alonka
in
history_ua
Щоденник Ірини Хорошунової
Видання "Гордон" розпочало публікацію щоденника Ірини Хоршунової, киянки, яка пережила німецьку окупацію Києва. Думаю що всім буде цікаво. Викладаю мовою оригіналу:
"ГОРДОН" начинает серию публикаций из дневника Ирины Хорошуновой - коренной киевлянки, которая пережила оккупацию украинской столицы в годы Второй мировой войны. Ее записи - уникальное историческое свидетельство, это не воспоминания, а описание событий в реальном времени. Редакция будет публиковать дневник в те даты, когда его писала Хорошунова. Документ открывается записью от 25 июня 1941 года.
Ирина Хорошунова родом из киевской семьи Маркевичей, ее прадед - известный историк, музыкант и фольклорист. Мама Ирины, Алла Александровна, окончила Смольный институт и стала учительницей немецкого языка, после революции работала машинисткой и счетоводом. Ее муж, отец Ирины, рано умер, и дети остались на попечении матери. Во время репрессий 30-х годов Аллу Александровну арестовали и расстреляли. В годы войны за связь с подпольем была убита семья родной сестры Ирины, а сама она спаслась благодаря друзьям.
В связи с последними событиями в Украине дневник, опубликованный ранее Институтом иудаики, приобретает новое актуальное звучание. За идею начать на его основе серию публикаций редакция интернет-издания "ГОРДОН" благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.
Памяти всех советских людей,
погибших в Великой Отечественной войне,
посвящаю
25 июня 1941 г., среда
Итак, война. Сомневаться не приходится. Сегодня четвертый день войны. Мирной жизни словно никогда и не было. Все перемешалось, спуталось. Все важное до сих пор потеряло теперь всякий смысл. Многие начинания остались и останутся неоконченными. Стремления не осуществятся. Война - это смерть и разрушение. И кто знает, кто останется жить, а кого не будет больше.
Сейчас не время заниматься рассуждениями. Фронт от нас далеко. Но мы тоже на фронте. Если 22-го мы не сообразили сразу, что такое произошло, то сегодня все почувствовали себя на войне, и, хоть не очень приятно сознаваться в трусости, приходится сказать, что от ужаса и панического страха не так-то легко освободиться, особенно, если ждешь с минуты на минуту очередного налета.
Во дворе дети шумят, и солнце светит, словно ничего не происходит. Ребята кричат и плачут во время налета, а потом играют в классы осколками зенитных снарядов. Матери плачут. Старших детей провожают на фронт. За младших трясутся во время налета. Мужчины посерьезнели сразу. И у всех настроение тревожное, чтобы не сказать ужасное, потому что небо хоть и голубое, да с него теперь летят бомбы, от которых нигде нет спасения.
Сегодня было самое страшное утро. Стреляли зенитки и пулеметы со всех сторон. Осколки сыпались как дождь. Стекла звенели, а дом дрожал, как во время землетрясения. Леля схватила сонную Шуру, вынесла ее в коридор. Под лестницей сбились в груду жильцы верхних квартир. Это было утром, а страх, скорее какой-то животный ужас, не проходит и до сих пор. Этот ужас охватывает при приближении самолета. И кажется, что каждая следующая бомба именно та, которая убьет тебя. Потом все делается безразличным. И только одно желание остается - если должно убить, то скорее бы, чтобы не было больше этого ожидания.
Мы ждем бомбы в наш дом, потому что мы возле самого телеграфа. Немцы же, по всем признакам, осведомлены о том, где какие объекты военного значения. И могут бомбить телеграф тоже. Они бомбят объекты. Сегодня бомбы попали на авиазавод и на "Большевик". На первом разбиты два цеха, на втором - один. Убито больше двухсот человек. Говорят, что рабочим не разрешили во время налетов оставлять рабочие места. Теперь, когда столько народа погибло, это распоряжение должны отменить.
Над Киевом сегодня было 37 самолетов. Они пытались бомбить мосты, но им это не удалось. Мосты целы. Дисциплина сразу упала. Многие из-за тревоги опоздали на работу. Им никто ничего не сказал. Никто не работает, но в библиотеке директор распорядился продолжать делать выставку Лермонтова. А у всех нас одно и то же чувство, что все наши дела потеряли всякий смысл.
В институте все еще идут экзамены. Мобилизация же идет полным ходом. Призываются все года с 1905 по 1918. Остальные мужчины до 50 лет ждут своей очереди.
Все стремятся изобрести что-нибудь такое, чтобы оправдать свое существование во время войны. В "Комуністі" появилось Агитокно. Это художники стремятся подражать Маяковскому, и поэтому по всему городу расклеены плакаты. Наиболее распространенные изображают cвастикоподобное туловище Гитлера и его голову с подбитой и подвязанной щекой. Под ним подпись: "Ой, і буде морда бита Гітлера-бандита!".
Началась мобилизация на копание убежищ от бомб. Это примитивные канавы, глубиной в 1,5 метра, сужающиеся книзу. Называются они щели. Роют их везде - во всех садах, скверах и возле домов. Везде, где есть свободная от асфальта и камня земля.
В часы, когда нет налетов, жизнь идет даже как будто бы нормально. Ждем налетов ночью тоже, но начинаются они между шестью и семью часами утра, потом несколько раз в день и часам к 8-9 вечера. Во Всесоюзном радиокомитете организовано Советское информбюро. Теперь все сообщения будут идти от него.
Мы столько говорили о своей готовности к войне, а теперь, когда война из угрозы сделалась реальностью, выяснилось, что убежищ, например, в Киеве нет.
26 июня 1941 г., четверг.
Сегодня меньше стреляли с утра, и уже стало немного легче. Очевидно, пройдет это чувство ужаса. Я шла сегодня во время тревоги. Группы самозащиты необычайно активны. С сосредоточенными лицами, сами, не боясь осколков, женщины ловят и загоняют в парадные проходящих. Но тревоги теперь не так часты, что нужно остановить из-за них все движение и всю жизнь.
Мы начинаем привыкать к стрельбе, поэтому начинаем ходить во время тревоги по улицам. Идем возле домов, а когда самолеты приближаются, становимся в парадные. На улицах стало даже как-то оживленнее. Появилось много военных, много машин, которые торопятся и снуют быстро во все стороны.
В библиотеке все так же ищут возможности делать что-нибудь нужное. Сооружают библиотечки для Красной Армии и госпиталей. А госпитали уже появились в городе. Мне кажется, что нужнее всего наша работа была бы именно в госпиталях и на эвакопунктах.
В том, что происходит на фронте, не так просто разобраться. Наши части, говорят, отступают. Это, конечно, тактический маневр, хотя он несколько не соответствует нашему положению о том, чтобы бить врага на его территории.
27 июня 1941 г., пятница.
Сегодня самолеты летают целый день небольшими группами - по два, по три. Наши патрулирующие истребители громко шумят. Моторы наших самолетов гудят громче немецких и менее зловеще. Во время тревоги уже не останавливается движение на улицах. Машины летят во все стороны. Пешеходы идут быстро, стараясь держаться ближе к домам. Трамваи больше стоят, потом проплетутся шага два и снова стоят.
Ходили мы с предложением использовать нас на работы, нужные для обороны, но что-то никто на наше предложение не отреагировал. Академия ничего не предпринимает. Другие едут на окопы, а нас не берут. Ходили в госпиталь предлагать наши услуги, оказалось, что опоздали. Так и ходят все из угла в угол, обвиняют друг друга в малых заслугах перед отечеством и грызутся целый день. Наконец, наши консультанты выдумали себе работу: сделать выставку "Великая Отечественная война". Кому нужна эта выставка, если в библиотеку приходят только читатели, которые сдают еще экзамены? Их сегодня только около ста человек, и те пробегают бегом в читальный зал, не глядя по сторонам.
Пока раскачиваются консультанты, можно идти домой. Там в саду роют щели. Эта работа кажется мне более нужной.
Мы теперь ходим с Татьяной каждый день на Печерск, за ее вещами. Степан живет на батарее за Днепром, а Татьяна с Муркой у нас. Соседи ее тоже выехали, и мы переносим вещи в чемоданах на Андреевский.
Печерск оживлен больше, чем всегда. Без конца очень быстро несутся машины. Многие из них закрыты ветками и вымазаны грязью. Это машины, идущие издалека. Непрестанно громыхают повозки и орудия. Когда появляются вражеские самолеты, красноармейцы подымают головы, потом, словно это их не касается, едут дальше, не останавливаясь и не обращая на них никакого внимания.
Жара стоит нестерпимая. И особенно одолевают мошки. Их мириады в воздухе, и они облепляют ноги, глаза, лицо. Бойцы говорят, что в окопах мошки страшнее врага. И как-то еще томительнее делается от того, что такая жара, и воздух наполнен мошками, от которых нельзя отвязаться.
В Мариинском парке распустились огромные штамбовые розы. Пожалуй, никогда они еще не были так красивы, как теперь. Но их пышная красота звучит диким контрастом войне. И хотя мы хорошо знаем, что все проходит, что со временем пройдет чувство ужаса перед смертью, все равно сейчас несоответствие природы и войны делает нас какими-то одеревеневшими и потерянными.
Ничего мы не понимаем, ничего не знаем.
Вечера уходят на изобретение светомаскировки. У других маскировки нет. У Лели все делается впотьмах, но когда открывается дверь в коридор, где горит свет, со двора начинают кричать.
28 июня 1941 г., суббота
Привыкаем к стрельбе. Правда, все равно с первыми выстрелами забираем портфели и сумки, где документы, деньги, и отправляемся в большой дом. Смертельно хочется спать и, придя туда, заваливаемся дальше. Лелина комната в самом низу большого дома. Там сидели во время боев в гражданскую войну. Туда же идем и мы при первой тревоге. Ночью мы все лежим и слушаем, не летит ли самолет. Иногда кажется, что он летит, когда все тихо. Но, может быть, оттого, что ни одна бомба не попала еще в жилые дома, начинаем думать, что нас бомбить не будут. Если бы не телеграф под боком, нам было бы не так страшно.
Публика собирает продукты. Все считают, что продукты должны исчезнуть. А меж тем продуктов больше чем обычно. В магазинах все есть.
Пока все работаем, но долго ли еще будем работать? Меня пока еще разрывают на части. Работать не хочется. Нет желания делать выставки, если можно делать что-нибудь другое. Но выставка должна быть и даже весьма грандиозная. Работать сейчас труднее чем всегда. Выходной день отменили. Даже учреждения, в которых совсем нечего делать, как например, в товариществе "Киевский художник", везде отменен выходной день. В университете тоже делают выставку Отечественной войны. Из-за этих выставок не знаю ничего, что делается за стенами библиотек.
Дома темно. Светомаскировка не достигает цели.
29 июня 1941 года
Летают почти все время, но откуда-то появилась в народе уверенность, что жилые дома бомбить не будут. Может быть оттого, что немцы будто бы разбрасывают листовки, в которых пишут, чтобы горожане не боялись бомб. Бросают бомбы на мосты все время, но еще попаданий не было. В Киеве достаточное количество зениток, и они не дают самолетам спуститься низко, а с высоты, на которой они летают, мост может казаться только тонкой ниточкой.
Откуда-то поползли зловещие слухи, что сдан Львов.
Выставку в библиотеке закончили. Читателей нет совсем. Завтра идем работать на так называемый пересыльный пункт.
1 июля 1941 г., вторник.
Под радио на улицах толпы народа. Слушают сообщения информбюро. Сегодня передают сообщение от 29 июня. Остановлено наступление танковых частей противника на Минском и Луцком направлениях. На Луцком - ожесточенные бои с танковыми соединениями противника. На всех остальных направлениях наши войска удерживают госграницу. Вчера образован Государственный комитет обороны. Состав: И.В.Сталин - председатель; В.М.Молотов - заместитель, К.Е.Ворошилов, Г.М.Маленков и Л.П.Берия - члены комитета. В руках Государственного комитета обороны сосредоточивается теперь вся власть.
Мы ждем начала наступления, иначе немцы будут скоро у самой нашей старой границы, а это невозможно допустить.
Нас несколько человек работало сегодня на пересыльном пункте. Это в помещении школы устроен пункт, куда прибывают красноармейцы, здоровые, а иногда и раненые, отбившиеся или потерявшие свою часть. На пункте они бывают сутки или двое, получают назначение или находят часть и отправляются дальше. Нам положено проводить там читки, делать выставки, организовывать коллективные игры. Ничего этого мы не делаем. На пункте грязь и теснота. Бойцы хотят только спать и есть. Они прибывают усталые, грязные, голодные. Питание их организовано еще плохо. Они сидят, лежат и спят прямо на полу, на скамьях и столах. Негде пройти, не только игры устраивать! Единственно, кого хорошо встретили - это двух девушек из нашего восточного отдела. Эти девушки говорят на всех тюркских языках, и все бойцы-нацмены обрадовались возможности поговорить на родном языке и объясниться с помощью переводчиц с начальниками пункта.
Привезли обожженных раненых. Один их них бился в припадке эпилепсии. На бойцов его припадок произвел удручающее впечатление.
Ничего мы не помогли. Хотим снова проситься в госпиталь. Состояние растерянности не проходит. По-прежнему везде полная бестолковщина, хотя уже прошла целая неделя с начала войны.
Вечером хорошая сводка информбюро. Почти на всех направлениях наши войска остановили напор противника.
Вечером копаем щели.
2 июля 1941 года, среда
Оправдываются слухи. Приходится им верить. Сначала радио утром, потом "Советская Украина" сообщили о том, что под натиском венгерских войск, осуществляя планомерный отход согласно приказу, наши войска оставили Львов. Что же теперь будет с теми, кто остался во Львове? Там Шура, жена Нюсиного брата, с детьми. От нее никаких известий. Успели ли они выехать и добираются ли сюда, или остались у немцев?
Напряжение в городе растет, хотя налеты почти прекратились.
4 июля 1941 г., пятница.
Какое-то безумие охватило город. Словно враг уже возле самого Киева. Все улицы наполнены бегущими к вокзалу людьми. У всех на лицах одно-единственное желание - уехать, уехать скорее, как от чумы или проказы. Люди идут, бегут, тащат мешки с вещами, и впечатление такое, что весь город сорвался с места и стремится вон из него, как можно скорее. Купить билеты на выезд нельзя. Два дня назад билет в Москву поездом стоил 500 рублей, потом - тысячу, а вчера - уже 5 тысяч. Сегодня предлагают невероятные деньги, чтобы выехать из города, а купить билетов нельзя. Можно выехать из Киева только эшелонами, талоны на которые выдают на эвакопунктах только для беженцев. Киевлян не эвакуируют, а между тем, люди бегут с вещами на вокзал и сидят там, а потом кто-то уезжает, а кто-то остается. И не кто-то уезжает, а уже очень много народа уехало. Как всегда, связи и знакомства.
Беженцы, которые занимают теперь помещения многих школ, сидят без движения. Это жены и дети наших работников, посланных раньше на работы в западные области. Некоторые из них бежали в чем стояли, без вещей, без денег. Многие из них потеряли детей в дороге. Одна из этих женщин истерически кричала вчера на улице возле 13-й школы. Ребята старших классов школ помогают беженцам. Устраивают их, когда они прибывают. Помогают организовывать питание, получение талонов на эшелоны, таскают вещи, детей. Сегодня видела мельком Алешу Хирселова. Он мчался на велосипеде на вокзал устраивать беженцев из их школы на эшелон. Ребята - школьники и пионеры - выполняют сейчас гораздо более важную работу, нежели многие взрослые, которые хотят только уехать.
Конечно, имеет огромное значение для создания паники то, что НКВД, например, погрузило на машины свои семейства вместе с трюмо, шкафами и пианино, и еще позавчера многие из них уже уехали, как это видели киевляне, проходившие мимо Короленко, 33.
По городу летает сгоревшая бумага, это жгут архивы. Существует негласный приказ о том, чтобы сжечь подворные книги.
Никакой возможности разобраться в том, что происходит. И сколько ни силишься остаться спокойным в этом хаосе паники, невольно поддаешься этому стихийному чувству, и действительно, хочется бежать куда угодно, только бы бежать.
От Шуры есть известие. Она в Тернополе у сестры, или, быть может, даже выехала уже в Киев. Дети с ней. Она звонила по телефону.
С каждым часом все новые и новые сообщения об отъезде руководящих людей. Сегодня ночью уехали и Богомолец, и Медведева. Из консерватории уехали Луфер и Михайлов. Уезжают начальники самых разнообразных учреждений - от Академии до директоров магазинов и ресторанов. Архивы жгут везде. Это так замечательно реагируют на вчерашнее выступление Сталина по радио. Тов. Сталин призывал к созданию ополчения, партизанского движения в тылу противника, к тому, чтобы ничего не оставлять врагу. А истолковывают его призыв как призыв к уничтожению всего. В панике возникает немало нелепых эпизодов. Ловят изменников, диверсантов и шпионов. Дети и взрослые ведут каждого, кто кажется подозрительным, в милицию и НКВД. Подозрительными кажутся все плохо одетые и все хорошо одетые люди. Знаю уже несколько курьезов по этому поводу. Шпионов ловят целые дни. Сколько же из них действительно шпионов, трудно сказать.
5 июля 1941 г., суббота.
В сегодняшней газете призыв к созданию народного ополчения. Ожесточенные бои на р. Березине. Упорные бои с мотомехчастями под Тернополем. Наши войска упорно отбивают попытки противника прорваться через фронт на юго-восток.
Отъезжающих не убавляется. Уже и киевляне сидят на эвакопунктах вместе с беженцами с Запада.
В библиотеке полная дезорганизованность. Сегодня многие сотрудники уехали с утра на окопы к Пуще-Водице. Но те, кто хочет уехать, и не думает об окопах. Больше всего удивляет, что многие уезжают и оставляют стариков.
Меня не отпустили на окопы, так как я, хоть и без всякой пользы, должна быть на пересыльном пункте.
Есть приказ сдать радиоприемники. Теперь уже весь город переносится. Одни - с мешками и чемоданами, другие - с приемниками.
У нас как будто бы появилась возможность уехать. Степану обещали дать машину и бойцов для сопровождения ее до Саратова. Татьяна уехала с Шуркой на батарею к Степану. Будет там ждать эту машину. Мы останемся еще в городе, пока за нами приедут.
Уехали они. В комнате остались только разбросанные Шуркины вещи. Не так-то легко и просто уезжать из Киева!
Нюся, Элеонора Павловна и еще несколько человек из преподавателей консерватории сегодня работают в госпитале на Дегтяревской. Они носят раненых с поезда в госпиталь.
6 июля 1941 г., воскресенье
В сводках столько направлений, что записать невозможно. Сообщение, еще больше усиливающее панику - то, что в результате неудачных действий противника под Тернополем он перенес усилия своих крупных танковых соединений на Новоград-Волынское направление.
Сегодня мальчики 1924-25 годов рождения получили повестки для явки 8-го числа в военкомат. Алеша Хирседов идет тоже. Многие матери выкупают своих сыновей правдами и неправдами. Надежда Васильевна собирает Алешу в путь без всяких разговоров. Ее и самого Алешу оскорбило бы даже предположение о возможности отказаться или спрятаться.
Консерваторские женщины продолжают носить раненых. Они приходят измученные не только от тяжести работы, но еще от невозможности помочь. Раненые тяжелые, преимущественно обгоревшие. Раны гноятся. На них садятся мухи, усиливая и без того нестерпимую боль.
Меня все еще не отпускают с пункта. Там все больше народа и все меньше порядка. Потерявшихся бойцов, ищущих свою часть, все больше и больше.
7 июля 1941 г., понедельник
Никакие направления не пугают людей. Только Новоград-Волынское действует на всех ужасающе. Из Киева все уезжают и уезжают. Со всех сторон только и слышно, что уехали начальники и бухгалтеры, забрав деньги рабочих и служащих. Уничтожаются все архивы, личные дела, подворные книги. Выписываются какие-то незаконные справки, какие-то невероятные суммы. Никакого учета, никакой ответственности. Какой-то полный развал в городе и состояние полной деморализации.
Если на минуту остановиться и прийти в себя в этом всеобщем паническом помешательстве, то все кажется совершенно непонятным. Откуда такая паника, если немцы еще только у нашей старой границы, то есть не менее чем в 300 километрах от Киева? И неужели кто-нибудь может подумать, что мы можем отдать Киев немцам?
Библиотека закрылась. Завтра нас всех уволят. Остается только несколько человек для охраны.
8 июля 1941 г., вторник.
Сегодня хорошая газета. На всех направлениях противник задержан или отброшен. Напечатана речь английского министра иностранных дел Идена. "Русские дерутся с блестящим мужеством…" А наши люди, словно потеряли всякую надежду на победу, продолжают уезжать.
В Ботаническом саду устроены билетные кассы. Там же толпы народа и добиться ничего нельзя. У нас самих никаких перспектив на отъезд, кроме справки об эвакуации как семья военных. Но это только справка. Обещанные машины для комсостава либо уже ушли, либо неизвестно, будут ли. Степан воюет на батарее. Татьяна с ним. А мы ждем. Нюся и другие консерваторцы в госпитале. Они заняты своей работой и совсем не думают об отъезде.
Только что привезли шоферы записку от Татьяны. Мы должны завтра вечером выехать к ним в Осокорки и там сидеть с вещами, пока будет машина. Едем в Саратов. Не знаю даже, как сказать об этом Нюсе и Любе. Стыдно. Но все равно я не останусь, хотя неизвестно, почему нужно уезжать из города. Леля требует решить сразу - ехать или оставаться, а не "терзаться", как она говорит.
Нас всех уволили сегодня из библиотеки по причине сокращения работ. Мобилизовали мальчиков. Алеша ушел. Надежда Васильевна провожала его, а они шли строем из военкомата. Пошли они из города пешком, куда, еще не знают.
Даже ночные налеты, правда, они теперь значительно слабее первых, тускнеют перед чувством ужасной боли, которую вызывает это поголовное бегство. Говорят, что в Киеве уже нет никого из правительства.
http://gordonua.com/hotnews/Dnevnik.html
Далі буде...
"ГОРДОН" начинает серию публикаций из дневника Ирины Хорошуновой - коренной киевлянки, которая пережила оккупацию украинской столицы в годы Второй мировой войны. Ее записи - уникальное историческое свидетельство, это не воспоминания, а описание событий в реальном времени. Редакция будет публиковать дневник в те даты, когда его писала Хорошунова. Документ открывается записью от 25 июня 1941 года.
Ирина Хорошунова родом из киевской семьи Маркевичей, ее прадед - известный историк, музыкант и фольклорист. Мама Ирины, Алла Александровна, окончила Смольный институт и стала учительницей немецкого языка, после революции работала машинисткой и счетоводом. Ее муж, отец Ирины, рано умер, и дети остались на попечении матери. Во время репрессий 30-х годов Аллу Александровну арестовали и расстреляли. В годы войны за связь с подпольем была убита семья родной сестры Ирины, а сама она спаслась благодаря друзьям.
В связи с последними событиями в Украине дневник, опубликованный ранее Институтом иудаики, приобретает новое актуальное звучание. За идею начать на его основе серию публикаций редакция интернет-издания "ГОРДОН" благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.
Памяти всех советских людей,
погибших в Великой Отечественной войне,
посвящаю
25 июня 1941 г., среда
Итак, война. Сомневаться не приходится. Сегодня четвертый день войны. Мирной жизни словно никогда и не было. Все перемешалось, спуталось. Все важное до сих пор потеряло теперь всякий смысл. Многие начинания остались и останутся неоконченными. Стремления не осуществятся. Война - это смерть и разрушение. И кто знает, кто останется жить, а кого не будет больше.
Сейчас не время заниматься рассуждениями. Фронт от нас далеко. Но мы тоже на фронте. Если 22-го мы не сообразили сразу, что такое произошло, то сегодня все почувствовали себя на войне, и, хоть не очень приятно сознаваться в трусости, приходится сказать, что от ужаса и панического страха не так-то легко освободиться, особенно, если ждешь с минуты на минуту очередного налета.
Во дворе дети шумят, и солнце светит, словно ничего не происходит. Ребята кричат и плачут во время налета, а потом играют в классы осколками зенитных снарядов. Матери плачут. Старших детей провожают на фронт. За младших трясутся во время налета. Мужчины посерьезнели сразу. И у всех настроение тревожное, чтобы не сказать ужасное, потому что небо хоть и голубое, да с него теперь летят бомбы, от которых нигде нет спасения.
Сегодня было самое страшное утро. Стреляли зенитки и пулеметы со всех сторон. Осколки сыпались как дождь. Стекла звенели, а дом дрожал, как во время землетрясения. Леля схватила сонную Шуру, вынесла ее в коридор. Под лестницей сбились в груду жильцы верхних квартир. Это было утром, а страх, скорее какой-то животный ужас, не проходит и до сих пор. Этот ужас охватывает при приближении самолета. И кажется, что каждая следующая бомба именно та, которая убьет тебя. Потом все делается безразличным. И только одно желание остается - если должно убить, то скорее бы, чтобы не было больше этого ожидания.
Мы ждем бомбы в наш дом, потому что мы возле самого телеграфа. Немцы же, по всем признакам, осведомлены о том, где какие объекты военного значения. И могут бомбить телеграф тоже. Они бомбят объекты. Сегодня бомбы попали на авиазавод и на "Большевик". На первом разбиты два цеха, на втором - один. Убито больше двухсот человек. Говорят, что рабочим не разрешили во время налетов оставлять рабочие места. Теперь, когда столько народа погибло, это распоряжение должны отменить.
Над Киевом сегодня было 37 самолетов. Они пытались бомбить мосты, но им это не удалось. Мосты целы. Дисциплина сразу упала. Многие из-за тревоги опоздали на работу. Им никто ничего не сказал. Никто не работает, но в библиотеке директор распорядился продолжать делать выставку Лермонтова. А у всех нас одно и то же чувство, что все наши дела потеряли всякий смысл.
В институте все еще идут экзамены. Мобилизация же идет полным ходом. Призываются все года с 1905 по 1918. Остальные мужчины до 50 лет ждут своей очереди.
Все стремятся изобрести что-нибудь такое, чтобы оправдать свое существование во время войны. В "Комуністі" появилось Агитокно. Это художники стремятся подражать Маяковскому, и поэтому по всему городу расклеены плакаты. Наиболее распространенные изображают cвастикоподобное туловище Гитлера и его голову с подбитой и подвязанной щекой. Под ним подпись: "Ой, і буде морда бита Гітлера-бандита!".
Началась мобилизация на копание убежищ от бомб. Это примитивные канавы, глубиной в 1,5 метра, сужающиеся книзу. Называются они щели. Роют их везде - во всех садах, скверах и возле домов. Везде, где есть свободная от асфальта и камня земля.
В часы, когда нет налетов, жизнь идет даже как будто бы нормально. Ждем налетов ночью тоже, но начинаются они между шестью и семью часами утра, потом несколько раз в день и часам к 8-9 вечера. Во Всесоюзном радиокомитете организовано Советское информбюро. Теперь все сообщения будут идти от него.
Мы столько говорили о своей готовности к войне, а теперь, когда война из угрозы сделалась реальностью, выяснилось, что убежищ, например, в Киеве нет.
26 июня 1941 г., четверг.
Сегодня меньше стреляли с утра, и уже стало немного легче. Очевидно, пройдет это чувство ужаса. Я шла сегодня во время тревоги. Группы самозащиты необычайно активны. С сосредоточенными лицами, сами, не боясь осколков, женщины ловят и загоняют в парадные проходящих. Но тревоги теперь не так часты, что нужно остановить из-за них все движение и всю жизнь.
Мы начинаем привыкать к стрельбе, поэтому начинаем ходить во время тревоги по улицам. Идем возле домов, а когда самолеты приближаются, становимся в парадные. На улицах стало даже как-то оживленнее. Появилось много военных, много машин, которые торопятся и снуют быстро во все стороны.
В библиотеке все так же ищут возможности делать что-нибудь нужное. Сооружают библиотечки для Красной Армии и госпиталей. А госпитали уже появились в городе. Мне кажется, что нужнее всего наша работа была бы именно в госпиталях и на эвакопунктах.
В том, что происходит на фронте, не так просто разобраться. Наши части, говорят, отступают. Это, конечно, тактический маневр, хотя он несколько не соответствует нашему положению о том, чтобы бить врага на его территории.
27 июня 1941 г., пятница.
Сегодня самолеты летают целый день небольшими группами - по два, по три. Наши патрулирующие истребители громко шумят. Моторы наших самолетов гудят громче немецких и менее зловеще. Во время тревоги уже не останавливается движение на улицах. Машины летят во все стороны. Пешеходы идут быстро, стараясь держаться ближе к домам. Трамваи больше стоят, потом проплетутся шага два и снова стоят.
Ходили мы с предложением использовать нас на работы, нужные для обороны, но что-то никто на наше предложение не отреагировал. Академия ничего не предпринимает. Другие едут на окопы, а нас не берут. Ходили в госпиталь предлагать наши услуги, оказалось, что опоздали. Так и ходят все из угла в угол, обвиняют друг друга в малых заслугах перед отечеством и грызутся целый день. Наконец, наши консультанты выдумали себе работу: сделать выставку "Великая Отечественная война". Кому нужна эта выставка, если в библиотеку приходят только читатели, которые сдают еще экзамены? Их сегодня только около ста человек, и те пробегают бегом в читальный зал, не глядя по сторонам.
Пока раскачиваются консультанты, можно идти домой. Там в саду роют щели. Эта работа кажется мне более нужной.
Мы теперь ходим с Татьяной каждый день на Печерск, за ее вещами. Степан живет на батарее за Днепром, а Татьяна с Муркой у нас. Соседи ее тоже выехали, и мы переносим вещи в чемоданах на Андреевский.
Печерск оживлен больше, чем всегда. Без конца очень быстро несутся машины. Многие из них закрыты ветками и вымазаны грязью. Это машины, идущие издалека. Непрестанно громыхают повозки и орудия. Когда появляются вражеские самолеты, красноармейцы подымают головы, потом, словно это их не касается, едут дальше, не останавливаясь и не обращая на них никакого внимания.
Жара стоит нестерпимая. И особенно одолевают мошки. Их мириады в воздухе, и они облепляют ноги, глаза, лицо. Бойцы говорят, что в окопах мошки страшнее врага. И как-то еще томительнее делается от того, что такая жара, и воздух наполнен мошками, от которых нельзя отвязаться.
В Мариинском парке распустились огромные штамбовые розы. Пожалуй, никогда они еще не были так красивы, как теперь. Но их пышная красота звучит диким контрастом войне. И хотя мы хорошо знаем, что все проходит, что со временем пройдет чувство ужаса перед смертью, все равно сейчас несоответствие природы и войны делает нас какими-то одеревеневшими и потерянными.
Ничего мы не понимаем, ничего не знаем.
Вечера уходят на изобретение светомаскировки. У других маскировки нет. У Лели все делается впотьмах, но когда открывается дверь в коридор, где горит свет, со двора начинают кричать.
28 июня 1941 г., суббота
Привыкаем к стрельбе. Правда, все равно с первыми выстрелами забираем портфели и сумки, где документы, деньги, и отправляемся в большой дом. Смертельно хочется спать и, придя туда, заваливаемся дальше. Лелина комната в самом низу большого дома. Там сидели во время боев в гражданскую войну. Туда же идем и мы при первой тревоге. Ночью мы все лежим и слушаем, не летит ли самолет. Иногда кажется, что он летит, когда все тихо. Но, может быть, оттого, что ни одна бомба не попала еще в жилые дома, начинаем думать, что нас бомбить не будут. Если бы не телеграф под боком, нам было бы не так страшно.
Публика собирает продукты. Все считают, что продукты должны исчезнуть. А меж тем продуктов больше чем обычно. В магазинах все есть.
Пока все работаем, но долго ли еще будем работать? Меня пока еще разрывают на части. Работать не хочется. Нет желания делать выставки, если можно делать что-нибудь другое. Но выставка должна быть и даже весьма грандиозная. Работать сейчас труднее чем всегда. Выходной день отменили. Даже учреждения, в которых совсем нечего делать, как например, в товариществе "Киевский художник", везде отменен выходной день. В университете тоже делают выставку Отечественной войны. Из-за этих выставок не знаю ничего, что делается за стенами библиотек.
Дома темно. Светомаскировка не достигает цели.
29 июня 1941 года
Летают почти все время, но откуда-то появилась в народе уверенность, что жилые дома бомбить не будут. Может быть оттого, что немцы будто бы разбрасывают листовки, в которых пишут, чтобы горожане не боялись бомб. Бросают бомбы на мосты все время, но еще попаданий не было. В Киеве достаточное количество зениток, и они не дают самолетам спуститься низко, а с высоты, на которой они летают, мост может казаться только тонкой ниточкой.
Откуда-то поползли зловещие слухи, что сдан Львов.
Выставку в библиотеке закончили. Читателей нет совсем. Завтра идем работать на так называемый пересыльный пункт.
1 июля 1941 г., вторник.
Под радио на улицах толпы народа. Слушают сообщения информбюро. Сегодня передают сообщение от 29 июня. Остановлено наступление танковых частей противника на Минском и Луцком направлениях. На Луцком - ожесточенные бои с танковыми соединениями противника. На всех остальных направлениях наши войска удерживают госграницу. Вчера образован Государственный комитет обороны. Состав: И.В.Сталин - председатель; В.М.Молотов - заместитель, К.Е.Ворошилов, Г.М.Маленков и Л.П.Берия - члены комитета. В руках Государственного комитета обороны сосредоточивается теперь вся власть.
Мы ждем начала наступления, иначе немцы будут скоро у самой нашей старой границы, а это невозможно допустить.
Нас несколько человек работало сегодня на пересыльном пункте. Это в помещении школы устроен пункт, куда прибывают красноармейцы, здоровые, а иногда и раненые, отбившиеся или потерявшие свою часть. На пункте они бывают сутки или двое, получают назначение или находят часть и отправляются дальше. Нам положено проводить там читки, делать выставки, организовывать коллективные игры. Ничего этого мы не делаем. На пункте грязь и теснота. Бойцы хотят только спать и есть. Они прибывают усталые, грязные, голодные. Питание их организовано еще плохо. Они сидят, лежат и спят прямо на полу, на скамьях и столах. Негде пройти, не только игры устраивать! Единственно, кого хорошо встретили - это двух девушек из нашего восточного отдела. Эти девушки говорят на всех тюркских языках, и все бойцы-нацмены обрадовались возможности поговорить на родном языке и объясниться с помощью переводчиц с начальниками пункта.
Привезли обожженных раненых. Один их них бился в припадке эпилепсии. На бойцов его припадок произвел удручающее впечатление.
Ничего мы не помогли. Хотим снова проситься в госпиталь. Состояние растерянности не проходит. По-прежнему везде полная бестолковщина, хотя уже прошла целая неделя с начала войны.
Вечером хорошая сводка информбюро. Почти на всех направлениях наши войска остановили напор противника.
Вечером копаем щели.
2 июля 1941 года, среда
Оправдываются слухи. Приходится им верить. Сначала радио утром, потом "Советская Украина" сообщили о том, что под натиском венгерских войск, осуществляя планомерный отход согласно приказу, наши войска оставили Львов. Что же теперь будет с теми, кто остался во Львове? Там Шура, жена Нюсиного брата, с детьми. От нее никаких известий. Успели ли они выехать и добираются ли сюда, или остались у немцев?
Напряжение в городе растет, хотя налеты почти прекратились.
4 июля 1941 г., пятница.
Какое-то безумие охватило город. Словно враг уже возле самого Киева. Все улицы наполнены бегущими к вокзалу людьми. У всех на лицах одно-единственное желание - уехать, уехать скорее, как от чумы или проказы. Люди идут, бегут, тащат мешки с вещами, и впечатление такое, что весь город сорвался с места и стремится вон из него, как можно скорее. Купить билеты на выезд нельзя. Два дня назад билет в Москву поездом стоил 500 рублей, потом - тысячу, а вчера - уже 5 тысяч. Сегодня предлагают невероятные деньги, чтобы выехать из города, а купить билетов нельзя. Можно выехать из Киева только эшелонами, талоны на которые выдают на эвакопунктах только для беженцев. Киевлян не эвакуируют, а между тем, люди бегут с вещами на вокзал и сидят там, а потом кто-то уезжает, а кто-то остается. И не кто-то уезжает, а уже очень много народа уехало. Как всегда, связи и знакомства.
Беженцы, которые занимают теперь помещения многих школ, сидят без движения. Это жены и дети наших работников, посланных раньше на работы в западные области. Некоторые из них бежали в чем стояли, без вещей, без денег. Многие из них потеряли детей в дороге. Одна из этих женщин истерически кричала вчера на улице возле 13-й школы. Ребята старших классов школ помогают беженцам. Устраивают их, когда они прибывают. Помогают организовывать питание, получение талонов на эшелоны, таскают вещи, детей. Сегодня видела мельком Алешу Хирселова. Он мчался на велосипеде на вокзал устраивать беженцев из их школы на эшелон. Ребята - школьники и пионеры - выполняют сейчас гораздо более важную работу, нежели многие взрослые, которые хотят только уехать.
Конечно, имеет огромное значение для создания паники то, что НКВД, например, погрузило на машины свои семейства вместе с трюмо, шкафами и пианино, и еще позавчера многие из них уже уехали, как это видели киевляне, проходившие мимо Короленко, 33.
По городу летает сгоревшая бумага, это жгут архивы. Существует негласный приказ о том, чтобы сжечь подворные книги.
Никакой возможности разобраться в том, что происходит. И сколько ни силишься остаться спокойным в этом хаосе паники, невольно поддаешься этому стихийному чувству, и действительно, хочется бежать куда угодно, только бы бежать.
От Шуры есть известие. Она в Тернополе у сестры, или, быть может, даже выехала уже в Киев. Дети с ней. Она звонила по телефону.
С каждым часом все новые и новые сообщения об отъезде руководящих людей. Сегодня ночью уехали и Богомолец, и Медведева. Из консерватории уехали Луфер и Михайлов. Уезжают начальники самых разнообразных учреждений - от Академии до директоров магазинов и ресторанов. Архивы жгут везде. Это так замечательно реагируют на вчерашнее выступление Сталина по радио. Тов. Сталин призывал к созданию ополчения, партизанского движения в тылу противника, к тому, чтобы ничего не оставлять врагу. А истолковывают его призыв как призыв к уничтожению всего. В панике возникает немало нелепых эпизодов. Ловят изменников, диверсантов и шпионов. Дети и взрослые ведут каждого, кто кажется подозрительным, в милицию и НКВД. Подозрительными кажутся все плохо одетые и все хорошо одетые люди. Знаю уже несколько курьезов по этому поводу. Шпионов ловят целые дни. Сколько же из них действительно шпионов, трудно сказать.
5 июля 1941 г., суббота.
В сегодняшней газете призыв к созданию народного ополчения. Ожесточенные бои на р. Березине. Упорные бои с мотомехчастями под Тернополем. Наши войска упорно отбивают попытки противника прорваться через фронт на юго-восток.
Отъезжающих не убавляется. Уже и киевляне сидят на эвакопунктах вместе с беженцами с Запада.
В библиотеке полная дезорганизованность. Сегодня многие сотрудники уехали с утра на окопы к Пуще-Водице. Но те, кто хочет уехать, и не думает об окопах. Больше всего удивляет, что многие уезжают и оставляют стариков.
Меня не отпустили на окопы, так как я, хоть и без всякой пользы, должна быть на пересыльном пункте.
Есть приказ сдать радиоприемники. Теперь уже весь город переносится. Одни - с мешками и чемоданами, другие - с приемниками.
У нас как будто бы появилась возможность уехать. Степану обещали дать машину и бойцов для сопровождения ее до Саратова. Татьяна уехала с Шуркой на батарею к Степану. Будет там ждать эту машину. Мы останемся еще в городе, пока за нами приедут.
Уехали они. В комнате остались только разбросанные Шуркины вещи. Не так-то легко и просто уезжать из Киева!
Нюся, Элеонора Павловна и еще несколько человек из преподавателей консерватории сегодня работают в госпитале на Дегтяревской. Они носят раненых с поезда в госпиталь.
6 июля 1941 г., воскресенье
В сводках столько направлений, что записать невозможно. Сообщение, еще больше усиливающее панику - то, что в результате неудачных действий противника под Тернополем он перенес усилия своих крупных танковых соединений на Новоград-Волынское направление.
Сегодня мальчики 1924-25 годов рождения получили повестки для явки 8-го числа в военкомат. Алеша Хирседов идет тоже. Многие матери выкупают своих сыновей правдами и неправдами. Надежда Васильевна собирает Алешу в путь без всяких разговоров. Ее и самого Алешу оскорбило бы даже предположение о возможности отказаться или спрятаться.
Консерваторские женщины продолжают носить раненых. Они приходят измученные не только от тяжести работы, но еще от невозможности помочь. Раненые тяжелые, преимущественно обгоревшие. Раны гноятся. На них садятся мухи, усиливая и без того нестерпимую боль.
Меня все еще не отпускают с пункта. Там все больше народа и все меньше порядка. Потерявшихся бойцов, ищущих свою часть, все больше и больше.
7 июля 1941 г., понедельник
Никакие направления не пугают людей. Только Новоград-Волынское действует на всех ужасающе. Из Киева все уезжают и уезжают. Со всех сторон только и слышно, что уехали начальники и бухгалтеры, забрав деньги рабочих и служащих. Уничтожаются все архивы, личные дела, подворные книги. Выписываются какие-то незаконные справки, какие-то невероятные суммы. Никакого учета, никакой ответственности. Какой-то полный развал в городе и состояние полной деморализации.
Если на минуту остановиться и прийти в себя в этом всеобщем паническом помешательстве, то все кажется совершенно непонятным. Откуда такая паника, если немцы еще только у нашей старой границы, то есть не менее чем в 300 километрах от Киева? И неужели кто-нибудь может подумать, что мы можем отдать Киев немцам?
Библиотека закрылась. Завтра нас всех уволят. Остается только несколько человек для охраны.
8 июля 1941 г., вторник.
Сегодня хорошая газета. На всех направлениях противник задержан или отброшен. Напечатана речь английского министра иностранных дел Идена. "Русские дерутся с блестящим мужеством…" А наши люди, словно потеряли всякую надежду на победу, продолжают уезжать.
В Ботаническом саду устроены билетные кассы. Там же толпы народа и добиться ничего нельзя. У нас самих никаких перспектив на отъезд, кроме справки об эвакуации как семья военных. Но это только справка. Обещанные машины для комсостава либо уже ушли, либо неизвестно, будут ли. Степан воюет на батарее. Татьяна с ним. А мы ждем. Нюся и другие консерваторцы в госпитале. Они заняты своей работой и совсем не думают об отъезде.
Только что привезли шоферы записку от Татьяны. Мы должны завтра вечером выехать к ним в Осокорки и там сидеть с вещами, пока будет машина. Едем в Саратов. Не знаю даже, как сказать об этом Нюсе и Любе. Стыдно. Но все равно я не останусь, хотя неизвестно, почему нужно уезжать из города. Леля требует решить сразу - ехать или оставаться, а не "терзаться", как она говорит.
Нас всех уволили сегодня из библиотеки по причине сокращения работ. Мобилизовали мальчиков. Алеша ушел. Надежда Васильевна провожала его, а они шли строем из военкомата. Пошли они из города пешком, куда, еще не знают.
Даже ночные налеты, правда, они теперь значительно слабее первых, тускнеют перед чувством ужасной боли, которую вызывает это поголовное бегство. Говорят, что в Киеве уже нет никого из правительства.
http://gordonua.com/hotnews/Dnevnik.html
Далі буде...