Михаил Эпштейн, "Плотское знание. Как философствуют телом" (Часть 1)
В 19-м веке философская мысль, даже материалистическoго, позитивистского или виталистического толка, чуждалась тела. К. Маркс предпочитает язык экономики и политики, О. Конт - исторических и социальных наук, Ф. Ницше - язык психологии и морали.
В 20-м веке философия заговорила о телесности, но в основном отвлеченно (за исключением философствующего психоанализа, который выработал свой язык психосоматических символов). Философия тела все еще почти лишена телесности, философия эроса - эротизма, оставаясь чувственно столь же бедной, как и философия нравственности, науки или языка. У Х. Ортеги-и-Гасета или Н. Бердяева можно найти много размышлений об эросе, но в них преобладают такие общие понятия, как любовь, желание, близость, страсть, красота, воображение, сексуальность и т.д. Трудно представить себе в контексте этих философий такие слова, как грудь, сосок, трение, упругость, взбухать, отвердевать, сжимать и т.д.
Может ли софийность столь тесно сближаться и даже сливаться с эротичностью? Может ли философское вопрошание относиться к тончайшим осязательным ощущениям? Такова область эротософии, которая очерчена в нижеследующих фрагментах.
Как философствуют телом
- разве это не интереснее, чем ницщевское как философствуют молотом? Тем более что у мужского тела есть собственный молот. Им не сокрушают идолов, но сотворяют новую жизнь. Не творят, как Господь, но по-человечески со-творяют.
О воплощенности познания существует обширная литература в области современной когнитивистики (cognitive science), или когнитивной психологии. Обычно при этом имеется в виду пронизанность всех ментальных и языковых операций системой метафор, исходящих от человеческого тела, устройства его органов и ориентации в пространстве и времени. Например, выражения "политические верхи и низы" или "правые и левые партии" актуализируют семантику вертикальных и горизонтальных ориентаций тела. Американские исследователи Марк Джонсон и Джордж Лакофф, самые видные представители этого философско-лингвистического направления в когнитивистике, полагают, что воплощенность (embodiment) имманентно присуща сознанию ("the mind is inherently embodied") и даже самая абстрактная мысль, самые общие понятия являются внутренне метафоричными. На эту тему они написали несколько влиятельных исследований, таких как "Тело в уме: Телесная основа значения, воображения и разума" и "Философия во плоти: Воплощенный ум и его вызов западной мысли".[1]
Плотское знание, как мы его здесь понимаем, далеко не то же самое, что "воплощенное сознание" в когнитивистике. Речь идет не о телесных метафорах, определяющих наше мышление, но о том знании, которое доставляется нашей плотью в самых плотских, самых осязательных ее взаимодействиях с плотью другого. Речь идет о таких пределах достоверности знания, которое делает его неотделимым от наслаждения, от слияния с его объектом, точнее, партнером, поскольку участное знание соразделяется со знаемым - и именно в меру этой соразделенности приближается к истине.
По сладострастному молчанью,
По смелым, трепетным рукам,
По воспаленному дыханью
И жарким, ласковым устам
Узнай любовника.
-- А. С. Пушкин. "Письмо к Лиде"
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
-- Осип Мандельштам
Плотское знание
Почему человек вообще стремится к знанию? Есть два основных стимула знания, помимо знания как такового, составляющего область науки: знание приносит власть и знание доставляет наслаждение. В первом случае знание об объекте используется для его подчинения, инструментального овладения. Во втором случае знание позволяет слиться со своим объектом, стать с ним одним целым. Углубление, погружение, проникновение - все эти синонимы познавательных действий связаны с понятием "быть внутри" изучаемого, тогда как знание, используемое для манипуляции и эксплуатации объекта, предполагает внешнюю позицию знающего по отношению к нему. Есть знание проникающее, участное, и есть знание о(т)страняющее. Зрительное знание способствует остранению, как в случае подробного разглядывания или тайного подглядывания, когда изучающий взгляд избегает встречного взгляда, хочет остаться неотвеченным, неувиденным. Участность осязающего знания, то есть степень слияния со знаемым, такова, что дарит наибольшее наслаждение. Можно предположить, что всякое участное знание более или менее бессознательно движимо желанием слияния и наслаждения и в этом смысле стремится перейти в осязание, достичь слитности с осязаемым.
Особенно это относится к тому пределу участного знания, который называется вера, поскольку она стремится к полному единению с тем, во что верит, и в каком-то смысле может быть названа духовным осязанием. Первое послание Иоанна Богослова начинается такими словами: "О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни..." (1:1). Здесь дана точная градация восприятий:
слышать - можно издали, звук приходит от неизвестного, незримого, находящегося за горизонтом или физически неодолимой преградой;
видеть - ступень приближения, достоверности, поскольку предполагает нахождение видимого в одном пространстве с видящим, возможность прямого отношения между ними; и, наконец,
осязать - полное вхождение в явь, непосредственное взаимодействие между осязающим и осязаемым.
Сходно говорит и сам Иисус, являясь своим ученикам по воскресении: "Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня" (Лука, 24:36). Так же и Фоме, не верившему в воскресение Иисуса, была дана возможность не только его видеть, но и осязать его раны и ребра, чтобы обрести полноту веры. "...Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю" (Иоанн, 20:24) Вера сродни осязанию, ибо признает превосходство того, что хочет познать, и потому стремится слиться с этим превосходящим, стать частью его.
Плотское знание, в библейском смысле этого слова, должно стать частью эпистемологии, поскольку именно в любовном слиянии с другой плотью знающий соединяется с тем, что он познает, а это - предельный, решающий пункт всей науки о познании. Познание разрешается в наслаждении, и само наслаждение есть ступень углубляющегося знания, снимающего в этом процессе свою отчужденность от предмета. Наслаждение переступает саму границу знания, переходящего в со-бытие со своим предметом. Как пишет автор новейшего комментария к Торе И. Ш. Шлифман в связи с выражением "Адам познал Еву", "из этого эвфемизма следует, что процесс познания представлялся слиянием познающего с познаваемым объектом; в особенности это существенно, когда речь идет о познании людьми Бога". [2]
Знаменательно, что еврейский глагол "яда" (познать), который употребляет Книга Бытия для обозначения супружеской близости, никогда не применяется в Библии к родовой жизни животных. ""Яда" - это значит "nosse cum affectu et effectu" (познать всею силою любви и полностью, окончательно)", - пишет известный гебраист Франц Делич.[3] Вот почему и "Песнь Песней", история плотской любви Соломона и Суламифи, приобретает иносказательный, точнее, дополнительный смысл отношений между Богом и человеком. "Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь...; она - пламень весьма сильный" (8:6). В иврите превосходная степень пламенности передано словом "salhebetya", что буквально означает "пламя Яхве". Плотское знание - любовно-участное, оно ставит на плоть огненную печать, оттиск, оно погружает вглубь знаемого и дарит величайшее наслаждение.
Тело-сад
В "Песне песней" жених поет: "Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков..." (7:8-9).
Грудь - нескончаемая услада осязанию, потому что из одной округлости восстает другая, из большого холма маленький холмик - и один можно вдавливать в другой или выдавливать из него. Сосок торчит - и вминается, и чем больше его щекочешь, погружая в грудь, тем острее и напряженнее он восстает из груди, гордый и непокорный. Такова вся грудь - вдавливается и выдавливается из-под пальцев, обминается, обволакивает, как тесто, и собирается в упругий шар, приманка и недотрога. Тронуть ее - значит вызвать сопротивление себе, упругое противодействие, надменное взбухание и отвердение, которое тут же расступается и заманивает в себя, прячет в себе, чтобы опять набухнуть и расправить свою полную окружность. Чем больше трогаешь сосок, вминаешь его в грудь, тем тверже он распрямляется под твоим пальцем, вспухает, перекатывается под ладонью, западает между пальцами. Самое упоительное - раздразнить его, восставить, оттянуть, твердой ягодкой перекатывать между пальцами одной руки, пока другая погружается в нескончаемую мякоть уже не передней ягодки, а задней "ягодищи".
Удивительно это накручивание окружностей в женском теле - ягодиц (бугров, холмов, возвышенностей), плодов (яблок, груш, персиков) и ягодок (земляник, смородинок, малинок): зада, грудей и сосков. Причем маленькие окружности растут из средних, а большие - с противоположной стороны, так что можно эти кружения и завертывания бесконечно чередовать друг с другом, пальцем вминая ягодку, ладонью сжимая плод, а другой рукой бродя по ягодищам, вминаясь и утопая в них. Передние округлости круглятся друг на друге, позволяя как бы ввинчиваться в них, округло охватывать их, вмещать их в ладонь и вмещать меньшую округлость в большую, сосок вдавливать в грудь и выбирать из груди, постоянно меняя порядок ввернутостей и выпуклостей, вхождений и исхождений, окружений и окружаемостей. И при этом вжиматься в грудь своей грудью, щекотать соски своими сосками, упруго прикасаясь твердыми окончаниями, недотрогами к недотрогам, чувствуя напряжение и выпрямление во всем своем теле от этого прямого, точечного совпадения соска с соском, точного наложения тел, по которым от замыкания в родственных точках как будто начинает бежать ток.
В "Песне песней" невеста поет: "Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его" (5:1). В женщину входишь, как в сад, отягощенный плодами. Это царство округлостей, спелостей, упругостей, сочностей, которые просятся на язык, хотят быть ощупанными, смятыми, раздавленными. В Библии образ женщины постоянно соседствует и метафорически перекликается с образом сада. Как только Господь поселил человека в саду и позволил ему вкушать плоды со всех деревьев, кроме одного, - так сразу же появляется женщина, помощник человека по саду, как бы сгущение сада в плодовости и ягодности ее тела. Живое древо жизни. "И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его... И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему". (Бытие 2: 15, 18). Неудивительно, что и плод с древа познания добра и зла первой срывает женщина, подобное тянется к подобному, - а затем уже "дала также мужу своему, и он ел". Ел плод из рук жены, а может быть, и плод с тела жены - и тогда открылись у них глаза, что оба наги. Женщина - это сад в образе тела, цветущий, плодоносящий, "сад радостей земных".
Может быть, именно поэтому прикосновение к самым упругим и сочным плодам этого сада вызывает чувство забытого рая, таяния границы между плотским и душевным, о чем проникновенно сказано в повести И. Бунина "Митина любовь": "В книгах и в жизни все как будто раз и навсегда условились говорить или только о какой-то почти бесплотной любви, или только о том, что называется страстью, чувственностью. Его же [Митина] любовь была непохожа ни на то, ни на другое. Что испытывал он к ней? То, что называется любовью, или то, что называется страстью? Душа Кати или тело доводило его почти до обморока, до какого-то предсмертного блаженства, когда он расстегивал ее кофточку и целовал ее грудь, райски прелестную и девственную, раскрытую с какой-то душу потрясающей покорностью, бесстыдностью чистейшей невинности?"[4]
Любовь-кольцо. Предлог "в" и кружево тел
В классической философии (Декарт, Спиноза, Лейбниц) сложился образ "великой цепи бытия", которая непрерывностью сцеплений ведет от несовершенных творений к более совершенным и к самому Творцу, так что невозможно изъять из этой цепи никаких слабых или посредствующих звеньев - они нужны для полноты мироздания. Предлог "в" помогает нам более буквально и вместе с тем концептуально истолковать этот образ, поскольку он описывает модус, каким одно звено сцепляется с другим: одновременно охватывая и охватываясь. Всё во мне, и я во всём. Мир в сознании, и сознание в мире. Мужское в женском, и женское в мужском.
Китайская эмблематика начал Инь и Ян, земного и небесного, женского и мужского, - восточный вариант "великой цепи бытия", изобразительный иероглиф того, что обозначает предлог "в". Женский темный кружок вписан в мужское светлое поле, а мужской светлый - в темное женское, и вместе они, обнявшись, образуют круг. В переводах китайской классики соединение мужчины и женщины передается одним словом: "сплелись". Сплестись - значит взаимно обвиться, обхватить друг друга, т.е. одновременно быть внутри и вовне. В этом - осязаемая фигура бесконечности. И в этом же источник бесконечно множимого наслаждения. Обнимать и вбирать в себя то, внутри чего сам находишься. Быть внутри женского - и окружать его собою, оплетать руками и ногами, растягивать свое тело до полного окружения и замыкания в себе женского. (Кстати, сами русские слова - "окружение", "обнажение", "глажение", "скольжение" - своим выразительным звучанием как бы вбирают в себя жен-ское).
Здесь возникает лингвистический вопрос, поднятый американской исследовательницей Андриа Дворкин. Хотя мужской член, проникая в женское лоно, присваивается им, упруго и мускулисто сжимается, однако принято говорить, что "мужчина овладевает женщиной". Дворкин считает это выражение неправильным - скорее, женщина овладевает мужчиной, поскольку охватывает его собой.[5] Но в том-то и суть сплетения, что двое овладевают друг другом: обвивающий, "владеющий", оказывается одновременно и обвиваемым и владеемым. Я в тебе и ты во мне. Влагание - и облегание. Любовь есть осязательный абсолют, когда не только я осязаю другого всем своим телом, но и осязаю себя сквозь него, свое пребывание в нем.
Недаром новобрачные обмениваются кольцами - они и в постели будут кольцевать друг друга, входить друг в друга. Как сцепляются кольца, как сцепляются пальцы, как кольцо садится на палец. Кольцо жениха на пальце невесты - это прообраз того, как ее тело будет окольцовано его телом. И наоборот, жених сажает на свой палец кольцо невесты, как будет насаживать на себя ее лоно, ее бедра и ягодицы, охватывать себя ее раздающейся плотью.
Предлог "в" имеет самое прямое значение для понимания сущности любви, которая как бы сплетает любящих, влагает их друг в друга и обвивает друг другом. Любовь - это "в" как отношение двух тел и двух личностей, состояние их взаимовключенности. В этом смысле "великую цепь бытия" можно истолковать как любовный взаимоохват всех ее звеньев. Причем любовь - это "в" не как статическое "где" , а как динамическое "куда", сила влечения, точнее, во-влеченности. Любящий хочет быть внутри любимого и одновременно объять его и замкнуть в себе - окружить собой окружающее себя. Любящие сплетаются, как колечки в самой букве "в". [6] Самое большое наслаждение - охватывать то, что охватывает тебя: охватывать руками упругие бедра, оцепившие твою шею, или охватывать ладонями тугие груди, в которые погрузился лицом, или полными пригошнями охватывать крутые, выпрыгивающие из ладоней ягодицы и вдавливаться в их мякоть вплоть до осязания собственного "ярого яра", ловить в дрожащей ягодичной плоти раскаты его упругих толчков во влагалище. То же самое охватывание и сплетение происходит в поцелуе, когда губами захватываешь и втягиваешь в себя ее язык - и одновременно своим языком проникаешь в полость ее рта...
Любовная борьба мужского тела с женским - это непрерывный ряд взаимных кольцеваний, так что объемлющее становится объемлемым и наоборот. Какая бесконечность охватов и перехватов, как играет между нами предлог "в"! Если его ладони лежат на ее ягодицах, облепляют их дрожащее месиво, прилипают к их округлой поверхности, влипают и погружаются в них, выталкиваясь и вновь погружаясь; и если он в это время пребывает в ней, пронзает ее насквозь, так что плавные толчки, которые сотрясают ее ягодицы, передаются обратно его чувствилищу, и оно скользит во влагалище, испытывая встречные толчки ее ягодиц, от которых упругие волны расходятся по всему его телу, - то это такой предельный опыт, дальше которого мы ничего не можем объяснить, ибо он объясняет себя. Это начальный тактильных понятий, или чувственных аксиом, из которых выводятся все дальнейшие теоремы познания. Невозможно объяснить, почему взаимоохват мужского и женского создает наслаждение, потому что этот опыт как раз и называется наслаждением, все другое - только метафора, перенос значений.
Взаимность перехватов определяется упругостью тел, впускающих и одновременно выталкивающих друг друга, т.е. постоянно играющих с отношением "в" - вмещения и вмещенности. Упругость есть осязательное выражение закона "действие равно противодействию" - но равенство не статическое, а динамическое, т.е. серия вторжений-выталкиваний. Это упружение и образует динамику плотского наслаждения. Так ощупываются, едва осязаясь, плавные начала грудей, чтобы постепенно наращивать их округлость в гладящей ладони, чтобы их зрелая полнота распирала ладонь и напрягшимися сосками вырывалась наружу, щекотала промежности пальцев, необоримая в моменты наибольшего сжатия. Или пальцы, едва касаясь, обводят полную окружность бедра, самой мимолетностью касаний означивая для себя его неприкосновенность, неприступность этой таинственной плоти, - чтобы тут же сильно вторгнуться в нее, полной пригоршней зачерпнуть в себя ее мякоть, испытать до конца ее податливость и упругость. У плотского знания есть своя игровая логика, которая отражает соотношение открытого и закрытого, податливого и неприступного. Самое упругое - груди, ляжки, ягодицы - это и самое "эротогенные" места во взаимном охвате тел. Твердое и мягкое сами по себе чувственно не интенсивны, поскольку одно только сопротивляется, другое только впускает. Упругое же и впускает, и сопротивляется одновременно, поэтому позволяет в наибольшей степени ощущать себя через другое и другое через себя.
Способ повышения наслаждения - многократное окружение плоти плотью, касание и сжатие себя-в-другом. Его ладони сотрясают ее ягодицы, и это сотрясение передается его чувствилищу, которое, в свою очередь, упруго наполняя ее влагалище, передает толчки ее ягодицам, сотрясающим твои ладони. Множимость самоосязания в другом и через другого - это повышение уровня реальностей, проходящих через меня. Я осязаю - значит, я существую. Я осязаю другого, осязающего меня, осязающего его, осязающего меня - существую вдвойне, втройне... Осязаю плоть другого, взволнованную моею плотью, осязаю волнение другой плоти как отдачу и отзвук своего волнения. Все это повышает ощутимость и саму бытийность нашего взаимного бытия. Может быть, наслаждаться - это и означает существовать вдвойне, втройне, т.е. превратить существование в переходный глагол, существовать само существование. Теперь мы способны быть само бытие. Мы любим = мы существуем друг друга.
Тактильное поле. Волновая теория наслаждения
Наслаждение - это постоянно изменение тактильных полей, точек соприкосновения, линий прилегания. Чем больше одновременно включенных тактильных точек и чем ощутимее они соотносятся друг с другом - тем сильнее наслаждение. Одной ладонью он осязает ее грудь, а другая лежит на ягодице, но суть в том, что его ладони еще и осязают друг друга через упругое сжатие-разжатие ее плоти, которая волнообразно то смыкает, то разъединяет его с самим собой.
Из плотского опыта вырастает волновая теория осязания и наслаждения. Осязание - не просто частицы тела, приходящие в соприкосновение, но вся плоть как проводник этих соприкосновений, посредник между ними. Все точки двух взаимообъемлющих тел оказываются связаны, соотнесены этой текучестью распространяющейся волны. И то же самое происходит с моим собственным телом, которое становится как бы влажной стихией, передающей волновые толчки и удары через всю свою упругую толщу, из конца в конец.
Входя в ее влагалище, одновременно ощупывать твердость ее колена... Такая "распорка" ощущений, их раздвоение - способ вобрать и пережить остроту каждого. Стремительное скольжение в открытость, мягкость и влажность - и вместе с тем упирание ладонью в то, что встает поперек. Наибольшее приникновение и наибольшее сопротивление, а между ними - наибольшее наслаждение. Стратегия наслаждения - все время искать оппозиции и контраста главному движению, чтобы не переставать удивляться ему, испытывать его свежесть, действенность, остроту. Острота - концентрация ощущения в одной точке тела, но для этого нужно переживать нечто иное в другой точке, чтобы создавалась некая разность потенциалов и разрядка энергий между ними.
Учебники и пособия, описывающие разные позы и способы соития, все еще находятся на уровне "корпускулярной" теории наслаждения как ощущения дискретных тел или частей тела. Но наслаждение - это волна, которая проходит через все тело, ударяет одновременно в разные его края. ...Прижаться к ней сзади, обхватить руками ее бедра, сжимать, разжимать, прижимать к груди эти полные охапки подрагивающей, напряженной ляжечной плоти; ладони поместить в промежности, облепить их, прилипнуть к их растопленному скользкому ледку, ласкать гладчайшую, чуть припухлую, влажноватую кожу у входа во влагалище; щекой прижаться к ягодицам, утыкаться в них ртом, покусывать, заглатывать, захлебываться их щедрой плотью...
Топология наслаждения - это не дискретная, а континуальная топология. В наслаждении тело становится плотью, т.е. континуумом, все точки которого связаны непрерывностью переходов, пульсаций, резонансов. Теплая осязательно-мышечная волна может быть поднята с какого угодно изгиба, линии или точки - от пальца, плеча, губ, колена, - но потом она распространяется во все стороны и достигает других берегов. Так возникает ощущение топологической связности моего тела с другим, непрерывного круговорота теплых касаний и упругих давлений между нами.Обычно части моего тела глухи и немы друг к другу, и только через другое тело я могу по-настоящему осязать самого себя. Я ощущаю связь своего бедра и плеча через их включенность в простирание другого тела, от ее плеча к ее бедру, с которыми я соприкасаюсь. Это и есть чувственно самое "интересное": мое междубытие (inter-esse), полагание другого между собой и собой "Расстояние между тобой и мной - это и есть ты", - так выглядит топология любовного пространства у поэта Ивана Жданова. Но столь же верно и то, что "расстояние между мной и тобой - это и есть я".
Для понимания волновой природы наслаждения стоило бы привлечь те парадигмы знания, которые когда-то были отброшены развитием "нормальной" науки, но остаются на обочине, поджидая очередного крутого поворота в науке, чтобы заново в нее вписаться. Такова теория "животного магнетизма", или месмеризм - учение Франца Антона Месмера (1734 -1814) об оздоровляющих флюидах, или энергиях, передающихся через прикосновение. "Каждый касается кончиков пальцев своего соседа, чтобы мнимый ток, усиливаяясь при прохождении от тела к телу, пронизал весь благоговейно замерший ряд".[7] По свидетельству астронома Байльи (Jean-Sylvian Bailly), одного из членов высокоученой комиссии, созданной Французской Академией в 1784 г. для изучения животного магнетизма, нигде он не проявлялся так наглядно, как в женщинах. Подвижность женских нервных окончаний поразительным образом превращала их тела в одно слитное целое: "Можно сказать, что касаясь их в одной части, одновременно касаешься их повсюду. ... Женщины... подобно звучащим струнам, совершенно настроены на согласное звучание".[8]
Если верить таким свидетельствам "магнетической" природы женской чувственности, то волновую теорию наслаждения пристало бы создать именно женщине. Самое большее, на что способны мужчины, - это "Камасутра" Ватсаяны или "Ars amatoria" Овидия, где расписаны позы и приемы для извлечения наибольших услад, но сама дискретная, перечислительная, "по пунктам" манера мышления препятствует пониманию волновой природы наслаждения.
Поверхность и глубина
Устоявшийся предрассудок, будто сущность вещей скрыта в глубине, заставляет относиться к поверхности с пренебрежением. По сути же, поверхность есть глубина во взаимоотношении тел, глубина их прилегания и приникания друг к другу. Каждая поверхность становится глубиной, как только между двумя существами возникает общность, влечение, интерес. "Интерес" ведь и значит - быть внутри и между (inter-esse). Как ни парадоксально, осязание - самое глубинное из всех межчеловеческих чувств. Кожа пребывает в самом сердце любовного слияния, тогда как сердце, легкие и другие внутренние органы оказываются на периферии этого двуединого существа. Поскольку мы постоянно обращены к кому-то вне себя, влечемся, относимся, взаимодействуем, можно сказать, что кожа есть физиологическая периферия человеческого тела и вместе с тем его сенсорный центр.
Вот как это происходит в романе Людмилы Улицкой "Медея и ее дети" (между Валерием Бутоновым и наездницей Розой): "...Непостижимо было, как удалось этой тщедушной девчонке, такой горячей снаружи и изнутри, погрузить его в себя до такой степени, что он казался самому себе тающим в густой сладкой жидкости розовым леденцом, а вся кожа его стонала и плавилась от нежности и счастья, и всякое касание, скольжение проникало насквозь, в самую душу, и вся поверхность оказывалась как будто в самом нутре, в самой глубине". [9]
Вся поверхность оказывалась в самой глубине...Плотское знание обнаруживает именно нераздельность поверхности и глубины, поскольку осязание углубляется в глубину через поверхность, не покидая ее. Зрение обречено на знаковый дуализм видимого и невидимого: видимое образует план означающих, а невидимое - план означаемых. Поскольку для осязания поверхность не является знаком, но непосредственным источником ощущения, устраняется сама дихотомия поверхности и глубины, означающего и означаемого. Ощущение гладкости или шершавости, доставляемое поверхностью тела, переходит в ощущение упругости, мягкости, гибкости, полноты, выплывающих из его глубины. Собственно, теплота, упругость, мягкость - это свойства и поверхности плоти, и ее глубины, точнее той особой "наполненности", которая открывается нашему осязанию в непрерывности перехода от поверхности к глубине. Например, упругость - это свойство осязаемой поверхности вдавливаться в "свою" глубину и обнаруживать ее осязанию, одновременно оставаясь неприступной и выталкивая на свою поверхность то, что в нее углубляется.
Разумеется, и осязательный контакт сам по себе не дает никаких гарантий межличностной глубины отношений. Здесь приходит на память стихотворение А. Ахматовой "Вечер" - о неразделенной любви:
...Он мне сказал: "Я верный друг!"
И моего коснулся платьяи
Как непохожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птици
Так на наездниц смотрят стройныхи
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц...
У каждого прикосновения есть своя мера глубины, обоюдно согласованная или несогласованная, желанная или нежеланная, - своя подразумеваемая адресность. Завышение или занижение этой меры может привести к оскорблению или обиде. Когда к влюбленной женщине прикасаются
ласково-рассеянно-поверхностно, как к милой домашней зверюшке, она чувствует себя глубоко уязвленной, именно потому, что ее глубина остается невостребованной. И напротив, когда порывистым или проникновенным жестом от нас требуют глубины, которой мы не в состоянии дать, разделить, мы внутренне сжимаемся и отшатываемся. Кожа - поле самых напряженных
ваимодействий двоих, неровно бьющееся сердце этого двойного мира, которое то замирает и леденеет, то горячеет и обливается кровью.
Прикосновение не обязательно сближает, оно может и отчуждать - силой удара, отталкивания, застывания-омертвения. Суть в том, что осязанием драматически заостряется, возводится в высшую степень интенсивности каждое из возможных межличностных отношений. То, что к зрению относится лишь метафорически: пронзающий, рассекающий, острый, режущий, гладящий, ласкающий, льнущий, цепкий, хваткий, колючий, отталкивающий взгляд - в осязании действует буквально и доподлинно. Недаром зрение, хотя и составляет основной источник нашей информации об окружающем мире, заимствует у осязания свои самые драматические эпитеты, вроде вышеупомянутых.
Именно потому, что поверхность тела дана осязанию своим непрерывным перерастанием в глубину, здесь так чувствительно переживается их разница и ошибка взаимоподмены, когда к глубине относятся слишком поверхностно, а от поверхности хотят слишком глубокого раскрытия. Вдохновенно-любовное (не механическое) плотское сближение состоит из чередования разных осязательных действий и со-стояний: от скольжения, глажения, трения о поверхность - до сжимания, вдавливания, вминания, проникновения в глубину. Между этими уровнями плотского познания нет знакового дуализма, нет закрепления границы между поверхностью и глубиной как между видимым означающим и скрытым означаемым, которое требует расшифровки, интерпретации, ментальной реконструкции. Плотское познание устанавливает бесконечные степени и оттенки различия между поверхностью и глубиной, но не противопоставляет их друг другу, не разделяет эпистемологической преградой. Напротив, вся игра этих осязательных различий позволяет познанию стать наслаждением, то есть по-степен-ным, проходящим через все степени близости, слиянием познающего с познаваемым.
Близость и даль
Один из самых прозрачных и устойчивых эвфемизмов для половой любви - "близость". Но, как это часто бывает, заменяющее выражение само оказывается незаменимым свидетельством какого-то первичного смысла. Близость - это особое качество бытия-с-другим, когда он(а) образует горизонт всех других вещей. Если видишь что-то за ее плечом, то это "что-то" само выступает на фоне ее плеча и несет на себе его отсвет, его полутень. Обычно все окружающие нас фигуры выступают на фоне объемлющего их горизонта, который мы называем "миром" или "реальностью". Даже самые значимые для нас фигуры - родителей, друзей, любимых писателей и мыслителей, - все-таки объемлются этим горизонтом "объективного сознания": мы смотрим на них и одновременно мимо них, как бы соразмеряя их со всем объемом бытия, который вырастает из-за них и их окружает. Близость - это вхождение в горизонт другого, так что он становится и в прямом, и в переносном смысле горизонтом моего восприятия, объемлет собой все, что я вижу и чего касаюсь. "Любить - это не значит смотреть друг на друга, любить - значит вместе смотреть в одном направлении", - заметил Антуан де Сент-Экзюпери. Но скорее, любить - это стоять вполоборота друг к другу и видеть, как линия горизонта переходит в профиль возлюбленной, как они дочерчивают друг друга.
Было бы ошибочно исключать из области близости зрение и слух, но сами они перестраиваются в зоне прикосновения, укорачиваются до расстояния вытянутой руки. Мы видим и слышим близкое, т.е. доступное прикосновению, совсем иначе, чем то, что может быть воспринято только зрением или только слухом. Зрение, втянутое в орбиту осязания, становится "близо-руким", то есть воспринимает на расстоянии руки - а все другое для него, как и для слуха, расплывается, превращается в смутные пятна, от-светы и от-голоски близкого лица и тела, то есть перестает быть самостоятельным источником чувственной информации. В состоянии близости есть некая ослепленность и оглушенность, зато предельно заостряются контактные ощущения, особенно осязаниe и обоняниe.
Когда мы идем по улице, осязая под ногами асфальт, разглядывая здания, слыша людские голоса и шум машин, вдыхая запахи бензина и продающейся с прилавков снеди, - каждому органу чувств задан особый, только ему доступный предмет. Таково состояние удаленности. В состоянии близости образуется избыток разных ощущений, которые не порознь воспринимают по-разному им доступные предметы, а перекрывают друг друга, так что мы видим, слышим, вдыхаем, вкушаем и осязаем одно, близкое нам, единственное для нас. Происходит как бы взбивка ощущений, их консистенция становится более плотной в результате наложения друг на друга. Отсюда некоторое раздвоение: ощущение предельной реальности и одновременно нереальности всего происходящего. Реальность задается именно обилием и разнородностью ощущений, соединенных в одном существе, в фигуре близкого, так что каждое ощущение подтверждает и усиливает достоверность другого. Но именно это сгущение реальности до чрезвычайно плотной чувственной консистенции создает ощущение нереальности, поскольку мы привыкли находиться в более разреженном мире, где ощущения разнятся друг от друга и обращаются на разные предметы. Реальность уплотняется до такой степени, с какой мы привыкли ощущать свое собственное тело (включая его запах и звук своего голоса), тогда как обычно оно выступает как горизонт субъективности, через который мы пытаемся прорваться своими органами чувств. Таким образом, в состоянии близости как бы исчезает объективное и субъективное, линии ухода от себя обращаются в линии прихода к себе. Эта обращенность всех органов восприятия на тело, как бы удвоенное близостью с телом другого, составляет главную парадоксальность того "ввернутого", "полуутробного" пространства, в котором мы неожиданно оказываемся.
Одновременно, поскольку мы и видим, и слышим, и осязаем, и обоняем близкое существо, каждое из этих ощущений, подтверждаясь и продолжаясь другим, становится половинчатым, не доводится до конца. Мы как бы полувидим, полуосязаем, полуслышим, находимся в растворенном состоянии чувств, ни одно из которых не достигает той резкости и отчетливости, которой требует от нас отдельный предмет. Взгляды и касания переходят друг в друга, и то, что начато как взгляд, кончается как прикосновение, то есть происходит непрерывный перевод каждого ощущения на язык всех других. Если же они переводятся на язык слов, то состояние близости приглушает их до шепота. По сути, все наши внешние ощущения в состоянии близости становятся шепотными, т.е. так же относятся к обычным далевым ощущениям, как шепот к крику или громкому голосу.
____________________________________
http://old.russ.ru/antolog/intelnet/hp_carnal.html
К Части 2: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2035057.html
В 20-м веке философия заговорила о телесности, но в основном отвлеченно (за исключением философствующего психоанализа, который выработал свой язык психосоматических символов). Философия тела все еще почти лишена телесности, философия эроса - эротизма, оставаясь чувственно столь же бедной, как и философия нравственности, науки или языка. У Х. Ортеги-и-Гасета или Н. Бердяева можно найти много размышлений об эросе, но в них преобладают такие общие понятия, как любовь, желание, близость, страсть, красота, воображение, сексуальность и т.д. Трудно представить себе в контексте этих философий такие слова, как грудь, сосок, трение, упругость, взбухать, отвердевать, сжимать и т.д.
Может ли софийность столь тесно сближаться и даже сливаться с эротичностью? Может ли философское вопрошание относиться к тончайшим осязательным ощущениям? Такова область эротософии, которая очерчена в нижеследующих фрагментах.
Как философствуют телом
- разве это не интереснее, чем ницщевское как философствуют молотом? Тем более что у мужского тела есть собственный молот. Им не сокрушают идолов, но сотворяют новую жизнь. Не творят, как Господь, но по-человечески со-творяют.
О воплощенности познания существует обширная литература в области современной когнитивистики (cognitive science), или когнитивной психологии. Обычно при этом имеется в виду пронизанность всех ментальных и языковых операций системой метафор, исходящих от человеческого тела, устройства его органов и ориентации в пространстве и времени. Например, выражения "политические верхи и низы" или "правые и левые партии" актуализируют семантику вертикальных и горизонтальных ориентаций тела. Американские исследователи Марк Джонсон и Джордж Лакофф, самые видные представители этого философско-лингвистического направления в когнитивистике, полагают, что воплощенность (embodiment) имманентно присуща сознанию ("the mind is inherently embodied") и даже самая абстрактная мысль, самые общие понятия являются внутренне метафоричными. На эту тему они написали несколько влиятельных исследований, таких как "Тело в уме: Телесная основа значения, воображения и разума" и "Философия во плоти: Воплощенный ум и его вызов западной мысли".[1]
Плотское знание, как мы его здесь понимаем, далеко не то же самое, что "воплощенное сознание" в когнитивистике. Речь идет не о телесных метафорах, определяющих наше мышление, но о том знании, которое доставляется нашей плотью в самых плотских, самых осязательных ее взаимодействиях с плотью другого. Речь идет о таких пределах достоверности знания, которое делает его неотделимым от наслаждения, от слияния с его объектом, точнее, партнером, поскольку участное знание соразделяется со знаемым - и именно в меру этой соразделенности приближается к истине.
По сладострастному молчанью,
По смелым, трепетным рукам,
По воспаленному дыханью
И жарким, ласковым устам
Узнай любовника.
-- А. С. Пушкин. "Письмо к Лиде"
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
-- Осип Мандельштам
Плотское знание
Почему человек вообще стремится к знанию? Есть два основных стимула знания, помимо знания как такового, составляющего область науки: знание приносит власть и знание доставляет наслаждение. В первом случае знание об объекте используется для его подчинения, инструментального овладения. Во втором случае знание позволяет слиться со своим объектом, стать с ним одним целым. Углубление, погружение, проникновение - все эти синонимы познавательных действий связаны с понятием "быть внутри" изучаемого, тогда как знание, используемое для манипуляции и эксплуатации объекта, предполагает внешнюю позицию знающего по отношению к нему. Есть знание проникающее, участное, и есть знание о(т)страняющее. Зрительное знание способствует остранению, как в случае подробного разглядывания или тайного подглядывания, когда изучающий взгляд избегает встречного взгляда, хочет остаться неотвеченным, неувиденным. Участность осязающего знания, то есть степень слияния со знаемым, такова, что дарит наибольшее наслаждение. Можно предположить, что всякое участное знание более или менее бессознательно движимо желанием слияния и наслаждения и в этом смысле стремится перейти в осязание, достичь слитности с осязаемым.
Особенно это относится к тому пределу участного знания, который называется вера, поскольку она стремится к полному единению с тем, во что верит, и в каком-то смысле может быть названа духовным осязанием. Первое послание Иоанна Богослова начинается такими словами: "О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни..." (1:1). Здесь дана точная градация восприятий:
слышать - можно издали, звук приходит от неизвестного, незримого, находящегося за горизонтом или физически неодолимой преградой;
видеть - ступень приближения, достоверности, поскольку предполагает нахождение видимого в одном пространстве с видящим, возможность прямого отношения между ними; и, наконец,
осязать - полное вхождение в явь, непосредственное взаимодействие между осязающим и осязаемым.
Сходно говорит и сам Иисус, являясь своим ученикам по воскресении: "Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня" (Лука, 24:36). Так же и Фоме, не верившему в воскресение Иисуса, была дана возможность не только его видеть, но и осязать его раны и ребра, чтобы обрести полноту веры. "...Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю" (Иоанн, 20:24) Вера сродни осязанию, ибо признает превосходство того, что хочет познать, и потому стремится слиться с этим превосходящим, стать частью его.
Плотское знание, в библейском смысле этого слова, должно стать частью эпистемологии, поскольку именно в любовном слиянии с другой плотью знающий соединяется с тем, что он познает, а это - предельный, решающий пункт всей науки о познании. Познание разрешается в наслаждении, и само наслаждение есть ступень углубляющегося знания, снимающего в этом процессе свою отчужденность от предмета. Наслаждение переступает саму границу знания, переходящего в со-бытие со своим предметом. Как пишет автор новейшего комментария к Торе И. Ш. Шлифман в связи с выражением "Адам познал Еву", "из этого эвфемизма следует, что процесс познания представлялся слиянием познающего с познаваемым объектом; в особенности это существенно, когда речь идет о познании людьми Бога". [2]
Знаменательно, что еврейский глагол "яда" (познать), который употребляет Книга Бытия для обозначения супружеской близости, никогда не применяется в Библии к родовой жизни животных. ""Яда" - это значит "nosse cum affectu et effectu" (познать всею силою любви и полностью, окончательно)", - пишет известный гебраист Франц Делич.[3] Вот почему и "Песнь Песней", история плотской любви Соломона и Суламифи, приобретает иносказательный, точнее, дополнительный смысл отношений между Богом и человеком. "Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь...; она - пламень весьма сильный" (8:6). В иврите превосходная степень пламенности передано словом "salhebetya", что буквально означает "пламя Яхве". Плотское знание - любовно-участное, оно ставит на плоть огненную печать, оттиск, оно погружает вглубь знаемого и дарит величайшее наслаждение.
Тело-сад
В "Песне песней" жених поет: "Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков..." (7:8-9).
Грудь - нескончаемая услада осязанию, потому что из одной округлости восстает другая, из большого холма маленький холмик - и один можно вдавливать в другой или выдавливать из него. Сосок торчит - и вминается, и чем больше его щекочешь, погружая в грудь, тем острее и напряженнее он восстает из груди, гордый и непокорный. Такова вся грудь - вдавливается и выдавливается из-под пальцев, обминается, обволакивает, как тесто, и собирается в упругий шар, приманка и недотрога. Тронуть ее - значит вызвать сопротивление себе, упругое противодействие, надменное взбухание и отвердение, которое тут же расступается и заманивает в себя, прячет в себе, чтобы опять набухнуть и расправить свою полную окружность. Чем больше трогаешь сосок, вминаешь его в грудь, тем тверже он распрямляется под твоим пальцем, вспухает, перекатывается под ладонью, западает между пальцами. Самое упоительное - раздразнить его, восставить, оттянуть, твердой ягодкой перекатывать между пальцами одной руки, пока другая погружается в нескончаемую мякоть уже не передней ягодки, а задней "ягодищи".
Удивительно это накручивание окружностей в женском теле - ягодиц (бугров, холмов, возвышенностей), плодов (яблок, груш, персиков) и ягодок (земляник, смородинок, малинок): зада, грудей и сосков. Причем маленькие окружности растут из средних, а большие - с противоположной стороны, так что можно эти кружения и завертывания бесконечно чередовать друг с другом, пальцем вминая ягодку, ладонью сжимая плод, а другой рукой бродя по ягодищам, вминаясь и утопая в них. Передние округлости круглятся друг на друге, позволяя как бы ввинчиваться в них, округло охватывать их, вмещать их в ладонь и вмещать меньшую округлость в большую, сосок вдавливать в грудь и выбирать из груди, постоянно меняя порядок ввернутостей и выпуклостей, вхождений и исхождений, окружений и окружаемостей. И при этом вжиматься в грудь своей грудью, щекотать соски своими сосками, упруго прикасаясь твердыми окончаниями, недотрогами к недотрогам, чувствуя напряжение и выпрямление во всем своем теле от этого прямого, точечного совпадения соска с соском, точного наложения тел, по которым от замыкания в родственных точках как будто начинает бежать ток.
В "Песне песней" невеста поет: "Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его" (5:1). В женщину входишь, как в сад, отягощенный плодами. Это царство округлостей, спелостей, упругостей, сочностей, которые просятся на язык, хотят быть ощупанными, смятыми, раздавленными. В Библии образ женщины постоянно соседствует и метафорически перекликается с образом сада. Как только Господь поселил человека в саду и позволил ему вкушать плоды со всех деревьев, кроме одного, - так сразу же появляется женщина, помощник человека по саду, как бы сгущение сада в плодовости и ягодности ее тела. Живое древо жизни. "И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его... И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему". (Бытие 2: 15, 18). Неудивительно, что и плод с древа познания добра и зла первой срывает женщина, подобное тянется к подобному, - а затем уже "дала также мужу своему, и он ел". Ел плод из рук жены, а может быть, и плод с тела жены - и тогда открылись у них глаза, что оба наги. Женщина - это сад в образе тела, цветущий, плодоносящий, "сад радостей земных".
Может быть, именно поэтому прикосновение к самым упругим и сочным плодам этого сада вызывает чувство забытого рая, таяния границы между плотским и душевным, о чем проникновенно сказано в повести И. Бунина "Митина любовь": "В книгах и в жизни все как будто раз и навсегда условились говорить или только о какой-то почти бесплотной любви, или только о том, что называется страстью, чувственностью. Его же [Митина] любовь была непохожа ни на то, ни на другое. Что испытывал он к ней? То, что называется любовью, или то, что называется страстью? Душа Кати или тело доводило его почти до обморока, до какого-то предсмертного блаженства, когда он расстегивал ее кофточку и целовал ее грудь, райски прелестную и девственную, раскрытую с какой-то душу потрясающей покорностью, бесстыдностью чистейшей невинности?"[4]
Любовь-кольцо. Предлог "в" и кружево тел
В классической философии (Декарт, Спиноза, Лейбниц) сложился образ "великой цепи бытия", которая непрерывностью сцеплений ведет от несовершенных творений к более совершенным и к самому Творцу, так что невозможно изъять из этой цепи никаких слабых или посредствующих звеньев - они нужны для полноты мироздания. Предлог "в" помогает нам более буквально и вместе с тем концептуально истолковать этот образ, поскольку он описывает модус, каким одно звено сцепляется с другим: одновременно охватывая и охватываясь. Всё во мне, и я во всём. Мир в сознании, и сознание в мире. Мужское в женском, и женское в мужском.
Китайская эмблематика начал Инь и Ян, земного и небесного, женского и мужского, - восточный вариант "великой цепи бытия", изобразительный иероглиф того, что обозначает предлог "в". Женский темный кружок вписан в мужское светлое поле, а мужской светлый - в темное женское, и вместе они, обнявшись, образуют круг. В переводах китайской классики соединение мужчины и женщины передается одним словом: "сплелись". Сплестись - значит взаимно обвиться, обхватить друг друга, т.е. одновременно быть внутри и вовне. В этом - осязаемая фигура бесконечности. И в этом же источник бесконечно множимого наслаждения. Обнимать и вбирать в себя то, внутри чего сам находишься. Быть внутри женского - и окружать его собою, оплетать руками и ногами, растягивать свое тело до полного окружения и замыкания в себе женского. (Кстати, сами русские слова - "окружение", "обнажение", "глажение", "скольжение" - своим выразительным звучанием как бы вбирают в себя жен-ское).
Здесь возникает лингвистический вопрос, поднятый американской исследовательницей Андриа Дворкин. Хотя мужской член, проникая в женское лоно, присваивается им, упруго и мускулисто сжимается, однако принято говорить, что "мужчина овладевает женщиной". Дворкин считает это выражение неправильным - скорее, женщина овладевает мужчиной, поскольку охватывает его собой.[5] Но в том-то и суть сплетения, что двое овладевают друг другом: обвивающий, "владеющий", оказывается одновременно и обвиваемым и владеемым. Я в тебе и ты во мне. Влагание - и облегание. Любовь есть осязательный абсолют, когда не только я осязаю другого всем своим телом, но и осязаю себя сквозь него, свое пребывание в нем.
Недаром новобрачные обмениваются кольцами - они и в постели будут кольцевать друг друга, входить друг в друга. Как сцепляются кольца, как сцепляются пальцы, как кольцо садится на палец. Кольцо жениха на пальце невесты - это прообраз того, как ее тело будет окольцовано его телом. И наоборот, жених сажает на свой палец кольцо невесты, как будет насаживать на себя ее лоно, ее бедра и ягодицы, охватывать себя ее раздающейся плотью.
Предлог "в" имеет самое прямое значение для понимания сущности любви, которая как бы сплетает любящих, влагает их друг в друга и обвивает друг другом. Любовь - это "в" как отношение двух тел и двух личностей, состояние их взаимовключенности. В этом смысле "великую цепь бытия" можно истолковать как любовный взаимоохват всех ее звеньев. Причем любовь - это "в" не как статическое "где" , а как динамическое "куда", сила влечения, точнее, во-влеченности. Любящий хочет быть внутри любимого и одновременно объять его и замкнуть в себе - окружить собой окружающее себя. Любящие сплетаются, как колечки в самой букве "в". [6] Самое большое наслаждение - охватывать то, что охватывает тебя: охватывать руками упругие бедра, оцепившие твою шею, или охватывать ладонями тугие груди, в которые погрузился лицом, или полными пригошнями охватывать крутые, выпрыгивающие из ладоней ягодицы и вдавливаться в их мякоть вплоть до осязания собственного "ярого яра", ловить в дрожащей ягодичной плоти раскаты его упругих толчков во влагалище. То же самое охватывание и сплетение происходит в поцелуе, когда губами захватываешь и втягиваешь в себя ее язык - и одновременно своим языком проникаешь в полость ее рта...
Любовная борьба мужского тела с женским - это непрерывный ряд взаимных кольцеваний, так что объемлющее становится объемлемым и наоборот. Какая бесконечность охватов и перехватов, как играет между нами предлог "в"! Если его ладони лежат на ее ягодицах, облепляют их дрожащее месиво, прилипают к их округлой поверхности, влипают и погружаются в них, выталкиваясь и вновь погружаясь; и если он в это время пребывает в ней, пронзает ее насквозь, так что плавные толчки, которые сотрясают ее ягодицы, передаются обратно его чувствилищу, и оно скользит во влагалище, испытывая встречные толчки ее ягодиц, от которых упругие волны расходятся по всему его телу, - то это такой предельный опыт, дальше которого мы ничего не можем объяснить, ибо он объясняет себя. Это начальный тактильных понятий, или чувственных аксиом, из которых выводятся все дальнейшие теоремы познания. Невозможно объяснить, почему взаимоохват мужского и женского создает наслаждение, потому что этот опыт как раз и называется наслаждением, все другое - только метафора, перенос значений.
Взаимность перехватов определяется упругостью тел, впускающих и одновременно выталкивающих друг друга, т.е. постоянно играющих с отношением "в" - вмещения и вмещенности. Упругость есть осязательное выражение закона "действие равно противодействию" - но равенство не статическое, а динамическое, т.е. серия вторжений-выталкиваний. Это упружение и образует динамику плотского наслаждения. Так ощупываются, едва осязаясь, плавные начала грудей, чтобы постепенно наращивать их округлость в гладящей ладони, чтобы их зрелая полнота распирала ладонь и напрягшимися сосками вырывалась наружу, щекотала промежности пальцев, необоримая в моменты наибольшего сжатия. Или пальцы, едва касаясь, обводят полную окружность бедра, самой мимолетностью касаний означивая для себя его неприкосновенность, неприступность этой таинственной плоти, - чтобы тут же сильно вторгнуться в нее, полной пригоршней зачерпнуть в себя ее мякоть, испытать до конца ее податливость и упругость. У плотского знания есть своя игровая логика, которая отражает соотношение открытого и закрытого, податливого и неприступного. Самое упругое - груди, ляжки, ягодицы - это и самое "эротогенные" места во взаимном охвате тел. Твердое и мягкое сами по себе чувственно не интенсивны, поскольку одно только сопротивляется, другое только впускает. Упругое же и впускает, и сопротивляется одновременно, поэтому позволяет в наибольшей степени ощущать себя через другое и другое через себя.
Способ повышения наслаждения - многократное окружение плоти плотью, касание и сжатие себя-в-другом. Его ладони сотрясают ее ягодицы, и это сотрясение передается его чувствилищу, которое, в свою очередь, упруго наполняя ее влагалище, передает толчки ее ягодицам, сотрясающим твои ладони. Множимость самоосязания в другом и через другого - это повышение уровня реальностей, проходящих через меня. Я осязаю - значит, я существую. Я осязаю другого, осязающего меня, осязающего его, осязающего меня - существую вдвойне, втройне... Осязаю плоть другого, взволнованную моею плотью, осязаю волнение другой плоти как отдачу и отзвук своего волнения. Все это повышает ощутимость и саму бытийность нашего взаимного бытия. Может быть, наслаждаться - это и означает существовать вдвойне, втройне, т.е. превратить существование в переходный глагол, существовать само существование. Теперь мы способны быть само бытие. Мы любим = мы существуем друг друга.
Тактильное поле. Волновая теория наслаждения
Наслаждение - это постоянно изменение тактильных полей, точек соприкосновения, линий прилегания. Чем больше одновременно включенных тактильных точек и чем ощутимее они соотносятся друг с другом - тем сильнее наслаждение. Одной ладонью он осязает ее грудь, а другая лежит на ягодице, но суть в том, что его ладони еще и осязают друг друга через упругое сжатие-разжатие ее плоти, которая волнообразно то смыкает, то разъединяет его с самим собой.
Из плотского опыта вырастает волновая теория осязания и наслаждения. Осязание - не просто частицы тела, приходящие в соприкосновение, но вся плоть как проводник этих соприкосновений, посредник между ними. Все точки двух взаимообъемлющих тел оказываются связаны, соотнесены этой текучестью распространяющейся волны. И то же самое происходит с моим собственным телом, которое становится как бы влажной стихией, передающей волновые толчки и удары через всю свою упругую толщу, из конца в конец.
Входя в ее влагалище, одновременно ощупывать твердость ее колена... Такая "распорка" ощущений, их раздвоение - способ вобрать и пережить остроту каждого. Стремительное скольжение в открытость, мягкость и влажность - и вместе с тем упирание ладонью в то, что встает поперек. Наибольшее приникновение и наибольшее сопротивление, а между ними - наибольшее наслаждение. Стратегия наслаждения - все время искать оппозиции и контраста главному движению, чтобы не переставать удивляться ему, испытывать его свежесть, действенность, остроту. Острота - концентрация ощущения в одной точке тела, но для этого нужно переживать нечто иное в другой точке, чтобы создавалась некая разность потенциалов и разрядка энергий между ними.
Учебники и пособия, описывающие разные позы и способы соития, все еще находятся на уровне "корпускулярной" теории наслаждения как ощущения дискретных тел или частей тела. Но наслаждение - это волна, которая проходит через все тело, ударяет одновременно в разные его края. ...Прижаться к ней сзади, обхватить руками ее бедра, сжимать, разжимать, прижимать к груди эти полные охапки подрагивающей, напряженной ляжечной плоти; ладони поместить в промежности, облепить их, прилипнуть к их растопленному скользкому ледку, ласкать гладчайшую, чуть припухлую, влажноватую кожу у входа во влагалище; щекой прижаться к ягодицам, утыкаться в них ртом, покусывать, заглатывать, захлебываться их щедрой плотью...
Топология наслаждения - это не дискретная, а континуальная топология. В наслаждении тело становится плотью, т.е. континуумом, все точки которого связаны непрерывностью переходов, пульсаций, резонансов. Теплая осязательно-мышечная волна может быть поднята с какого угодно изгиба, линии или точки - от пальца, плеча, губ, колена, - но потом она распространяется во все стороны и достигает других берегов. Так возникает ощущение топологической связности моего тела с другим, непрерывного круговорота теплых касаний и упругих давлений между нами.Обычно части моего тела глухи и немы друг к другу, и только через другое тело я могу по-настоящему осязать самого себя. Я ощущаю связь своего бедра и плеча через их включенность в простирание другого тела, от ее плеча к ее бедру, с которыми я соприкасаюсь. Это и есть чувственно самое "интересное": мое междубытие (inter-esse), полагание другого между собой и собой "Расстояние между тобой и мной - это и есть ты", - так выглядит топология любовного пространства у поэта Ивана Жданова. Но столь же верно и то, что "расстояние между мной и тобой - это и есть я".
Для понимания волновой природы наслаждения стоило бы привлечь те парадигмы знания, которые когда-то были отброшены развитием "нормальной" науки, но остаются на обочине, поджидая очередного крутого поворота в науке, чтобы заново в нее вписаться. Такова теория "животного магнетизма", или месмеризм - учение Франца Антона Месмера (1734 -1814) об оздоровляющих флюидах, или энергиях, передающихся через прикосновение. "Каждый касается кончиков пальцев своего соседа, чтобы мнимый ток, усиливаяясь при прохождении от тела к телу, пронизал весь благоговейно замерший ряд".[7] По свидетельству астронома Байльи (Jean-Sylvian Bailly), одного из членов высокоученой комиссии, созданной Французской Академией в 1784 г. для изучения животного магнетизма, нигде он не проявлялся так наглядно, как в женщинах. Подвижность женских нервных окончаний поразительным образом превращала их тела в одно слитное целое: "Можно сказать, что касаясь их в одной части, одновременно касаешься их повсюду. ... Женщины... подобно звучащим струнам, совершенно настроены на согласное звучание".[8]
Если верить таким свидетельствам "магнетической" природы женской чувственности, то волновую теорию наслаждения пристало бы создать именно женщине. Самое большее, на что способны мужчины, - это "Камасутра" Ватсаяны или "Ars amatoria" Овидия, где расписаны позы и приемы для извлечения наибольших услад, но сама дискретная, перечислительная, "по пунктам" манера мышления препятствует пониманию волновой природы наслаждения.
Поверхность и глубина
Устоявшийся предрассудок, будто сущность вещей скрыта в глубине, заставляет относиться к поверхности с пренебрежением. По сути же, поверхность есть глубина во взаимоотношении тел, глубина их прилегания и приникания друг к другу. Каждая поверхность становится глубиной, как только между двумя существами возникает общность, влечение, интерес. "Интерес" ведь и значит - быть внутри и между (inter-esse). Как ни парадоксально, осязание - самое глубинное из всех межчеловеческих чувств. Кожа пребывает в самом сердце любовного слияния, тогда как сердце, легкие и другие внутренние органы оказываются на периферии этого двуединого существа. Поскольку мы постоянно обращены к кому-то вне себя, влечемся, относимся, взаимодействуем, можно сказать, что кожа есть физиологическая периферия человеческого тела и вместе с тем его сенсорный центр.
Вот как это происходит в романе Людмилы Улицкой "Медея и ее дети" (между Валерием Бутоновым и наездницей Розой): "...Непостижимо было, как удалось этой тщедушной девчонке, такой горячей снаружи и изнутри, погрузить его в себя до такой степени, что он казался самому себе тающим в густой сладкой жидкости розовым леденцом, а вся кожа его стонала и плавилась от нежности и счастья, и всякое касание, скольжение проникало насквозь, в самую душу, и вся поверхность оказывалась как будто в самом нутре, в самой глубине". [9]
Вся поверхность оказывалась в самой глубине...Плотское знание обнаруживает именно нераздельность поверхности и глубины, поскольку осязание углубляется в глубину через поверхность, не покидая ее. Зрение обречено на знаковый дуализм видимого и невидимого: видимое образует план означающих, а невидимое - план означаемых. Поскольку для осязания поверхность не является знаком, но непосредственным источником ощущения, устраняется сама дихотомия поверхности и глубины, означающего и означаемого. Ощущение гладкости или шершавости, доставляемое поверхностью тела, переходит в ощущение упругости, мягкости, гибкости, полноты, выплывающих из его глубины. Собственно, теплота, упругость, мягкость - это свойства и поверхности плоти, и ее глубины, точнее той особой "наполненности", которая открывается нашему осязанию в непрерывности перехода от поверхности к глубине. Например, упругость - это свойство осязаемой поверхности вдавливаться в "свою" глубину и обнаруживать ее осязанию, одновременно оставаясь неприступной и выталкивая на свою поверхность то, что в нее углубляется.
Разумеется, и осязательный контакт сам по себе не дает никаких гарантий межличностной глубины отношений. Здесь приходит на память стихотворение А. Ахматовой "Вечер" - о неразделенной любви:
...Он мне сказал: "Я верный друг!"
И моего коснулся платьяи
Как непохожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птици
Так на наездниц смотрят стройныхи
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц...
У каждого прикосновения есть своя мера глубины, обоюдно согласованная или несогласованная, желанная или нежеланная, - своя подразумеваемая адресность. Завышение или занижение этой меры может привести к оскорблению или обиде. Когда к влюбленной женщине прикасаются
ласково-рассеянно-поверхностно, как к милой домашней зверюшке, она чувствует себя глубоко уязвленной, именно потому, что ее глубина остается невостребованной. И напротив, когда порывистым или проникновенным жестом от нас требуют глубины, которой мы не в состоянии дать, разделить, мы внутренне сжимаемся и отшатываемся. Кожа - поле самых напряженных
ваимодействий двоих, неровно бьющееся сердце этого двойного мира, которое то замирает и леденеет, то горячеет и обливается кровью.
Прикосновение не обязательно сближает, оно может и отчуждать - силой удара, отталкивания, застывания-омертвения. Суть в том, что осязанием драматически заостряется, возводится в высшую степень интенсивности каждое из возможных межличностных отношений. То, что к зрению относится лишь метафорически: пронзающий, рассекающий, острый, режущий, гладящий, ласкающий, льнущий, цепкий, хваткий, колючий, отталкивающий взгляд - в осязании действует буквально и доподлинно. Недаром зрение, хотя и составляет основной источник нашей информации об окружающем мире, заимствует у осязания свои самые драматические эпитеты, вроде вышеупомянутых.
Именно потому, что поверхность тела дана осязанию своим непрерывным перерастанием в глубину, здесь так чувствительно переживается их разница и ошибка взаимоподмены, когда к глубине относятся слишком поверхностно, а от поверхности хотят слишком глубокого раскрытия. Вдохновенно-любовное (не механическое) плотское сближение состоит из чередования разных осязательных действий и со-стояний: от скольжения, глажения, трения о поверхность - до сжимания, вдавливания, вминания, проникновения в глубину. Между этими уровнями плотского познания нет знакового дуализма, нет закрепления границы между поверхностью и глубиной как между видимым означающим и скрытым означаемым, которое требует расшифровки, интерпретации, ментальной реконструкции. Плотское познание устанавливает бесконечные степени и оттенки различия между поверхностью и глубиной, но не противопоставляет их друг другу, не разделяет эпистемологической преградой. Напротив, вся игра этих осязательных различий позволяет познанию стать наслаждением, то есть по-степен-ным, проходящим через все степени близости, слиянием познающего с познаваемым.
Близость и даль
Один из самых прозрачных и устойчивых эвфемизмов для половой любви - "близость". Но, как это часто бывает, заменяющее выражение само оказывается незаменимым свидетельством какого-то первичного смысла. Близость - это особое качество бытия-с-другим, когда он(а) образует горизонт всех других вещей. Если видишь что-то за ее плечом, то это "что-то" само выступает на фоне ее плеча и несет на себе его отсвет, его полутень. Обычно все окружающие нас фигуры выступают на фоне объемлющего их горизонта, который мы называем "миром" или "реальностью". Даже самые значимые для нас фигуры - родителей, друзей, любимых писателей и мыслителей, - все-таки объемлются этим горизонтом "объективного сознания": мы смотрим на них и одновременно мимо них, как бы соразмеряя их со всем объемом бытия, который вырастает из-за них и их окружает. Близость - это вхождение в горизонт другого, так что он становится и в прямом, и в переносном смысле горизонтом моего восприятия, объемлет собой все, что я вижу и чего касаюсь. "Любить - это не значит смотреть друг на друга, любить - значит вместе смотреть в одном направлении", - заметил Антуан де Сент-Экзюпери. Но скорее, любить - это стоять вполоборота друг к другу и видеть, как линия горизонта переходит в профиль возлюбленной, как они дочерчивают друг друга.
Было бы ошибочно исключать из области близости зрение и слух, но сами они перестраиваются в зоне прикосновения, укорачиваются до расстояния вытянутой руки. Мы видим и слышим близкое, т.е. доступное прикосновению, совсем иначе, чем то, что может быть воспринято только зрением или только слухом. Зрение, втянутое в орбиту осязания, становится "близо-руким", то есть воспринимает на расстоянии руки - а все другое для него, как и для слуха, расплывается, превращается в смутные пятна, от-светы и от-голоски близкого лица и тела, то есть перестает быть самостоятельным источником чувственной информации. В состоянии близости есть некая ослепленность и оглушенность, зато предельно заостряются контактные ощущения, особенно осязаниe и обоняниe.
Когда мы идем по улице, осязая под ногами асфальт, разглядывая здания, слыша людские голоса и шум машин, вдыхая запахи бензина и продающейся с прилавков снеди, - каждому органу чувств задан особый, только ему доступный предмет. Таково состояние удаленности. В состоянии близости образуется избыток разных ощущений, которые не порознь воспринимают по-разному им доступные предметы, а перекрывают друг друга, так что мы видим, слышим, вдыхаем, вкушаем и осязаем одно, близкое нам, единственное для нас. Происходит как бы взбивка ощущений, их консистенция становится более плотной в результате наложения друг на друга. Отсюда некоторое раздвоение: ощущение предельной реальности и одновременно нереальности всего происходящего. Реальность задается именно обилием и разнородностью ощущений, соединенных в одном существе, в фигуре близкого, так что каждое ощущение подтверждает и усиливает достоверность другого. Но именно это сгущение реальности до чрезвычайно плотной чувственной консистенции создает ощущение нереальности, поскольку мы привыкли находиться в более разреженном мире, где ощущения разнятся друг от друга и обращаются на разные предметы. Реальность уплотняется до такой степени, с какой мы привыкли ощущать свое собственное тело (включая его запах и звук своего голоса), тогда как обычно оно выступает как горизонт субъективности, через который мы пытаемся прорваться своими органами чувств. Таким образом, в состоянии близости как бы исчезает объективное и субъективное, линии ухода от себя обращаются в линии прихода к себе. Эта обращенность всех органов восприятия на тело, как бы удвоенное близостью с телом другого, составляет главную парадоксальность того "ввернутого", "полуутробного" пространства, в котором мы неожиданно оказываемся.
Одновременно, поскольку мы и видим, и слышим, и осязаем, и обоняем близкое существо, каждое из этих ощущений, подтверждаясь и продолжаясь другим, становится половинчатым, не доводится до конца. Мы как бы полувидим, полуосязаем, полуслышим, находимся в растворенном состоянии чувств, ни одно из которых не достигает той резкости и отчетливости, которой требует от нас отдельный предмет. Взгляды и касания переходят друг в друга, и то, что начато как взгляд, кончается как прикосновение, то есть происходит непрерывный перевод каждого ощущения на язык всех других. Если же они переводятся на язык слов, то состояние близости приглушает их до шепота. По сути, все наши внешние ощущения в состоянии близости становятся шепотными, т.е. так же относятся к обычным далевым ощущениям, как шепот к крику или громкому голосу.
____________________________________
http://old.russ.ru/antolog/intelnet/hp_carnal.html
К Части 2: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2035057.html