахран V, 421-439) запретил пить вино, поскольку одному из его витязей, заснувшему в глубоком опьянении, ворон выклевал глаза. Целый год иранцы на пирах угощались только духовными книгами. Но однажды некая женщина женила сына, и тот от робости не мог справиться с супружескими обязанностями. Мать напоила его припрятанным вином, он управился с супружеским долгом, выскочил на улицу и оседлал льва, который сбежал из царского зверинца. Шаху доложили, что по улице скачет юноша верхом на льве. Тот воскликнул, что это, должно быть, самый благородный и отважный из его воинов, но оказалось - то был сын простого башмачника, в котором вино пробудило и благородство, и мужество. После этого Бахрам воскликнул:
«О витязи златопоясные! Снят
Запрет с винопитья. Вкушайте вино,
Но с силами соразмеряйте вино.
Когда захмелеете - надобно лечь,
Дабы от несчастья себя уберечь» [14].
Обычай пить вино был восстановлен и официально прерван лишь с арабским завоеванием и установлением ислама [15].
Употребление вина было широко распространено не только в дворцовой культуре доисламского Ирана, но и в жреческой среде. В зороастрийской литературе нередки упоминания о жрецах, читающих тексты на религиозных сезонных праздниках (гаханбарах), выпив слишком много вина [16]. Кроме того, вино использовалось в различных обрядах и ритуалах и описывалось как подобающее праведному зороастрийцу [17]. Так, в первый день каждого месяца, посвященный верховному божеству пантеона, Ормазду, полагалось пить вино и веселиться; так же надлежало поступать и в двенадцатый день месяца, в который специально почитали божество Луны (Мах) [18].
Итак, вино сопровождает жизнь царя, знати, касты жрецов и зороастрийской общины, поэтому его описания, естественно, проникают в словесную культуру. Древнеперсидская словесность дошла до наших дней лишь в эпиграфических памятниках, запечатлевших деяния иранских царей. Зато от среднеперсидского периода сохранились и разные типы книжных источников, и косвенные свидетельства о существовании богатой устной фольклорной традиции.
Благодаря исследованию М. Бойс[19] установлено, что уже при парфянской династии Аршакидов существовал институт придворных певцов-сказителей (госан), в обязанности которых входило сопровождение пиршеств рецитацией стихов под музыкальный аккомпанемент. Эта традиция нашла продолжение и при дворах сасанидских правителей, где также были популярны «царские песнопения» (новоперс. surūdi-i khusruvānī) - сказы о «боях и пирах» (новоперс. bazm u-razm), ратных подвигах и пышных празднествах. Именно на такие тексты, передаваемые изустно, опирался во многом Фирдоуси, поэтому обратимся к его поэме за косвенными свидетельствами того, какими свойствами наделяли вино сасанидские сказители.
Наиболее характерный пассаж, вбирающий в себя топику прославления вина, предваряет в «Шахнаме» дастан о царствовании Лухраспа и Гуштаспа и установлении зороастрийской религии в Иране, причем Фирдоуси подчеркивает (как, впрочем, и во многих других местах), что передает сказ дихкана, знатока и хранителя былой, доисламской культуры:
У властного рока обычай такой:
Возносится им то один, то другой.
Когда тебе счастье судьбой не дано -
Пей: ржавчину сердца смывает вино.
Тому, кто почувствовал старости гнет,
Вино многолетнее младость вернет,
Расправиться мигом согбенной спине
Поможет - волшебная сила в вине!
За чашею не утаишь от людей -
Добро ли, порок ли в природе твоей.
Познай свою суть, и откроешь, поверь,
Любую закрытую наглухо дверь.
Кто лиса трусливей - и тот, захмелев,
Бросается в бой, словно яростный лев.
Кто бледен от горя и жизни не рад,
Пригубив, зардеется, словно гранат.
Свирели и лютни за чашей вина
Мы просим - весельем душа зажжена.
Поведаю ныне о прошлых годах,
О славных властителях, мудрых мужах.
Послушай дихканом записанный сказ,
От древних времен донесенный до нас [20].
Конечно, нет никакой уверенности в том, что Фирдоуси непосредственно передавал среднеперсидские формульные определения, но обратим внимание, что все семантические составляющие описания нам уже встречались в цитированных ранее легендах: этот напиток излечивает от печали и веселит душу, возвращает молодость, а также наделен волшебной силой выявлять истинную природу человека и «исцелять» ее, превращая трусливого мужа в храброго льва.
Теперь перейдем от косвенных свидетельств к прямым и обратимся к сохранившимся среднеперсидским источникам. Как светские, так и религиозные жанры пехлевийской литературы уделяют внимание вину и его целебным свойствам.
В придворной прозе подчеркивается, что употребление вина - обычай благородных, и что подробные сведения о распорядке винопития входят в круг знаний, необходимых образованному человеку. В позднесасанидском сочинении «Хосров, сын Кавада, и его паж» [21] рассказано о том, как юноша из обедневшего рода, желая поступить на службу к Хосрову, отвечает на вопросы царя, касающиеся его умений и познаний в разных науках, в частности - в придворном этикете. 2 из 13 вопросов (8 и 10) посвящены вину.
Сначала царь спрашивает: «Какое вино лучше и вкуснее?». В ответ паж перечисляет разные сорта вин, различая их по степени зрелости (мау «вино», mаy ī kanīg «молодое вино» и bādag «сусло, очень молодое вино» [22]), а также по месту производства (гератское, мерверудское, бустское, хульванское, вавилонское), что, без сомнения, свидетельствует об очень высокой культуре потребления вина при дворе. Далее царь интересуется, «кто из развлекающих приятнее и лучше», и юноша, перечислив разные виды музыкантов, фокусников, жонглеров и т.д., утверждает, что никто не сравнится «с играющей на чанге красивой девушкой в гареме» и «с играющей с вином на большом пиру».
Десятый вопрос касается правил винопития, паж поясняет, что вино должно быть ароматным, употреблять его следует в вечернюю пору, с хорошим ужином и сластями, а перед сном натираться маслом (чтобы предотвратить похмелье [23]). Вставка вопроса о развлечениях и ответа о музыкантшах между двумя вопросами, посвященными вину, показательна - на придворных пирах возлияния совершались всегда, как уже цитировалось ранее, «под говор струн».
О пользе и вреде вина говорится, прежде всего, в дидактических сочинениях (андарз). Мудрец Ошнар в своем «Наставлении», например, объясняет, что «тремя вещами человек может успокоить печаль: речью мудрецов, созерцанием друзей и вином»; при этом из-за чрезмерного питья вина человек становится наиболее опасным [24].
Более подробно разнообразные эффекты вина описываются в зороастрийских религиозных текстах. Так, пехлевийское сочинение «Суждения духа разума» (Dādestān ī mēnōg ī xrad), созданное, по-видимому, при последних Сасанидах и предназначенное, по мнению О. Чунаковой, для «просвещения и образования мирян» [25], включает пассаж, в котором Дух разума отвечает на вопрос мудреца о том, какие кушанья и одежды для людей самые ценные и лучшие. В число «лучших кушаний» Дух включает и вино:
«Относительно вина известно, что добрый и дурной нрав могут обнаружиться посредством вина. И нет необходимости объяснять, что тот, кто добронравен, если он пьет вино, подобен золотому и серебряному кубку, который чем больше (его) полируют, тем становится чище и ярче. И (его) мысли, слова и дела становятся правильнее, а по отношению к жене, детям, товарищам он становится доброжелательнее, милее и ласковее, и в каждом (добром) деле и благодеянии он будет усерднее.
А тот, кто злонравен, если он пьет вино, (то) он о себе полагает и думает сверх меры, ссорится с товарищами, проявляет дерзость, надсмехается, издевается и унижает добрых людей. Он обижает свою жену, детей, наемников, слуг и прислугу, нарушает застолье добрых людей, уносит мир и вносит раздор.
Но при умеренном употреблении вина каждый должен стать разумным, так как от умеренного употребления вина к (человеку) приходит много хорошего, ибо (вино способствует) перевариванию пищи, зажигает в (теле) огонь, увеличивает ум, рассудок, семя и кровь, изгоняет печаль и воспламеняет темперамент, восстанавливает в памяти забытое, и доброта находит место в мыслях. И оно улучшает («увеличивает») зрение глаз, слух ушей и речь языка.
И дела, которые надо сделать и осуществить, лучше продвигаются, и он хорошо спит («на подушке») и легко встает. И по этой причине приходит слава к его телу и праведность к его душе, а также одобрение хороших людей» [26].
Зороастрийские представления о пользе вина сохранены и в трактате Хайяма «Науруз-наме». Вино, «в особенности виноградное вино, горькое и профильтрованное», полезно для организма людей: оно полнит, способствует перевариванию густой пищи, румянит щеки, освежает и белит кожу, уменьшает болезни. Не меньшую пользу оно приносит душе: уносит горе, веселит сердце, обостряет память, скупого делает щедрым, трусливого - храбрым, незнакомого делает другом, проявляет мужество, является критиком разума, мерилом знания и критерием таланта, проявляет доброе и злое в человеке, открывает всю его сущность [27].
Как мы увидим дальше, эти развернутые характеристики воздействий вина представляют собой, в сущности, номенклатуру ключевых мотивов темы «вино - лекарь», разрабатываемых впоследствии как в арабских стихах жанра хамриййа, так и в новоперсидской поэзии.
Еще один важный мотив «духовной» пользы вина - его способность не только выявлять истину в этом мире, но и служить проводником в мир сокрытого - представлен в сочинении визионерского жанра, «Книге о праведном Виразе» (Ardā Wirāz Nāmag), которую принято называть пехлевийской «Божественной комедией» [28]. Сюжет книги сводится к тому, что после нашествия Александра (он, по преданию, сжег священную книгу «Авеста») «вера была в беспорядке, и люди были в сомнении». Жрецы решили послать на небо праведного мужа, которому поручалось «принести весть из духовного мира» о том, достигают ли молитвы богов или дэвов, то есть правильно ли зороастрийцы отправляют ритуалы. Выбирают Вираза, который засыпает на семь дней, а душа его в это время путешествует по раю и аду. Проснувшись, Вираз диктует писцу свой рассказ об увиденном, и рисуемые им картины блаженства праведных сообразно добрым деяниям и мучений грешников сообразно совершенным грехам составляют основное содержание книги.
Чтобы уснуть и отправить душу в загробный мир, Вираз прочел молитву душам усопших, поел, а затем выпил особый «визионерский» напиток. «Жрецы наполнили три золотых кубка вином с беленой Виштаспа и дали их Виразу. Первый кубок - (говоря) “добрая мысль”, второй кубок - “доброе слово”, третий кубок - “доброе дело”. Он выпил вино с беленой Виштаспа, (будучи) в сознании, взял бадж [29] и уснул на постели» [30]. Его душа вышла из тела, а на седьмые сутки вернулась обратно.
«Вино с беленой Виштаспа» (may ud mang ī Wishtāspān) - это вино, в которое добавлена смесь хаомы с беленой. Согласно преданию, сохраненному в «Деяниях веры» (Денкард), напиток из священной хаомы с беленой впервые вкусил царь Виштасп Каянид, покровитель Заратуштры, «чтобы постичь величие и тайну Божественного мира» [31].
Итак, авторитетный текст свидетельствует о том, что вино в ритуальных целях смешивали с хаомой. Знаменательным образом «смешались» и приписываемые этим опьяняющим напиткам свойства: характеристики вина в среднеперсидских текстах обнаруживают целый ряд совпадений с восхвалениями Хаомы в гимнах Авесты [32], свода священных текстов зороастризма, формировавшегося начиная с рубежа 2-го-1-го тыс. до н. э., передававшегося изустно и кодифицированного лишь в сасанидскую эпоху (III-VI вв. н.э.).
Хаома (авест. haoma, пехл. hōm, букв. «выжимаемое») - это триединая сущность:
- галлюциногенный напиток,
- персонифицирующее его божество, а также
- растение, из которого выжимают сок (возможно, эфедра, но есть и другие гипотезы).
Иранцы почитали бога Хаому с древнейших времен (он соответствует индийскому Сома); в зороастризме изготовление хаомы и ее ритуальное употребление заняло важное место, являясь частью жертвоприношения (ясна), свершаемого ради обретения конечного бессмертия каждым верующим, порядка в общине и гармонии во вселенной. В ходе ритуала, после жертвоприношения быка, хаому толкли в особой ступке, отжимали, а затем смешивали с коровьим молоком [33] и на определенное время оставляли бродить. Как отмечает И.М. Стеблин-Каменский, «приготовленным из эфедры питьем вдохновлялись вожди и поэты, воодушевлялись воины перед битвой, жрецы во время богослужений» [34].
Хаома упоминается в разных частях Авесты, но наиболее полно этот «праведный, устраняющий смерть» бог-напиток охарактеризован в «Младшей Ясне», его прославлению специально посвящена Ясна 9 («Хом-яшт»), Ясна 10 и частично Ясна 11 [35]. «Хом-яшт» начинается с того, что к Заратуштре, «снаряжавшему огонь [для жертвоприношения»] и певшему гимны» (с. 147, пер. К. Залемана) приходит Хаома в человеческом облике, как самый прекрасный во всем телесном мире, и просит выжимать его и воспевать его (Ясна 9:2). Затем Хаома рассказывает, какую награду получили те, кто уже выжимал его прежде: они получали прекрасных сыновей, от Вивахванта, у которого родился Йима, до Поурушаспы, которому дарован Заратуштра. По меткому замечанию В.Н. Топорова, в этом яште «вся древнеиранская священная история строится как результат последовательных выжимок хаомы» [36]. Заратуштра говорит (Ясна 9:17), что этот бог- напиток наделен силой дать «мудрость, и мощь, и победу, и здоровье, и целебность, и успех, и рост, и крепость всему телу, и разумение разнообразное» (с. 149, пер. К. Залемана); он дарует здоровье для тела и долгую жизнь душе (Ясна 9:19), позволяет одолевать зло (Ясна 9:21), жалует силу и твердость, славу и мудрость (Ясна 9:22), за испитием Хаомы следует Истина (Яшт 17:5).
Основные определения Хаомы:
- устраняющий смерть,
- воскреситель мертвых,
- целебный и чистый,
- светлый,
- могущественный,
- врачующий тело и душу,
- дарующий мужество и прозрение.
Возлияниями хаомы почитают благих, тех, кому повелел возносить молитвы Ормазд. Так, в «Михр-яште» (Яшт 10:91) мужу, чтящему Митру, предписано:
«Пусть возьмет дрова с барсманом
И молоко со ступкой,
Умытыми руками
Помоет пестик, ступку
И, простирая барсман
И хаому подняв,
Споет “Ахуна-Варья”»
(с. 295, пер. И.М. Стеблина-Каменского). Те же определения и построенные в их горизонте образы сопровождают вино как в национальном иранском эпосе «Шах-наме», так и в ранних новоперсидских стихах, а ситуация, в которой поэт, подняв чашу с вином, поет хвалу государю, «тени Бога на земле», становится центральной в персидской панегирической касыде.
В среднеперсидской книжной литературе, как светской, так и религиозной, о пользе и воздействии вина на человека рассказывается в назидательном ключе, «напрямую». Однако при дворах Сасанидов существовала и богатая устная музыкально-песенная традиция, важное место в которой, без сомнения, принадлежало поэтическим воспеваниям вина, ведь придворные менестрели неизменно сопровождали своими песнями пышные царские застолья.
Об этом свидетельствуют, например, сохранившиеся названия ряда песен Барбада:
- «Устав Джамшида»,
- «Отрада духа»,
- «Услада души»,
- «Сладостное вино».
Анализ названий песен Барбада и разнообразных косвенных текстовых свидетельств позволяет утверждать, что репертуар менестрелей при дворе Хусрава включал воспевание календарных праздников (Науруз, Михрган и, возможно, Садэ), занятий царя (охота, пиры с услаждающими душу вином и музыкой и прекрасными певицами) и сокровищ и чудесных диковин сасанидской короны [37].
Логично предположить, что вино наделялось в этих песенных текстах теми же свойствами, которые приписывали ему в дидактических и религиозных сочинениях (и которые, в свою очередь, восходят к авестийским восхвалениям опьяняющей хаомы). При этом в песенных текстах должны были выработаться и устойчивые поэтические формулы описания вина, рефлексы которых можно попытаться найти на следующих этапах развития литературы.
В середине VII в., после крушения державы Сасанидов, арабского завоевания Ирана и прихода ислама, литературная традиция на среднеперсидском языке постепенно угасает, и следующие два столетия персидская словесность продолжает существование, по выражению М. Занда, в состоянии «инобытия в арабской языковой оболочке».
Многие пехлевийские сочинения переводятся на арабский язык, а этнические персы, наряду с чистокровными арабами, входят в число творцов арабской классической поэзии. В VIII в., во времена правления династии Аббасидов, Халифат пережил даже своего рода иранскую «культурную революцию», когда в столичном Багдаде воспроизводились придворные обычаи Сасанидов, в частности - обычай отмечать иранские сезонные праздники, а халифы проводили время в иранских забавах - на охотах и пирах, сопровождаемых музыкой, песнями, стихами [38].
Этот новый для арабов «роскошный» образ жизни находит отражение в поэзии - именно во второй половине VIII - нач. IX вв. формируется специально посвященный воспеванию вина малый жанр хамриййа, в числе создателей и мастеров которого есть и иранцы, писавшие по-арабски. Изучением этого жанра занимались многие арабисты (Ф. Габриэли, И. Беншейх, А. Хамори, Ф. Кеннеди, В. Хайнрикс и другие), и иранский «контекст» возникновения жанра обращал на себя внимание исследователей. Так, Габриэли предположил, что «на развитие хамриййа как отдельного вида поэзии должна была оказать глубокое влияние иранская музыкальная культура, усвоенная Аббасидами вместе с сасанидскими сезонными ритуалами и застольями с вином» [39]. Дж. Мейсами также отмечает, что «в развитии этих обособленных поэтических типов [хамриййа, зухдиййа и газал. - Н.Ч.] поэты обращались одновременно и к ранней арабской поэзии, и к материалам, заимствованным из культур, которые попали под арабское владычество, наиболее заметно - из персидской» [40].
Описание вина как лекаря для тела и души входит в число топосов арабской винной лирики, а слова داء (dā’) «лекарство» и در (diryāqa) «противоядие» использовались как конвенциональные метафоры вина [41]. Поэты превозносили этот напиток за то, что он приносит покой и радость, смягчает боль и прогоняет печаль. Первенство в разработке мотивов его «целительной силы» принадлежит раннему предшественнику аббасидских мастеров, Маймуну б. Кайсу ал-Аша (ум. ок. 629), что засвидетельствовано Ибн ал-Мутаззом (ум. 908) в его книге «Фусул ат-тамасил фи табашир ас-сурур». В доказательство приведен бейт из касыды в восхваление людей из бану Кайс:
«И чаша, которую я выпил с удовольствием,
И другая, которой я излечил себя от ее воздействия» [42].
Ал-Аша прославился как «перс среди арабов», арабские критики обращали внимание на его пристрастие к персидским словам, к описаниям винных застолий, цветов, музыкальных инструментов. Он долгое время жил в Хире, при дворе сасанидского вассала ан-Нумана, где выступали приезжающие из иранской столицы певцы и музыканты. Как пишет И.М. Фильштинский, «персидская культура, по-видимому, произвела на поэта большое впечатление - в этом Ибн Кутайба видит причину того, что в поэзии ал-Аша “так много персидского”» [43].
Впоследствии поэтическая идея «вино - целитель» стала приобретать все большую популярность, ее активно использовали в разделах касыд, посвященных вину, а в дальнейшем - и в обособленных стихах-хамриййа как чистокровные арабы, так и поэты иранского происхождения. В работе К. Осиповой [44], третья глава которой посвящена эволюции образных мотивов жанра хамриййат, приведена тематическая классификация (19 тем) мотивного репертуара жанра (автор в целом следует схемам средневековых арабских филологов - Ибн Кутайбы, ал-Аскари).
Интересующие нас мотивы целительности вина принадлежат, в соответствии с этой классификацией, к таким темам, как:
- «ценность вина» (тема 1),
- «опьянение, его положительные и отрицательные последствия» (тема 17),
- «опохмеление» (тема 18, вино как хмель и лекарство от хмеля),
-«бренность бытия и утверждение гедонистического образа жизни» (тема 19).
При этом тема последствий опьянения (17), так подробно описанная в среднеперсидских сочинениях, и здесь оказывается наиболее разработанной, а тема 1 (о ценности вина), также любимая персами, содержит в себе мотивы, которые в содержательном плане «строятся на функциональной характеристике напитка как предмета, преобразующего данность в положительном направлении: прогоняет печали, восстанавливает человека, вносит согласие и мир между людьми, приносит радость» [45]. Стоит отметить, что все перечисленные семантические компоненты имелись и в иранских доисламских источниках.
Теперь рассмотрим несколько примеров, чтобы составить представление о характере реализаций поэтической идеи «вино - лекарь» в конкретных образах.
Младший современник ал-Аша, «последний бедуинский поэт» Лабид б. Рабиа (ум. 661) писал об исцелении от печали с помощью «благородного»:
Я изгнал заботы благородным [вином], поистине оно избавляет от груза печалей.
Я повидал и трудности, и радости, ведь Судьба состоит из веселья и злоключений [46].
Идея перекочевала и в стихи омейядских поэтов. Ал-Ахтал (ум. до 710), который, по словам Р. Блашера, в своих стихах «предстает пьяницей, проводящим время в кабаках в компании певиц легкого поведения» [47], подчеркивал терапевтическую пользу пития:
Он принес после короткого сна персидское и дамасское вино, оживившее тело и душу [48].
Омейядский халиф и поэт ал-Валид б. Йазид (ум. 744) указывал на радости пития:
Разруби тайну печалей весельем! Наслаждайся жизнью благодаря дочери винограда!
Прими жизнь во всем ее изобилии и не следуй за придерживающимся (старых правил) [49].
В аббасидское время, когда стихи-хамриййа становились все более популярными и постепенно обретали самостоятельность, топос пользы вина для тела и души в той или иной вариации вошел в число жанрообразующих мотивов. Немало стихов такого рода и у признанного лидера жанра - Абу Нуваса (ум. ок. 813), перса по матери, поэта, оказавшего немалое влияние на иранских авторов от Рудаки до Хафиза. К примеру, стихи, посвященные описанию кубка с вином, открывается бейтом:
Вскроем аорту печали чашей [с вином]!
Грусть ведь не сравнить с вином из мирта! [50]
Абу Нувас также снискал славу за искусство переплетать описания вина (араб. khamr имеет жен. р.) с описаниями возлюбленной, поскольку обоим свойственно быть болезнью и лекарством одновременно:
Желтое (safrā’), на чьем подворье печаль не спешивается, и которое, ударь
его камнем - тронет его, прогоняя его уныние [51].
Способность вина преобразовывать человеческую природу также отражена в арабских образах. Например, Муслиму б. ал-Валиду (ум. 823), поэту, развивавшему идеи Абу Нуваса в хамриййат, принадлежит бейт, который звучит как прототип многих саманидских стихов:
Вино изгоняет из сердца человека и то, что его печалит,
и делает великодушным скупца [52].
__________________________________________
Вестник РГГУ. М., 2011. № 2. Серия «Востоковедения. Африканистика». С. 126-157.
http://east-west.rsuh.ru/binary/66531_71.1303921208.88089.pdf
К Части 2: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2805387.html
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
The original posting was made at http://hojja-nusreddin.dreamwidth.org/81467.html
О виночерпий, поднеси источник веселья -
Того вина, что сверкает, словно венец Кубада,
Того вина, что запахом - роза, а цветом - лал,
Замóк на двери горя и ключ к двери радости.
-- Абу Саид
Воспевание и прославление вина (bāda, may, sharāb) принадлежит к центральным темам персидской классической поэзии [1]. Этот напиток уподобляли:
- целительной живой воде и
- философскому камню,
- с ним сравнивали желанные прекрасные уста,
- он открывал путь к познанию абсолютной Истины.
Мотивный репертуар описаний вина оформился в новоперсидской поэзии уже в X в., в стихах Рудаки (ум. 941) и его современников. Этот круг мотивов оказался востребованным во всех жанрах классической поэзии - героическом и романическом эпосе, дидактической поэме, панегирической касыде, светской и суфийской газели. На исходе классического периода (начало XVI в.) выделился и особый жанр суфийской поэмы, специально посвященный вину Истины - саки-нама «книга виночерпия». При огромной вариативности конкретных образов, винные мотивы демонстрируют поразительную устойчивость на всем протяжении развития поэзии, их основная семантика воспроизводится в поздних саки-нама в том же виде, что и в разрозненных бейтах, кыта и касыдах первых саманидских авторов.
Практически все основные мотивы персидского винного цикла имеют арабские прототипы, которые широко представлены в аббасидской вакхической поэзии (хамриййат). Неизбежен вывод о заимствовании этой литературной темы у арабов и ее последующем успешном освоении. В задачу данной статьи входит уточнение этого утверждения. Материалы, приведенные далее, призваны подкрепить гипотезу о том, что через посредство арабского жанра хамриййат в новоперсидскую поэзию, возможно, возвращается часть староиранской лирической топики [2].
Исследование генетических корней поэтизации вина важно для истории литературы Ирана не только в рамках проблемы арабо-персидского взаимодействия, но и в контексте попыток реконструкции среднеперсидской лирической традиции и выявления степени ее влияния на новоперсидскую. Хорошо известно, что в эпоху «иранского ренессанса» (IX-X вв.) поэзия на новоперсидском языке развивалась удивительно быстро. В среднеперсидский период существовала устная придворная поэзия, но все, что мы знаем о ней, к сожалению, сводится к именам прославленных поэтов и музыкантов сасанидского двора Хусрава Парвиза (591 - 628) - Барбад, Нагиса и др. По свидетельству источников, они слагали сладостные песни, но сохранилось лишь названия песен Барбада. Далее следуют «два века молчания», а затем, менее чем за век, поэзия на новоперсидском языке (дари или фарси) проходит путь от первых попыток сочинения стихов по нормам арабской метрики и рифмы (Ханзала Бадгиси) до классических образцов (произведения Рудаки) [3].
Возникает вопрос о том, что обусловило столь бурное развитие поэзии, что стоит за феноменом «мгновенного» становления классики. Явилась ли новоперсидская поэзия успешно осуществленным проектом литературного заимствования у арабов или она сохранила преемственную связь с сасанидской традицией, по крайней мере, в области топики? Другими словами, можем ли мы, хотя бы теоретически, попытаться перекинуть мост от Рудаки к Барбаду?
Вино как реальный напиток и как концепт имело весьма высокий статус в культуре древнего и средневекового Ирана. Исследование внешних и внутренних связей новоперсидских мотивов воспевания вина, с одной стороны - с арабским жанром хамриййат, а с другой - со всей доисламской иранской словесностью, может пополнить наши представления как о топике песенной сасанидской лирики, так и о характере соотношения среднеперсидской и новоперсидской поэтических систем.
Семантическая доминанта новоперсидских поэтических описаний вина как лекаря души и тела имеет глубокие корни в предшествующей культуре Ирана. С самого начала иранской государственности ни одно важное событие не обходилось без винопития, а дитя виноградной лозы наделяли волшебной силой преобразовывать человеческую природу, оказывая при этом как целительное, так иногда - и губительное воздействие [4]. Эта идея представлена уже в древних легендах о происхождении вина [5].
Согласно самой популярной из них, сохраненной в исторических хрониках мусульманского времени и литературе адаба, вино было введено в обиход при мифическом царе Джамшиде (авестийский Йима), правление которого символизирует золотой век иранской древности. Он научил иранцев многим полезным ремеслам (изготовление металлического оружия, выделка тканей и меха, кройка и шитье, прочие ремесла, лекарства) и на 300 лет избавил их от болезней и смерти. Он же установил обычай праздновать Науруз с музыкой и питьем вина.
Однажды царь Джамшид, наблюдая за тренировкой своих лучников, увидел чудесную птицу (волшебного Хумая), попавшую в пасть огромной змеи. Лучники по приказу царя убили змею, а освобожденная птица подлетела к Джамшиду и уронила из клюва несколько зернышек. Из них вскоре выросли ветвистые деревья, давшие множество плодов. Царь Джамшид полюбил сок этих плодов, но однажды он оказался подкисшим, царь рассердился и велел его спрятать. Через несколько месяцев любимую рабыню царя стали мучить головные боли, она стала искать средство убить себя и, обнаружив спрятанную бутылку с соком, выпила все до дна. Однако, вместо того, чтобы умереть, девушка проспала несколько дней и проснулась бодрой и здоровой. Царю доложили о чудесном исцелении, и он провозгласил прокисший сок удивительных плодов «царским лекарством». Мораль этой истории - вино исцеляет тело.
В трактате Омара Хайяма «Науруз-наме» рассказана иная версия: дело было в Герате, где правил Шамиран из рода царя Джамшида. Сын царя, лучший из лучников, также избавил Хумая от змеи, и тот в благодарность через год принес зерна, из которых выросла лоза и дала обильные плоды. Когда агатовые ягоды стали сыпаться на землю, решили положить их в чан, выжать сок и посмотреть, что получится. Садовник через некоторое время доложил, что сок в чане кипит, как вода в котле, но без огня. Наступил миг, когда сок стал прозрачным и ясным, и засверкал, как рубин. Люди не знали, яд это или противоядие, и опасались пробовать. Привели убийцу из тюрьмы. Дали ему первую чашу, он выпил и нахмурился. Захотел вторую, выпил и стал веселиться. Попросил третью, сказав: «А потом делайте со мной, что хотите, ведь люди рождены для смерти». После третьей заснул и не просыпался до утра. Утром его повели к царю, и он рассказал: «Первую чашу я выпил с трудом, так как оно горького вкуса, но когда это было уже в моем желудке, моя природа захотела другую. Когда я выпил вторую чашу, ко мне пришли такие радость и веселье, что стыд ушел из моих глаз и мир стал мне легким. Я думал, что нет никакой разницы между мной и царем, и забыл горе мира. Когда я выпил третью чашу, я заснул очень хорошим сном».
Все ученые в один голос сказали, что нет никакого блага лучше и великолепнее, чем вино, так как ни в какой еде или плоде нет такого достоинства и свойства, как в вине. Царь Шамиран научился пить вино, установил обычай пира, и с тех пор во время питья вина играли на руде и пели песни [6]. В этой истории вино врачует душу и прогоняет печаль.
Вину и силе его воздействия отведено центральное место и в легендах о становлении и падении древнеперсидской империи, сохраненных античными авторами. Уже в истории прихода к власти персидского царя Кира (Куруш), основателя империи Ахеменидов (550-330 гг. до н.э.), изложенной у Геродота, предсказана будущая «всепроникающая» роль вина в этой культуре.
История такова. Мидийскому царю Астиагу приснился сон, из толкования которого следовало, что его дочь Мандана родит сына, который разрушит его царство. «Царь выдал дочь замуж за перса по имени Камбис, выбрав его из-за знатного происхождения и спокойного нрава, хотя и считал его [по знатности] гораздо ниже среднего мидянина. Как раз в первый же год после женитьбы Камбиса на Мандане Астиаг опять увидел сон: ему приснилось на этот раз, что из чрева его дочери выросла виноградная лоза и эта лоза разрослась затем по всей Азии» [7].
Так, по легенде, было предсказано рождение Куруша, Кира II Великого, создателя и собирателя воспитывает пастух и т.д.) Кир становится во главе персидских племен и поднимает восстание против мидийцев, причем и здесь непосредственным стимулом для начала борьбы служит пиршество с вином. Чтобы возбудить воинственный дух персидских племен, Кир, по словам Геродота, пошел на хитрость.
Он приказал персам придти с серпами и за день расчистить определенный участок земли, покрытый колючим кустарником. По окончании этой тяжелой работы Кир приказал на следующий день явиться снова, предварительно вымывшись. Между тем Кир велел собрать в одно место всех коз, овец и коров своего отца, заколоть их и приготовить угощение для персидского войска. Кроме того, он заготовил большое количество вина и хлеба. На следующий день, когда персы явились, Кир предложил им, расположившись на лугу, угощаться. После пиршества Кир спросил персов, какой день им больше понравился - вчерашний или сегодняшний. «Между этими днями есть, конечно, большое различие, - отвечали они, - ведь вчерашний день принес нам только невзгоды, а сегодня - все прекрасно». Подхватив эти слова, Кир открыл персам все свои замыслы и сказал: «Персидские воины! Дело обстоит вот как: если вы пожелаете следовать за мною, то у вас будут и эти блага, и еще в тысячу раз больше. Если же не захотите, то вас ожидает бесконечный подобный вчерашнему тяжкий труд. Поэтому следуйте за мною и обретете свободу» [8].
Здесь пиршественное винопитие предстает как ценность, за которую стоит сражаться.
В дальнейшей истории Древнего Ирана виноградное вино как царский напиток сопровождало все дворцовые увеселения и ритуалы. Пьянство персидских царей стало топосом греческих авторов; в греческой литературе, к примеру, была хорошо известна история о том, как Дарий начертал на своей гробнице, что он был способен выпить много вина и хорошо переносить его, не пьянеть [9]. Также, по известиям античных авторов, важными элементами празднования Михрагана (mithrakāna, осенний праздник урожая) были принесение даров, употребление вина и танцы. В ходе праздника царю дозволялось опьяняться вином и танцевать в одиночку [10].
Геродот (1.133) засвидетельствовал роль вина в принятии персами серьезных решений:
«Персы - большие любители вина. …За вином они обычно обсуждают самые важные дела. Решение, принятое на таком совещании, на следующий день хозяин дома, где они находятся, еще раз предлагает [на утверждение] гостям уже в трезвом виде. Если они и трезвыми одобряют это решение, то выполняют. И наоборот: решение, принятое трезвыми, они еще раз обсуждают во хмелю».
Вино сыграло свою роль, на этот раз трагическую, и в крушении Ахеменидской державы. В 330 г. до н.э. Александр Македонский захватил ее столицу Персеполис, а через несколько месяцев город был подожжен, по одной из версий, пьяным Александром, и сгорел дотла.
О степени распространения винопития и обычае устраивать многодневные пышные пиры с обильными возлияниями свидетельствуют как многочисленные образчики материальной культуры ахеменидского, парфянского и сасанидского периодов:
- барельефные изображения винных сосудов,
- знаменитые парфянские ритоны из Нисы,
- сасанидские чаши
так и описания пиршеств, сохраненные в поэме Фирдоуси (ум. ок. 1020 г. н.э.) «Шахнаме».
Эта национальная эпопея создана уже в мусульманское время, однако Фирдоуси, описывая мифологический, героический и исторический периоды родной истории, опирался на сасанидские династийные хроники, фольклорный материал (рассказы сказителей) и прочие староиранские источники [11], что позволяет использовать поэму, в частности, и как текст по истории и культуре доисламского Ирана [12].
Поэма Фирдоуси «пропитана» вином. Первоцарь Джамшид установил обычай праздновать Науруз «под говор струн, за ковшами вина» [13], и далее ни одно событие в книге не совершается без обильных возлияний. Цари и герои отдыхают, собираются на битву, празднуют победу или оплакивают павших с неизменной чашей вина в руке. В доисламской истории страны был только один год «сухого закона», когда сасанидский царь Бахрам Гур (Варахран V, 421-439) запретил пить вино, поскольку одному из его витязей, заснувшему в глубоком опьянении, ворон выклевал глаза. Целый год иранцы на пирах угощались только духовными книгами. Но однажды некая женщина женила сына, и тот от робости не мог справиться с супружескими обязанностями. Мать напоила его припрятанным вином, он управился с супружеским долгом, выскочил на улицу и оседлал льва, который сбежал из царского зверинца. Шаху доложили, что по улице скачет юноша верхом на льве. Тот воскликнул, что это, должно быть, самый благородный и отважный из его воинов, но оказалось - то был сын простого башмачника, в котором вино пробудило и благородство, и мужество. После этого Бахрам воскликнул:
«О витязи златопоясные! Снят
Запрет с винопитья. Вкушайте вино,
Но с силами соразмеряйте вино.
Когда захмелеете - надобно лечь,
Дабы от несчастья себя уберечь» [14].
Обычай пить вино был восстановлен и официально прерван лишь с арабским завоеванием и установлением ислама [15].
Употребление вина было широко распространено не только в дворцовой культуре доисламского Ирана, но и в жреческой среде. В зороастрийской литературе нередки упоминания о жрецах, читающих тексты на религиозных сезонных праздниках (гаханбарах), выпив слишком много вина [16]. Кроме того, вино использовалось в различных обрядах и ритуалах и описывалось как подобающее праведному зороастрийцу [17]. Так, в первый день каждого месяца, посвященный верховному божеству пантеона, Ормазду, полагалось пить вино и веселиться; так же надлежало поступать и в двенадцатый день месяца, в который специально почитали божество Луны (Мах) [18].
Итак, вино сопровождает жизнь царя, знати, касты жрецов и зороастрийской общины, поэтому его описания, естественно, проникают в словесную культуру. Древнеперсидская словесность дошла до наших дней лишь в эпиграфических памятниках, запечатлевших деяния иранских царей. Зато от среднеперсидского периода сохранились и разные типы книжных источников, и косвенные свидетельства о существовании богатой устной фольклорной традиции.
Благодаря исследованию М. Бойс[19] установлено, что уже при парфянской династии Аршакидов существовал институт придворных певцов-сказителей (госан), в обязанности которых входило сопровождение пиршеств рецитацией стихов под музыкальный аккомпанемент. Эта традиция нашла продолжение и при дворах сасанидских правителей, где также были популярны «царские песнопения» (новоперс. surūdi-i khusruvānī) - сказы о «боях и пирах» (новоперс. bazm u-razm), ратных подвигах и пышных празднествах. Именно на такие тексты, передаваемые изустно, опирался во многом Фирдоуси, поэтому обратимся к его поэме за косвенными свидетельствами того, какими свойствами наделяли вино сасанидские сказители.
Наиболее характерный пассаж, вбирающий в себя топику прославления вина, предваряет в «Шахнаме» дастан о царствовании Лухраспа и Гуштаспа и установлении зороастрийской религии в Иране, причем Фирдоуси подчеркивает (как, впрочем, и во многих других местах), что передает сказ дихкана, знатока и хранителя былой, доисламской культуры:
У властного рока обычай такой:
Возносится им то один, то другой.
Когда тебе счастье судьбой не дано -
Пей: ржавчину сердца смывает вино.
Тому, кто почувствовал старости гнет,
Вино многолетнее младость вернет,
Расправиться мигом согбенной спине
Поможет - волшебная сила в вине!
За чашею не утаишь от людей -
Добро ли, порок ли в природе твоей.
Познай свою суть, и откроешь, поверь,
Любую закрытую наглухо дверь.
Кто лиса трусливей - и тот, захмелев,
Бросается в бой, словно яростный лев.
Кто бледен от горя и жизни не рад,
Пригубив, зардеется, словно гранат.
Свирели и лютни за чашей вина
Мы просим - весельем душа зажжена.
Поведаю ныне о прошлых годах,
О славных властителях, мудрых мужах.
Послушай дихканом записанный сказ,
От древних времен донесенный до нас [20].
Конечно, нет никакой уверенности в том, что Фирдоуси непосредственно передавал среднеперсидские формульные определения, но обратим внимание, что все семантические составляющие описания нам уже встречались в цитированных ранее легендах: этот напиток излечивает от печали и веселит душу, возвращает молодость, а также наделен волшебной силой выявлять истинную природу человека и «исцелять» ее, превращая трусливого мужа в храброго льва.
Теперь перейдем от косвенных свидетельств к прямым и обратимся к сохранившимся среднеперсидским источникам. Как светские, так и религиозные жанры пехлевийской литературы уделяют внимание вину и его целебным свойствам.
В придворной прозе подчеркивается, что употребление вина - обычай благородных, и что подробные сведения о распорядке винопития входят в круг знаний, необходимых образованному человеку. В позднесасанидском сочинении «Хосров, сын Кавада, и его паж» [21] рассказано о том, как юноша из обедневшего рода, желая поступить на службу к Хосрову, отвечает на вопросы царя, касающиеся его умений и познаний в разных науках, в частности - в придворном этикете. 2 из 13 вопросов (8 и 10) посвящены вину.
Сначала царь спрашивает: «Какое вино лучше и вкуснее?». В ответ паж перечисляет разные сорта вин, различая их по степени зрелости (мау «вино», mаy ī kanīg «молодое вино» и bādag «сусло, очень молодое вино» [22]), а также по месту производства (гератское, мерверудское, бустское, хульванское, вавилонское), что, без сомнения, свидетельствует об очень высокой культуре потребления вина при дворе. Далее царь интересуется, «кто из развлекающих приятнее и лучше», и юноша, перечислив разные виды музыкантов, фокусников, жонглеров и т.д., утверждает, что никто не сравнится «с играющей на чанге красивой девушкой в гареме» и «с играющей с вином на большом пиру».
Десятый вопрос касается правил винопития, паж поясняет, что вино должно быть ароматным, употреблять его следует в вечернюю пору, с хорошим ужином и сластями, а перед сном натираться маслом (чтобы предотвратить похмелье [23]). Вставка вопроса о развлечениях и ответа о музыкантшах между двумя вопросами, посвященными вину, показательна - на придворных пирах возлияния совершались всегда, как уже цитировалось ранее, «под говор струн».
О пользе и вреде вина говорится, прежде всего, в дидактических сочинениях (андарз). Мудрец Ошнар в своем «Наставлении», например, объясняет, что «тремя вещами человек может успокоить печаль: речью мудрецов, созерцанием друзей и вином»; при этом из-за чрезмерного питья вина человек становится наиболее опасным [24].
Более подробно разнообразные эффекты вина описываются в зороастрийских религиозных текстах. Так, пехлевийское сочинение «Суждения духа разума» (Dādestān ī mēnōg ī xrad), созданное, по-видимому, при последних Сасанидах и предназначенное, по мнению О. Чунаковой, для «просвещения и образования мирян» [25], включает пассаж, в котором Дух разума отвечает на вопрос мудреца о том, какие кушанья и одежды для людей самые ценные и лучшие. В число «лучших кушаний» Дух включает и вино:
«Относительно вина известно, что добрый и дурной нрав могут обнаружиться посредством вина. И нет необходимости объяснять, что тот, кто добронравен, если он пьет вино, подобен золотому и серебряному кубку, который чем больше (его) полируют, тем становится чище и ярче. И (его) мысли, слова и дела становятся правильнее, а по отношению к жене, детям, товарищам он становится доброжелательнее, милее и ласковее, и в каждом (добром) деле и благодеянии он будет усерднее.
А тот, кто злонравен, если он пьет вино, (то) он о себе полагает и думает сверх меры, ссорится с товарищами, проявляет дерзость, надсмехается, издевается и унижает добрых людей. Он обижает свою жену, детей, наемников, слуг и прислугу, нарушает застолье добрых людей, уносит мир и вносит раздор.
Но при умеренном употреблении вина каждый должен стать разумным, так как от умеренного употребления вина к (человеку) приходит много хорошего, ибо (вино способствует) перевариванию пищи, зажигает в (теле) огонь, увеличивает ум, рассудок, семя и кровь, изгоняет печаль и воспламеняет темперамент, восстанавливает в памяти забытое, и доброта находит место в мыслях. И оно улучшает («увеличивает») зрение глаз, слух ушей и речь языка.
И дела, которые надо сделать и осуществить, лучше продвигаются, и он хорошо спит («на подушке») и легко встает. И по этой причине приходит слава к его телу и праведность к его душе, а также одобрение хороших людей» [26].
Зороастрийские представления о пользе вина сохранены и в трактате Хайяма «Науруз-наме». Вино, «в особенности виноградное вино, горькое и профильтрованное», полезно для организма людей: оно полнит, способствует перевариванию густой пищи, румянит щеки, освежает и белит кожу, уменьшает болезни. Не меньшую пользу оно приносит душе: уносит горе, веселит сердце, обостряет память, скупого делает щедрым, трусливого - храбрым, незнакомого делает другом, проявляет мужество, является критиком разума, мерилом знания и критерием таланта, проявляет доброе и злое в человеке, открывает всю его сущность [27].
Как мы увидим дальше, эти развернутые характеристики воздействий вина представляют собой, в сущности, номенклатуру ключевых мотивов темы «вино - лекарь», разрабатываемых впоследствии как в арабских стихах жанра хамриййа, так и в новоперсидской поэзии.
Еще один важный мотив «духовной» пользы вина - его способность не только выявлять истину в этом мире, но и служить проводником в мир сокрытого - представлен в сочинении визионерского жанра, «Книге о праведном Виразе» (Ardā Wirāz Nāmag), которую принято называть пехлевийской «Божественной комедией» [28]. Сюжет книги сводится к тому, что после нашествия Александра (он, по преданию, сжег священную книгу «Авеста») «вера была в беспорядке, и люди были в сомнении». Жрецы решили послать на небо праведного мужа, которому поручалось «принести весть из духовного мира» о том, достигают ли молитвы богов или дэвов, то есть правильно ли зороастрийцы отправляют ритуалы. Выбирают Вираза, который засыпает на семь дней, а душа его в это время путешествует по раю и аду. Проснувшись, Вираз диктует писцу свой рассказ об увиденном, и рисуемые им картины блаженства праведных сообразно добрым деяниям и мучений грешников сообразно совершенным грехам составляют основное содержание книги.
Чтобы уснуть и отправить душу в загробный мир, Вираз прочел молитву душам усопших, поел, а затем выпил особый «визионерский» напиток. «Жрецы наполнили три золотых кубка вином с беленой Виштаспа и дали их Виразу. Первый кубок - (говоря) “добрая мысль”, второй кубок - “доброе слово”, третий кубок - “доброе дело”. Он выпил вино с беленой Виштаспа, (будучи) в сознании, взял бадж [29] и уснул на постели» [30]. Его душа вышла из тела, а на седьмые сутки вернулась обратно.
«Вино с беленой Виштаспа» (may ud mang ī Wishtāspān) - это вино, в которое добавлена смесь хаомы с беленой. Согласно преданию, сохраненному в «Деяниях веры» (Денкард), напиток из священной хаомы с беленой впервые вкусил царь Виштасп Каянид, покровитель Заратуштры, «чтобы постичь величие и тайну Божественного мира» [31].
Итак, авторитетный текст свидетельствует о том, что вино в ритуальных целях смешивали с хаомой. Знаменательным образом «смешались» и приписываемые этим опьяняющим напиткам свойства: характеристики вина в среднеперсидских текстах обнаруживают целый ряд совпадений с восхвалениями Хаомы в гимнах Авесты [32], свода священных текстов зороастризма, формировавшегося начиная с рубежа 2-го-1-го тыс. до н. э., передававшегося изустно и кодифицированного лишь в сасанидскую эпоху (III-VI вв. н.э.).
Хаома (авест. haoma, пехл. hōm, букв. «выжимаемое») - это триединая сущность:
- галлюциногенный напиток,
- персонифицирующее его божество, а также
- растение, из которого выжимают сок (возможно, эфедра, но есть и другие гипотезы).
Иранцы почитали бога Хаому с древнейших времен (он соответствует индийскому Сома); в зороастризме изготовление хаомы и ее ритуальное употребление заняло важное место, являясь частью жертвоприношения (ясна), свершаемого ради обретения конечного бессмертия каждым верующим, порядка в общине и гармонии во вселенной. В ходе ритуала, после жертвоприношения быка, хаому толкли в особой ступке, отжимали, а затем смешивали с коровьим молоком [33] и на определенное время оставляли бродить. Как отмечает И.М. Стеблин-Каменский, «приготовленным из эфедры питьем вдохновлялись вожди и поэты, воодушевлялись воины перед битвой, жрецы во время богослужений» [34].
Хаома упоминается в разных частях Авесты, но наиболее полно этот «праведный, устраняющий смерть» бог-напиток охарактеризован в «Младшей Ясне», его прославлению специально посвящена Ясна 9 («Хом-яшт»), Ясна 10 и частично Ясна 11 [35]. «Хом-яшт» начинается с того, что к Заратуштре, «снаряжавшему огонь [для жертвоприношения»] и певшему гимны» (с. 147, пер. К. Залемана) приходит Хаома в человеческом облике, как самый прекрасный во всем телесном мире, и просит выжимать его и воспевать его (Ясна 9:2). Затем Хаома рассказывает, какую награду получили те, кто уже выжимал его прежде: они получали прекрасных сыновей, от Вивахванта, у которого родился Йима, до Поурушаспы, которому дарован Заратуштра. По меткому замечанию В.Н. Топорова, в этом яште «вся древнеиранская священная история строится как результат последовательных выжимок хаомы» [36]. Заратуштра говорит (Ясна 9:17), что этот бог- напиток наделен силой дать «мудрость, и мощь, и победу, и здоровье, и целебность, и успех, и рост, и крепость всему телу, и разумение разнообразное» (с. 149, пер. К. Залемана); он дарует здоровье для тела и долгую жизнь душе (Ясна 9:19), позволяет одолевать зло (Ясна 9:21), жалует силу и твердость, славу и мудрость (Ясна 9:22), за испитием Хаомы следует Истина (Яшт 17:5).
Основные определения Хаомы:
- устраняющий смерть,
- воскреситель мертвых,
- целебный и чистый,
- светлый,
- могущественный,
- врачующий тело и душу,
- дарующий мужество и прозрение.
Возлияниями хаомы почитают благих, тех, кому повелел возносить молитвы Ормазд. Так, в «Михр-яште» (Яшт 10:91) мужу, чтящему Митру, предписано:
«Пусть возьмет дрова с барсманом
И молоко со ступкой,
Умытыми руками
Помоет пестик, ступку
И, простирая барсман
И хаому подняв,
Споет “Ахуна-Варья”»
(с. 295, пер. И.М. Стеблина-Каменского). Те же определения и построенные в их горизонте образы сопровождают вино как в национальном иранском эпосе «Шах-наме», так и в ранних новоперсидских стихах, а ситуация, в которой поэт, подняв чашу с вином, поет хвалу государю, «тени Бога на земле», становится центральной в персидской панегирической касыде.
В среднеперсидской книжной литературе, как светской, так и религиозной, о пользе и воздействии вина на человека рассказывается в назидательном ключе, «напрямую». Однако при дворах Сасанидов существовала и богатая устная музыкально-песенная традиция, важное место в которой, без сомнения, принадлежало поэтическим воспеваниям вина, ведь придворные менестрели неизменно сопровождали своими песнями пышные царские застолья.
Об этом свидетельствуют, например, сохранившиеся названия ряда песен Барбада:
- «Устав Джамшида»,
- «Отрада духа»,
- «Услада души»,
- «Сладостное вино».
Анализ названий песен Барбада и разнообразных косвенных текстовых свидетельств позволяет утверждать, что репертуар менестрелей при дворе Хусрава включал воспевание календарных праздников (Науруз, Михрган и, возможно, Садэ), занятий царя (охота, пиры с услаждающими душу вином и музыкой и прекрасными певицами) и сокровищ и чудесных диковин сасанидской короны [37].
Логично предположить, что вино наделялось в этих песенных текстах теми же свойствами, которые приписывали ему в дидактических и религиозных сочинениях (и которые, в свою очередь, восходят к авестийским восхвалениям опьяняющей хаомы). При этом в песенных текстах должны были выработаться и устойчивые поэтические формулы описания вина, рефлексы которых можно попытаться найти на следующих этапах развития литературы.
В середине VII в., после крушения державы Сасанидов, арабского завоевания Ирана и прихода ислама, литературная традиция на среднеперсидском языке постепенно угасает, и следующие два столетия персидская словесность продолжает существование, по выражению М. Занда, в состоянии «инобытия в арабской языковой оболочке».
Многие пехлевийские сочинения переводятся на арабский язык, а этнические персы, наряду с чистокровными арабами, входят в число творцов арабской классической поэзии. В VIII в., во времена правления династии Аббасидов, Халифат пережил даже своего рода иранскую «культурную революцию», когда в столичном Багдаде воспроизводились придворные обычаи Сасанидов, в частности - обычай отмечать иранские сезонные праздники, а халифы проводили время в иранских забавах - на охотах и пирах, сопровождаемых музыкой, песнями, стихами [38].
Этот новый для арабов «роскошный» образ жизни находит отражение в поэзии - именно во второй половине VIII - нач. IX вв. формируется специально посвященный воспеванию вина малый жанр хамриййа, в числе создателей и мастеров которого есть и иранцы, писавшие по-арабски. Изучением этого жанра занимались многие арабисты (Ф. Габриэли, И. Беншейх, А. Хамори, Ф. Кеннеди, В. Хайнрикс и другие), и иранский «контекст» возникновения жанра обращал на себя внимание исследователей. Так, Габриэли предположил, что «на развитие хамриййа как отдельного вида поэзии должна была оказать глубокое влияние иранская музыкальная культура, усвоенная Аббасидами вместе с сасанидскими сезонными ритуалами и застольями с вином» [39]. Дж. Мейсами также отмечает, что «в развитии этих обособленных поэтических типов [хамриййа, зухдиййа и газал. - Н.Ч.] поэты обращались одновременно и к ранней арабской поэзии, и к материалам, заимствованным из культур, которые попали под арабское владычество, наиболее заметно - из персидской» [40].
Описание вина как лекаря для тела и души входит в число топосов арабской винной лирики, а слова داء (dā’) «лекарство» и در (diryāqa) «противоядие» использовались как конвенциональные метафоры вина [41]. Поэты превозносили этот напиток за то, что он приносит покой и радость, смягчает боль и прогоняет печаль. Первенство в разработке мотивов его «целительной силы» принадлежит раннему предшественнику аббасидских мастеров, Маймуну б. Кайсу ал-Аша (ум. ок. 629), что засвидетельствовано Ибн ал-Мутаззом (ум. 908) в его книге «Фусул ат-тамасил фи табашир ас-сурур». В доказательство приведен бейт из касыды в восхваление людей из бану Кайс:
«И чаша, которую я выпил с удовольствием,
И другая, которой я излечил себя от ее воздействия» [42].
Ал-Аша прославился как «перс среди арабов», арабские критики обращали внимание на его пристрастие к персидским словам, к описаниям винных застолий, цветов, музыкальных инструментов. Он долгое время жил в Хире, при дворе сасанидского вассала ан-Нумана, где выступали приезжающие из иранской столицы певцы и музыканты. Как пишет И.М. Фильштинский, «персидская культура, по-видимому, произвела на поэта большое впечатление - в этом Ибн Кутайба видит причину того, что в поэзии ал-Аша “так много персидского”» [43].
Впоследствии поэтическая идея «вино - целитель» стала приобретать все большую популярность, ее активно использовали в разделах касыд, посвященных вину, а в дальнейшем - и в обособленных стихах-хамриййа как чистокровные арабы, так и поэты иранского происхождения. В работе К. Осиповой [44], третья глава которой посвящена эволюции образных мотивов жанра хамриййат, приведена тематическая классификация (19 тем) мотивного репертуара жанра (автор в целом следует схемам средневековых арабских филологов - Ибн Кутайбы, ал-Аскари).
Интересующие нас мотивы целительности вина принадлежат, в соответствии с этой классификацией, к таким темам, как:
- «ценность вина» (тема 1),
- «опьянение, его положительные и отрицательные последствия» (тема 17),
- «опохмеление» (тема 18, вино как хмель и лекарство от хмеля),
-«бренность бытия и утверждение гедонистического образа жизни» (тема 19).
При этом тема последствий опьянения (17), так подробно описанная в среднеперсидских сочинениях, и здесь оказывается наиболее разработанной, а тема 1 (о ценности вина), также любимая персами, содержит в себе мотивы, которые в содержательном плане «строятся на функциональной характеристике напитка как предмета, преобразующего данность в положительном направлении: прогоняет печали, восстанавливает человека, вносит согласие и мир между людьми, приносит радость» [45]. Стоит отметить, что все перечисленные семантические компоненты имелись и в иранских доисламских источниках.
Теперь рассмотрим несколько примеров, чтобы составить представление о характере реализаций поэтической идеи «вино - лекарь» в конкретных образах.
Младший современник ал-Аша, «последний бедуинский поэт» Лабид б. Рабиа (ум. 661) писал об исцелении от печали с помощью «благородного»:
Я изгнал заботы благородным [вином], поистине оно избавляет от груза печалей.
Я повидал и трудности, и радости, ведь Судьба состоит из веселья и злоключений [46].
Идея перекочевала и в стихи омейядских поэтов. Ал-Ахтал (ум. до 710), который, по словам Р. Блашера, в своих стихах «предстает пьяницей, проводящим время в кабаках в компании певиц легкого поведения» [47], подчеркивал терапевтическую пользу пития:
Он принес после короткого сна персидское и дамасское вино, оживившее тело и душу [48].
Омейядский халиф и поэт ал-Валид б. Йазид (ум. 744) указывал на радости пития:
Разруби тайну печалей весельем! Наслаждайся жизнью благодаря дочери винограда!
Прими жизнь во всем ее изобилии и не следуй за придерживающимся (старых правил) [49].
В аббасидское время, когда стихи-хамриййа становились все более популярными и постепенно обретали самостоятельность, топос пользы вина для тела и души в той или иной вариации вошел в число жанрообразующих мотивов. Немало стихов такого рода и у признанного лидера жанра - Абу Нуваса (ум. ок. 813), перса по матери, поэта, оказавшего немалое влияние на иранских авторов от Рудаки до Хафиза. К примеру, стихи, посвященные описанию кубка с вином, открывается бейтом:
Вскроем аорту печали чашей [с вином]!
Грусть ведь не сравнить с вином из мирта! [50]
Абу Нувас также снискал славу за искусство переплетать описания вина (араб. khamr имеет жен. р.) с описаниями возлюбленной, поскольку обоим свойственно быть болезнью и лекарством одновременно:
Желтое (safrā’), на чьем подворье печаль не спешивается, и которое, ударь
его камнем - тронет его, прогоняя его уныние [51].
Способность вина преобразовывать человеческую природу также отражена в арабских образах. Например, Муслиму б. ал-Валиду (ум. 823), поэту, развивавшему идеи Абу Нуваса в хамриййат, принадлежит бейт, который звучит как прототип многих саманидских стихов:
Вино изгоняет из сердца человека и то, что его печалит,
и делает великодушным скупца [52].
__________________________________________
Вестник РГГУ. М., 2011. № 2. Серия «Востоковедения. Африканистика». С. 126-157.
http://east-west.rsuh.ru/binary/66531_71.1303921208.88089.pdf
К Части 2: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2805387.html
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
The original posting was made at http://hojja-nusreddin.dreamwidth.org/81467.html