Артур Арберри, "Рубайат Джелалэддина Руми", 1949, ВВЕДЕНИЕ
Рождение Жанра
По мнению профессора Э.Г. Брауна: "Рубаи можно уверенно считать древнейшей, истинно персидской формой поэзии". Это утверждение до сих пор никем не опровергнуто и вошло в энциклопедии.
У жанра рубаи есть две принципиальные характеристики, подтверждающие тот факт, что он - продукт именно персидского гения. Как хорошо известно, когда (3 века спустя) после арабского завоевания Персии наступило возрождение персидского литературного языка, персы заимствовали у своих арабских хозяев не только литературные жанры, формы, но и самые метры, и даже поэтическую терминологию. Такие термины, как казыда, газель и даже меснави происходят из арабского языка, и несмотря на ритмические модификации и личные вкусы персидских поэтов, все метры, используемые в персидской поэзии уже были в ходу в поэзии арабской, задолго до того, как было записано первое персидское стихотворение.
Единственный жанр стоящий тут особняком - рубаи.
Что касается формы, то рубаи (араб. четверостишие или другое название - ду-бейт, два бейта) состоит (как подсказывает его имя) из двух "бейтов" (бейт - пара строк) т.е. двух куплетов или из четырёх "миср" (миср - просто строка). Арабы никогда не использовали этот жанр.
Что же касается метра, то и тут рубаи не совпадает ни с одним из метров, использованных арабскими поэтами; метр рубаи - единственный, имеющий подлинно персидские корни, и те арабские поэты, которые всё-таки использовали этот метр сделали это уже после его изобретения персами.
Классики персидской поэзии сами интересовались происхождением этого жанра и обсуждали его природу. Шамс-и Кайс записал в 1220 году забавный анекдот на эту тему. Один из самых первых известных персидских поэтов - "я сам думаю, что это был Рудаки, но Аллах знает лучше" - бродил в один из праздничных дней по городскому парку Газны и присоединился к случайной толпе, наблюдавшей за тем, как дети играли с орехами. Внимание поэта привлёк симпатичный, кудрявый мальчик 10 - 12 лет "со щеками как букет гиацинтов и анемонов", бросивший грецкий орех вдоль канавки таким способом, что он подскочил, а затем упав на землю, завертелся обратно в направлении игрока, закричавшего: "халтан, халтан, бами равад та бан-и гау" ("катится, катится он и падает в лунку"). Поэт расслышал в этом детском крике ранее неизвестный ему метр из группы "базадж"; повторив полустишие четыре раза, и добавив соответствующую рифму, он получил рубай.
Аналогичную историю познее записал Давлатшах в 1487 году, но у него упомянут не Рудаки, а практически неизвестные поэты Абу Дулафи Иджли и Ибн аль-Кааб, и мальчик-изобретатель оказывается у него сыном Якуба ибн-Лайса (ум. 879), основателя династии Саффаридов.
Версия Давлатшаха отодвигает изобретение рубаи на полвека ранее Рудаки - приписывая его панегиристу саманидов Насру ибн-Ахмаду - умершему в 940 году.
Эти литературные анекдоты - всё, что мы имеем и они мало помогают нам в уточнении даты изобретения. Лексикограф Асади, писавший в 1066 году, цитирует два рубая, созданных современниками Рудаки, один Абу-ль Муайадом и другой Шахидом, элегию которому написал сам Рудаки. Но независимо от того насколько достоверны эти предания, нет никаких оснований сомневаться в том, что родившись, новая поэтическая форма быстро обрела популярность. Удобно было то, что она коротка и, следовательно, легко запоминается, и она удачно подошла для выражения мыслей и чувств присущих именно персидскому национальному характеру, как мы попытаемся показать ниже.
Шамс-и Кайс, изложив детали астрологической ситуации, сложившейся в момент изобретения рубая, даёт красочное описание того, как оно было воспринято народом:
"И благородные и простолюдины были потрясены этой формой; и грамотные и безграмотные полюбили её в равной мере; и аскет и развратник пользовались ею; она понравилась и набожному и грешному; люди лишённые слуха, неспособные отличить стиха от прозы, не подозревавшие о существовании метра и ударения, танцевали, распевая рубаи; глухие, не способные отличить звука трубы от крика ишака, люди с мёртвыми сердцами, удалённые на тысячи миль от наслаждений звуками струн лютни, были готовы продать свои души за рубай. Многие из девиц, заточённых в гаремы из-за любви к рубаям разбили на кусочки двери и стены своей невинности; многие из матрон из-за любви к рубаям навек потеряли покой."
Это свидетельство, несмотря на все его цветистые преувеличения, даёт весьма точную картину того, как использовали рубаи современники изобретения. И даже если легенда о мальчике, игравшем в орехи, является лишь мифом, она иллюстрирует, вероятно, наиболее фундаментальную характеристику рубаи - спонтанность и актуальность.
Импровизация
Эссеист Низами-и Аруди в трактате "Чабар Макала", написанном около 1156 года, даёт множество превосходных примеров импровизаций в жанре рубаи, включая и такие, которым явно не хватает скромности не только в словах, но и в самом духе, включая и придуманные им самим. Давлатшах рассказал анекдот об изобретательности великого Фирдоуси, сочинившего рубай с трудной рифмой, который я привожу в пересказе Э.Г. Брауна:
"согласно популярной легенде, как-то в Газне подошёл к трём беседующим поэтам - Унсури, Асади, и Фаррухи, незнакомец из города Нишапура и сделал вид, будто собирается присоединиться к их беседе. Унсури, не желая вмешательства этого провинциала, сказал ему: 'Братец, мы придворные поэты и беседуем только с поэтами. Поэтому каждый из нас сейчас сочинит по строчке, пользуясь одинаковой рифмой, и если ты сможешь добавить четвёртую строчку, не нарушив рифмы, мы примем тебя в свою общину'. Фирдоуси (а именно он и был тем незнакомцем) согласился пройти это испытание, и тогда Унсури (нарочно выбравший такую рифму, для которой было известно, что существует ровно три строчки, а четвёртой нет) начал:
- 'Твои глаза ясны и голубы, как залитые солнцем воды океана'
Асади продолжил:
- 'Их взгляд влюбляет, как волшебная вода, из заколдованного дивами фонтана'
Фаррухи подхватил:
- 'Они наносят раны, для каких нет у врачей ни мази, ни бальзама'
И тогда Фирдоуси, намекая на малоизвестный эпизод из истории шахов древности, закончил так:
- 'Смертельны, будто то копьё, что Гив метнул в несчастного Пошана'."
Выразительность
Не менее важной чертой рубаи, помимо спонтанности и актуальности, является изобретательность автора или, говоря высоким штилем, элоквентность. Анекдот о Фирдоуси и трёх придворных поэтах иллюстрирует все эти три характеристики и ещё одну, сверх того.
Как пишет Х. Массе в "Энциклопедии Ислама": "По мнению одного теоретика, первые три строчки рубая служат лишь введением к четвёртой, которая обязана быть утончённой (буланд) и намекающей (латиф) или эпиграмматической (тиз)."
Богатство смысла
Возвращаясь к цитате Шамс-и Кайса, мы обнаруживаем многочисленные примеры подвидов кватренов, апеллирующих к различным категориям публики, указанным нам критиком. Для благородных господ там есть панегирики, особенно выразительные своей мощной краткостью; для простолюдина, доморощенные шутки на площадном языке; для аскета, религиозные и мистические эпиграммы невыразимой красоты; для грешника, остроумные и забавные непристойности; а для всех прочих - в особености для гаремных затворниц и спокойных матрон - тьма любовных посланий в диапазоне от простонародных стенаний до утончённых и претенциозных молений, призванных возбудить фригиднейшую даму, успокоить тихоню, и утишить самое пламенное сердце.
Ранние поэты работавшие в жанре рубаи
Все главные персидские поэты и легионы второстепенных увлекались сочинениями рубаи. Подробная литературная история жанра всё ещё не написана; очевидно, что такая задача остаётся за рамками данного краткого введения, в котором невозможно дать даже поверхностный обзор такой обширной предметной области. Данный скетч служит скорее призывом к другим исследователям, могущим заинтересоваться этой темой и разработать её.
От Рудаки, великого поэта во всех смыслах этого слова, до нас дошла лишь жалкая горстка рубаёв, слишком незначительная для того, чтобы делать какие-то достоверные умозаключения относительно тематики, которую он избрал для этого жанра. Хотя можно спокойно предположить, что любовь, вино, панегирики и поучения там были в изобилии.
Самым ранним поэтом, вся репутация которого зиждется на его рубаяте, явился знаменитейший мистик Абу Саид ибн Аби-л Хейр (957 - 1049). Х. Эте собрал 92 приписываемых ему рубая. Р. Николсон написал об Абу Саиде в "Энциклопедии Ислама" следующее:
"Он - основоположник суфийской поэзии. И хотя он сочинял только рубаи, в них можно найти самые первые примеры всех элементов того стиля - от символизма до экзотической образности - которые будут упрочены позднее титанами персидского суфизма: Фаридэддином Аттаром и Джелалэддином Руми. Кроме того, он был первым, кто наложил на персидский рубай печать мистицизма, остающуюся на нём и по сей день ... Хотя можно сомневаться в авторстве всех приписываемых ему рубаи, имея в виду, что он часто зачитывал на публике рубаи своего учителя Абулкасима Бишра ибн-Ясина."
На примере Абу Саида ибн Аби-л Хейра мы впервые сталкиваемся с проблемой, которая наиболее остро проявится на позднейшем примере Омара Хайама, да, впрочем, и у всех авторов, избиравших этот жанр - проблемой установления авторства; мы можем более или менее уверенно приписать Абу Саиду авторство того единственного рубая, к которому Убайдулла Ахрар (ум. ок 1490) написал обширный комментарий. Но Абу Саид является типичным, если не прототипичным, образцом тех бесчисленных суфийских поэтов, которые так щедро обогатили жанр рубаи своими шедеврами.
Перейдём к другому известному поэту из ранних персидских суфиев - Абдалле ибн-Мухаммаду Ансари (1006 - 1088), прославившемуся книгами "Маназил аль-Саирин" на арабском и "Мунаджат" на персидском; последняя работа очень популярна и содержит много рубаёв, предположительно, авторских; она выдержала несколько современных изданий, варьирующихся от относительно небольших до неимоверно раздутых. Например в Берлинском издании (1924 г.) в конце содержится несколько рубаёв, нигде более не найденных. Стиль Ансари тоже изменчив - от избитого морализирования до утончённой мистической страстности. Его поэмы, как и поэмы Абу Саида, очень любимы персами и часто цитируются; поэтому многие из них просочились в обширные Рубаяты других, более известных поэтов, и несколько оказалось и в корпусе рубаёв Руми.
Переходя к знаменитому Омару Хайаму (ум. 1132), мы ступаем на перепаханную и яростно оспариваемую почву.
Проблема блуждающих рубаи
Я не собираюсь вносить тут какой-нибудь свежий вклад в хорошо известную проблему атрибуции рубаи Хайама, я не буду даже суммировать спорные позиции дебатирующих партий. Превосходный обзор можно найти в статье профессора В. Минорского об Омаре Хайаме в "Энциклопедии Ислама", там же дана обширная библиография, полезная тому, кто пожелает самостоятельно исследовать этот вопрос глубже.
Проблему "блуждающих рубаёв" первым осветил профессор В.А. Жуковский из Ст. Петербурга ещё в 1897 году, и именно в связи с именем Омара Хайама, но она существует в той или иной мере для любого поэта, творившего в жанре рубаи. Однако, случай Хайама интересен ещё и с другой точки зрения, никак не связанной с результатами статистического анализа текстов, предложенного А. Кристенсеном из Копенгагена в 1927 году, который может как дать так и не дать убедительные результаты для атрибуции текстов любого автора. Можно ли, анализируя только стиль и содержание текста, вынести уверенные суждения об его авторстве? Существуют ли критерии позволяющие отфильтровать даже минимальные изменения внесённые переписчиком или редактором? Эти вопросы нам важны и для атрибуции рубаёв Руми.
Феномен "блуждающих рубаёв" можно проиллюстрировать на примере Баба Афзала Кашани. Как заметил Саид Нафиси в предисловии к изданию "Рубаята" Кашани, хотя нам трудно определить даже даты жизни и смерти этого поэта, родился он вероятно между 1186 и 1196 годами, а умер после 1262 г. Кашани пишет о себе в своём "Рубаяте", как о суфии, следующем традиции Абу Саида и Ансари; хотя невозможно указать на его конкретный вклад в развитие жанра рубаи, как метода выражения мистического опыта, а его поэзия в целом являет образ типичного грамотея его социального круга той эпохи - ХХII - ХХIII веков. Саид Нафиси собрал из множества источников 483 рубаи, приписываемых Кашани, но большая их часть приписывалась и другим поэтам, включая Абу Саида, Ансари, Хайама, Кирмани, Санаи, Руми, Туси, Исмаила, Низами и Ахмада Газали.
Предшественники Руми
Упоминание об Ахмаде Газали важно в связи с нашим главным предметом - атрибуцией рубаи в манускриптах, приписываемых Руми; ибо совершенно определенно, некоторые из таких рубаи найдены в рукописи "Саваних" Газали (ум. 1126).
Немногое можно сказать и о рубаи поэта Санаи (1045 - 1140). Санаи был значительным поэтом, которого очень любил и часто цитировал Руми, и хотя он демонстрирует оригинальность в некоторых своих касыдах, газелях, и в особенности в поэме "Саир Алибад ила л-Маад", написанной стилем меснави, разочаровывает тот факт, что в своих рубаи (число которых в тегеранском издании Мударриса Ридави 1941 года доходит до 429) он редко поднимается над уровнем своих предшественников.
В писаниях Фаридэддина Аттара (1119 - 1230) мы находим новое и яркое развитие жанра рубаи. Этот великий поэт, чьи многотомные труды всё ещё не были досконально исследованы, не только сочинил значительное число четверостиший, располагающихся, как это принято традицией, в конце рукописей его "Дивана", но и опубликовал отдельную эпическую суфийскую поэму целиком написанную в жанре рубаи. Эта поэма - "Мухтар-намэ" - напечатанная Лухновым в 1872 году, в ставшем редкостью сборнике "Куллияте" - первый, и насколько мне известно, единственный образец персидской литературы, в котором жанр рубаи был использован систематически, т.е. для написания цельной поэмы, а не разрозненных эпиграмм.
Вот и всё, что можно предпослать как введение, необходимое для понимания и оценки поэзии включённой в предлагаемую книгу.
О Руми
Тут нет необходимости писать подробно о жизни и трудах Джалалэддина Мухаммада ибн-Мухаммада Руми из Балха (1207 - 1273), поскольку массу биографической информации о нём можно без особого труда найти в других доступных местах. Его шедевр "Меснави-и Манави" стал доступен в роскошном издании, переведённом, отредактированном и прокомментированном Р. А. Николсоном. Другой его шедевр - "Диван" - был литографирован на 1036 страницах Лухновым в 1885 году, и тогда же была сделана и напечатана подборка оттуда. Его "Рубаят" был напечатан в Стамбуле в 1894 - 1896 годах, и позже в Исфагане в 1941 г.
Описание рукописей "Дивана" Руми
Леонид Станиславович Богданов в 1935 году опубликовал обзор рукописей "Рубаята", известных ему, и заявил о намерении подготовить их критическое издание (см. его статью "Рубаят Джелалэддина Руми" в Journal of the Royal Asiatic Society of Bengali Letters, 1935, vol. i, # 2, pp. 65-80). Моя цель - не желание соперничать с Л. Богдановым в его почтенном предприятии, но желание оказать ему поддержку материалами, находящимися в моём распоряжении.
Стамбульское издание "Рубаята" Руми содержит 1,646 четверостиший; исфаганское - 1,994. Редактор последнего - Мухаммад Бакир Ульфат - в кратком предисловии сообщает, что его текст создан в результате сравнения стамбульского издания с рукописью "Дивана", хранящейся в исфаганском собрании суфийского братства Ниматуллахия. Л. Богданов в своей вышеупомянутой статье приводит сводную таблицу содержания исследованных им манускриптов "Дивана" Руми, показывая, что количество рубаи там варьируется от 0 до 1925 ½. Самое большое число рубаи в манускрипте раджи Бахадура Сингха Сингхи, имеющем лакуну в 6 листов. "Возраст этого манускрипта между 350 и 400 годами", пишет Богданов. Считая рубаи, пропущенные из-за лакуны, Богданов достигает числа 2,206.
Описание кодекса Честера Бетти
"Рубаят" Руми впервые привлёк моё внимание, когда я работал над описанием исламских рукописей Библиотеки Честера Бетти, где я обнаружил великолепный древний манускрипт "Дивана", о котором расскажу ниже. Этот список, который по палеографическим признакам был создан в самом начале ХIV века, содержит огромное собрание рубаи. И пока я их читал, случилось так, что в мои руки попало исфаганское издание "Рубаята" Руми 1941 года. Очарованный высоким качеством поэзии "Рубаята", я решил избрать из Кодекса Бетти те рубаи, которые мне показались лучшими и перевести их на английский. Затем, последовательно сокращая свой выбор, я свёл их окончательное число к 360. Хочу надеяться, что мне удалось избрать все лучшие и наиболее оригинальные рубаи, приписываемые Руми.
По моим подсчётам, в кодексе Честера Бeтти - 1980 рубаи.
Размеры листа кодекса - 12 ½ х 9 ¼ дюймов; поверхность, несущая текст - около 9 ½ х 7 дюймов; текст записан в 4 колонки (каждый рубай, тем самым, занимает одну строку), по 27 строк на странице; кватрены занимают листы c 339b по 374b. Закончив переписку, неизвестный копиист записал ещё несколько кватренов на лист 339а, включая и тот, к которому он добавил примечание: "az dast-khatt-i khudavandgar nagl karda shud". Если слово "khudavandgar" эквивалентно арабскому термину "маулана", то (этот текст означает "скопировано с рукописи Мевляны" и) можно предположить, что писец имел перед собой, по крайней мере, в момент написания этих слов, рукопись созданную самим Руми.
Манускрипт из библиотеки Честера Бeтти обладает всеми типичными чертами рукописей начала 14 века, что заметно даже на фотокопии. Почерк - добрый, старый аккуратный насх, мелкий, но чёткий, очень похожий на руку Мухаммада ибн-Абдаллы аль-Конави аль-Веледи, который составил Конийский кодекс "Меснави" в 1278, и на неподписанную копию "Ибтида-намэ" Султана Веледа из библиотеки Министерства по Делам Индии, датированную тоже 1278 годом.
Рукопись не свободна от описок, которые можно объяснить скорее небрежностью, чем безграмотностью. Кватрены следуют в двойном алфавитном порядке, т.е. сначала по рифме, а затем по первому слову рубая в пределах ритмической группы. Первая и последняя поэмы в каждой группе точно совпадают с аналогичными скобками и в стамбульском издании, и в многочисленных стамбульских манускриптах, включая самые древние.
Делая свой выбор, я исключил все рубаи, не содержавшиеся или в кодексе Честера Бeтти, или в исфаганском издании 1941 года. Разумность моего выбора косвенно поддерживает следующая цитата из предисловия Мухаммада Бакира Ульфата; после жалобы на низкие художественные достоинства ряда кватренов, он заключает: "с моей точки зрения, если применить все литературоведческие критерии, лишь около 500 из этих кватренов можно отнести к вершинам персидской литературы".
Тот факт, что Руми сочинял рубаи не подлежит ни малейшему сомнению; как верно и то, что не все рубаи, приписываемые ему традицией, ему принадлежат. И в мою подборку включено несколько кватренов определённо не принадлежащих Руми.
Как записывались творения Руми
Я не склонен сваливать вину за ложную атрибуцию на плечи копиистов; во всяком случае, не на тех, кто переписал древнейшие манускрипты, скомпилированные вскоре после смерти Руми; я считаю, что многие рубаи были записаны слушателями просто потому, что Руми их процитировал во время проповеди или зикра.
В такие моменты Руми часто впадал в экстаз, и будучи совершенно свободен в выражении, как импровизировал стихи, так и цитировал предтеч, не обременяя себя мыслями о литературоведческих последствиях. Как пишет Давлатшах: "В доме Мевляны была колонна и когда он тонул в океане любви, он хватался за неё и начинал кружиться, извергая стихи, которые записывались присутствующими". Его аудитория могла быть не столь сведущей в истории персидской поэзии, как он сам, чтобы на ходу различать оригинальное творчество от заимствований.
Уже после смерти Руми, когда были утверждены литературные каноны и правила цитирования, редакторы либо не решались, либо не были настолько компетентны, чтобы отделить зёрна от плевел; эта задача досталась современным исследователям.
Подборка рубаи для настоящей публикации
Вместе с тем, я не чувствую, что присутствие в настоящей книге рубаёв, написанных другими существенно снижает её ценность; скорее наоборот, эти вкрапления поднимают интерес с собранию, показывая, что именно ценил сам Руми настолько,чтобы запомнить и процитировать другим.
Поскольку прежние редакторы "Рубаята" Руми расположили рубаи в алфавитном порядке, несомненно для того, чтобы облегчить ссылки, я, в свою очередь, и руководствуюсь теми же соображениями, изменяю их порядок преследуя мои собственные цели. Группируя кватрены, которые мне кажутся близкими по теме, содержанию или вызываемым ими эмоциям, - хотя никакое жёсткое правило тут неприменимо - я попытался избежать хаотического беспорядка тематики и создать хотя бы иллюзию регулярности; представить как-бы поток мистического сознания, от простой констатации веры до высот теологических тонкостей и экстаза. Тут не найти подделок созданных благими намерениями истинно-верующего, что было установлено в случае ФитцДжеральдовского перевода "Рубаята" Хайама; я не добавил ни религиозной отсебятины, ни мистического тумана, ни фантазий моего воображения; в любом случае, ссылки дают возможность всем желающим сверить мои переводы с оригиналами.
Литературные особенности рубаята Руми
Осталось рассказать кое-что о том, как Руми относился к жанру рубаи и о значении "Рубаята", как чисто литературном, так и в отношении света, проливаемого им на изучение суфизма в целом, и на учение Руми, в частности.
Во-первых, о стиле. Мы упомянули выше о том, как родился этот жанр, благодаря счастливой случайности, как он рос и развивался, достигая высот элегантности и широт общепризнанной формы искусства. В руках Санаи, Кашани и даже Аттара, он несомненно был уже чарующим, но всё ещё камерным инструментом; он был полностью отрезан от своих плебейских корней. Именно гением Руми горизонт использования жанра был бесконечно расширен, причём в самых разных направлениях:
1. он вернулся в повседневную речь, в идиомы, в народные поговорки;
2. он поднялся, с другой стороны, до высот мысли и выражения, прежде для него недостижимых; и наконец,
3. он стал служить для выражения мистического опыта.
Я попытаюсь описать эти черты искусства Руми более детально; и хотя они относятся не только к стилю рубаи, но и ко стилями меснави и газель, мои комментарии будут сосредоточены только на рубаи.
1. Народность.
Даже если анекдот о мальчике, игравшем в орехи, и выдумка, я думаю, он хорошо иллюстрирует фольклорно-поэтическую природу персидской ментальности. Слова - самые обычные, сценка происходит при самых обыденных обстоятельствах, но в ней есть и жизненность, и народное остроумие, в которых так забавно проявился бессмертный гений персидского ума. В этом анекдоте проявились три важные характеристики персидского фольклора (опуская хорошо заметные следы литературной обработки):
- простота языка,
- жизненность главной идеи и идиом её выражаюших,
- любовное внимание литературной элиты к собиранию народной мудрости в форме пословиц и поговорок.
Последний из этих элементов, который может объясняться сохранившейся народной памятью о героических событиях славной эпохи Сасанидов, по-моему, показывает то, как относился к жанру рубаи Омар Хайям; и хотя это же справедливо порою и для Руми, но не доходит у него до Хайямовской остроты; эта черта заметна во всей персидской литературе, особенно у Саади. Что касается народности и простоты формы, то тут Руми доставляет такое множество примеров, что цитировать их было бы излишним.
2. Литературная обработка и философская глубина
Но в "Рубаяте" Руми, помимо народности, есть и тонкие рассуждения и высокое красноречие. Любой, кому достало сил дочитать "Меснави" до конца, подтвердит, насколько это чтение порою утомительно, из-за необъяснимо мелочной детальности и стилевого разнобоя; с другой стороны, никто не возьмётся отрицать, что эта эпическая поэма содержит неподражаемые по красоте эпизоды, равных которым нет во всей персидской литературе. "Диван" в целом парит куда выше, чем "Меснави", но и он полон повторов и многословия, способных возмутить вкус, склонный к лаконизму. Однако, рубаи, ввиду того, что лаконизм является их жанровой характеристикой, полностью избавлены от этих недостатков, присущих нашему поэту; используя этот жанр, Руми способен парить, не утомляя, и помещать в малые объёмы потрясающее количество великих идей и красноречивых фраз. Если читатель будет помнить, что каждый кватрен является самостоятельной поэмой, написанной в особое время и по особому поводу, что "Рубаят" создавался в течение десятилетий, и не будет пытаться прочесть всё за один присест, ему не найдётся повода пожаловаться на повторы и отклонения от "темы"; и он сможет увидеть поэта в его самом лучшем проявлении.
3. Перейдём к третьему, и возможно, самому интересному моменту нашего анализа: тому, как Руми использовал рубаи в качестве инструмента для сознательного выражения мистического опыта. С этим связана дополнительная ценность этих кватренов, как религиозных документов. Разумеется, большая часть кватренов вполне традиционна, в том смысле, что тематически они продолжают традицию, начатую Абу Саидом и Ансари; я особо отмечу такие темы, как искренность веры, раскаяние, самоотречение, символизм вина, и божественную любовь. Но Руми вводит и новую тематику и новую образность, не использованную, насколько я могу судить, никем из предшествовавших ему поэтов; образы непосредственно связанные с ритуалами зикра и танца дервишей, например. Музыка и вращение в танце, как две важнейшие характеристики ритуала, вдохновляют поэта в весьма значительном числе рубаи. Кроме того, многие идеи кватренов основаны на тех мистических переживаниях, которые этот ритуал порождает. Эти кватрены настолько поражают как оригинальностью своих образов, так и силой языковых средств, служащих для их выражения, что не будет натяжкой предположить, что они являются экспромтами вырывавшимися у поэта в самый разгар переживаемых им мистических состояний. И если это так, то они дают уникальный материал для изучения суфийского опыта. Большинство рубаи этого типа можно найти в главах, названных мною "Музыка", "Танец", "Экстатический Момент" и "Откровение".
Структура рубаи
По форме рубаи (араб. - четверостишие или другое название - ду-бейт, два бейта) состоит (как подсказывает его имя) из двух "бейтов" (бейт - пара строк) т.е. двух куплетов или из четырёх "миср" ("миср" - одна строка).
Схема рубаи такова:
- - ~ | ~ - - ~ | ~ - - ~ | ~ - A
- - ~ | ~ - - ~ | ~ - - ~ | ~ - A
- - ~ | ~ - - ~ | ~ - - ~ | ~ - B или A
- - ~ | ~ - - ~ | ~ - - ~ | ~ - A
Эта схема лишь скелет: на практике, метр подвергается самым неожиданным модификациям, и персидские теретики просодии насчитывают более 24 её разновидностей (см. Х. Блохманн, "Персидская Просодия").
Мои переводы рубаи
В заключение, несколько слов о форме, в которую вылились мои переводы. Поскольку форма рубаи в персидском оригинале невероятно гибка, она не обязана быть настолько ограниченой при переводе, как это может показаться по английским переводам Эдварда ФитцДжеральда.
Отсутствие всякого формализма, несомненно, одна из главных характеристик рубаи; поэтому я не считаю обоснованным ограничивать метр жёстким форматом, заданным ранними английскими образцами. Пятистопный ямб в английском языке и близко не допускает той свободы вариаций, которой обладает рубаи персидский и поэтому я совершенно отказался от этого размера в пользу менее формальной системы. Я обнаружил экспериментально, что наиболее удобной формой рубаи на английском языке являются 8-строчные стансы, или точнее, пара 4-строчных строф, связанных в единую эпиграмму. В этом формате с могу достаточно свободно варьировать метр и ритм, чтобы сохраняя дух и смысл оригинала.
________________________________________________________________
Arberry, Arthur J.: "The Rubaiyat of Jalal al-Din Rumi, Select Translations Into English Verse", Emery Walker Publishing, London, LCCN: 53-19628, LC: PK6481.R8; Dewey: 891.551, Accession No: OCLC 2852076, 209 pp, 1949
Bonus: Об Арберри: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/1549699.html