Из книги "Московские легенды". Стр. 291-292. Глава "Лев Толстой и американцы".
рассказ Николая Воеводина, 25 лет от роду, записан Евгением Захаровичем Барановым в Москве в марте 1924 года. Кроме газет, по его словам, ничего не читал; не прочитал ни одной книжки.
Николай Воеводин, парень двадцати пяти лет с огненно-рыжими волосами и веснушчатым лицом, довольно часто встречался мне в харчевне, но познакомиться нам как-то не удавалось вплоть до того момента, когда он и Гаврилыч, здоровенный мужчина лет пятидесяти с черной кудлатой бородой и большим орлиным носом, прозванный Змеем Горынычем, не обратился ко мне как к «бывшему учителю» за разрешением вопроса о том, как надо правильно писать: «ездию» или «езжу». (Вместе они занимались перевозкой тяжестей на ручной тележке).
Воеводин утверждал, что «самое верное будет „ездию“, потому что все так говорят», а Гаврилыч доказывал, что «правильнее правильного будет „езжу“ по той причине, что так говорят образованные люди, так и в книгах печатают».
Когда спор был разрешен мною в пользу Гаврилыча, Воеводин, приглаживая пятерней огнистые волосы, проговорил:
- Значит, мне еще надо мозгами поработать, чтобы правильно произносить слова.
- А как же иначе, голова садовая! - важно возразил Гаврилыч. - Мозги - первое дело. На то они и дадены, чтобы работать ими. Поработай - получишь мозговое развитие и не будешь наподобие истукана или скота бессловесного, но станешь вникать в каждый корень и докапываться, что и откуда взялось, но не вроде адиета разинуть рот и ничего не понимать.
---
Когда Толстого предали проклятию, приехали к нему американцы и стали упрашивать, чтобы он ехал к ним жить.- Какое, - говорят, - вам тут житье? Одна ругань да беспокойство, и, того гляди, ушлют в Сибирь. А у нас, - говорят, - вам будет жить хорошо: любой дом на выбор отдадим вам на веки вечные, жалование положим тыщу рублей в месяц, а прислуга и автомобиль бесплатно. Какой, - говорят, - хотите, берите сад и какие угодно деревья сажайте - никто слова не скажет. И пишите, и печатайте что вздумается - никакого запрету не будет.
Только Толстой не согласился:
- Я, - говорит, - в России родился, в России страдания принимаю, в России и помереть должен. А что, - говорит, - касается Сибири, так я ее не боюсь: пусть ссылают - и в Сибири люди живут.
Так и не поехал. А рассказывал мне про это в ночлежке один старик. Раньше он по Русе [i] странствовал, а теперь ослабел ногами, с рукой стоит [i]. И рассказывал он еще про Толстову религию:
- Эта, - говорит, - его религия вот какая: каждый, - говорит, - как хочет, так и верует. Как, - говорит, - хочет, так и пусть молится. Ежели, - говорит, - не хочет ходить в церкву, так и не надо - греха от этого никакого не будет. И молиться, - говорит, - можно по-разному. Хочешь, - говорит, - молиться на икону - молись, а не хочешь - выйди на двор и на восход солнца помолись, а ежели кому желательно - можно и на звезды молиться. Во всем этом, - говорит, - нет никакого греха, лишь бы у тебя руки не были запачканы человеческой кровью. А ежели, - говорит, - ты убил человека, то тут и есть большой грех. А кто, - говорит, - живет чужим умом и по чужой указке ходит, тот есть анафема-проклят человек. Вот за это самое, - говорит, - и прокляли Толстого.
И много он рассказывал про эту религию, да я не всё понял. Старик с башкой.
- Другие, - говорит, - всё из книг берут, а я, - говорит, - беру от людей и от жизни, и на моей стороне правда, а на ихней - ложь.
Только я так думаю, что книга книге рознь: иную только и остается, что бросить на помойку, а из другой можно что-нибудь взять для развития ума.
---
:: [i] По Русе - по Руси; с рукой стоит - просит милостыню.