Русский Ориентализм
Политизированная концепция культурной истории и общая теория всего во «Внутренней колонизации» Александра Эткинда *
Рецензия на книгу: Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / Александр Эткинд; авториз. пер. с англ. В.Макарова. - М.: Новое литературное обозрение, 2013. - 448 с.: ил.
The Executive power of such a system of reference,
by which each discrete instance of real behavior
could be reduced down and back to a small number
of explanatory ‘original’ categories, was considerable
by the end of the nineteenth century. In Orientalism
it was the equivalent of bureaucracy in public administration.
E. Said Orientalism [1]
Александр Эткинд, психолог по российскому образованию, литературовед и культуролог по западному, только в моей библиотеке - человека, не имеющего отношения напрямую ни к культурологии, ни к литературоведению, и уж, тем более, к психологии - отмечен три раза. Это книга (Эткинд 2001b), статья «Фуко и тезис внутренней колонизации» (Эткинд 2001c), по поводу которой немало копий было сломано в вечерних беседах с друзьями-гуманитариями, и ещё одна книга (Хапаева 2005), популярное исследование по социологии гуманитарной науки, в котором автор рассматриваемого текста выступил одним из героев.
В более объективном ракурсе Эткинд - профессор русской литературы и культурной истории Кембриджского университета, ранее - преподаватель и исследователь других западных университетов и ЕУ СПб, автор трёх книг в 90-х годах (история психоанализа в России, переведённая на семь языков, очерки интеллектуальной истории Серебряного века, плюс исследование идейных связей и переплетения революционных и сектантских движений, материал которого неуклонно отражается в большинстве последующих работ автора). После 2000-го года: две книги на русском (Эткинд 2001b, а также сборник публицистических материалов), одна на английском (советская репрессивная система и память о ней в постсоветский период [2]), программно-теоретическая статья о «новом историзме» [3] (Эткинд 2001a), множество предметных статей (35 наименований только в журнальном зале интернет-проекта «Русский журнал» [4], плюс отдельные тематические узлы рассматриваемой книги, опубликованные в Ab Imperio, Russian Review, The Journal of Eurasian Studies и тематических сборниках). И, наконец, сама «Внутренняя колонизация»; сначала - английский оригинал (Etkind 2011), затем - авторизованный перевод. Параллельно, как вспомогательный текст, мы будем также рассматривать сборник статей (Кукулин, Уффельман, Эткинд 2012), вышедший по итогам конференции, посвящённой внутренней колонизации (ещё одна, и не единственная, работа А.Эткинда уже как редактора).
Разговор о книге приходится начинать с определения внутренней колонизации - как это проделано и в ней самой (с. 16-18), и в сборнике статей, и вообще, в любом тексте, употребляющем в качестве основного этот по признанию автора «оксюморонный термин». Самая простая из существующих дефиниций внутренней колонизации это - «применение практик колониального управления и знания внутри политических границ государства» (Кукулин, Уффельман, Эткинд 2012: 12). Более сложные описания данного понятийного поля обращают внимание на грамматическую неоднозначность и самореферентность (навязанная самим себе колонизация, внутренний контроль, самодисциплина) термина, смешивающего субъект и объект действия. Во введении к книге дан также обзор обращений к теме и различных пониманий внутренней колонизации (с. 17-20) - от русских историков XIX века и прусских политиков рубежа XIX-XX столетий до Ханны Аренд, Майкла Хетчера, Юргена Хабермаса и даже современных российских публицистов имперско-ностальгического и этнонационалистического толка. Оттенки, надеемся, станут ясны далее - при разборе разделов книги.
Ключевая проблема и один из важнейших выводов книги - это применимость постколониальной теории к истории России. Эдвард Саид в Ориентализме видел во всём разнообразии мировой истории последних двух столетий в основном «эталонных» колонизаторов (Британия и Франция) и «эталонные» колонии (страны Африки, в основном северной). В этой поляризованной схеме в обширной переходной серой зоне теряются очень многие примеры и ситуации, а российской истории эта схема на первый взгляд как бы и не касается вовсе. Ключевое, на наш взгляд, достижение автора - это изложение всё тех же сюжетов о культурной гегемонии, политическом доминировании, колониальном знании и его влиянии на административную практику, экспансии и ассимиляции на местном (российском) материале.
Актуальность подобного действия и подобной книги трудно переоценить. Последние 20 лет развития российской истории как дисциплины прошли, на наш взгляд, в ожидании новой большой парадигмы, которая бы пришла на смену марксистской. Как и в гуманитарных науках в целом надежды были на интеллектуальное «воссоединение» с Западом, на переводы или же на новое поколение молодых учёных. Ни одна из этих надежд не оправдалась, в основном, в силу того, что эпоха больших парадигм просто закончилась. Те самые молодые учёные предпочитают локалистику и сторонятся широких тем, а переводы транслируют многообразие враждующих или даже не замечающих друг друга схем на Западе (Хапаева 2005). В этой ситуации хоть каким-то объединяющим полем стала институциональная тематика и история рождения национализмов. Для истории России (Российской Империи) XVIII-XIX веков этих тем оказалось достаточно для формирования активной и заметной в международной среде группы историков, известной непрофессиональному читателю по журналу Ab Imperio и серии книг Historia Rossica. Постколониальные исследования - ещё одно богатое объединяющее поле и его открытием Александр Эткинд сделал, по крайней мере, не меньше, чем Алексей Миллер и его товарищи. Похоже, что естественная конкуренция двух «больших подходов» не особо состоялась и намечается сотрудничество двух групп исследователей, что отрадно.
Кроме научной актуальности у рассматриваемой книги есть актуальность и общественно-политическая. Попытка вписать российскую историю в постколониальный контекст неизбежно затрагивает острые и «вечные» вопросы об особенностях российского общества и политического режима, месте России в мире, её отношениях с Западом, отношениях разных групп российского общества между собой. И в этом смысле книга может быть иронически обозначена как «общая теория всего». Для современной истории и историков она действительно безбрежно широка. Отчасти это связано с особенностями самой постколониальной методы, отчасти с талантом и широким кругом интересов автора. Впрочем, всё это было уже хорошо видно по первой же статье на данную тему (Эткинд 2001c). Сейчас же статья и тезис внутренней колонизации выросли в монографию, сборник статей и целую группу историков, готовых разрабатывать тематическое поле, в котором «Ориентализм» Эдварда Саида, излагающий основы одной из популярных, признанных и ещё существующих больших теорий, находит российскую прописку.
Собственно, вторая глава книги посвящёна любимым героям Саида, в их необычном с точки зрения классического колониализма положении, и самому Саиду. Робинзон Даниэля Дефо путешествует через Сибирь в Архангельск и далее - в Англию, зимует в Тобольске, ищет границу Европы и Азии, вступает в сложные отношения со ссыльным русским князем (с.48-52). Киплинг озабочен Россией и российско-британскими отношениями больше, чем это отражено у Саида, но хорошо видно по авторской прозе и поэзии (с.53-59). И, наконец, представлен сам Саид, в интерпретации А.Эткинда по причинам семейного характера почти до конца жизни аккуратно обходящий «второй мир» и его связи с первым и третьим (с.62-66). В предпоследней, одиннадцатой главе книги появляется ещё один обильно цитируемый и вспоминаемый Саидом автор - Джозеф Конрад, при рождении - Юзеф Коженевский, сын польского шляхтича, националиста и подпольщика, проследовавший за отцом в ссылку в Вологду, потом в Чернигов и, наконец, в десять лет нелегально попавший в австрийскую часть Польши. В «Сердце тьмы» Эткинд разыскивает слишком много следов этого травматического детского опыта из страны внутреннего колониализма, чтобы их можно было игнорировать.
Классические постколониальные сюжеты содержатся в третьей части книги (главы 6-8). Собственно эту часть текста и можно назвать Русским Ориентализмом: культурная дистанция как орудие колониализма и её конструирование в XVIII веке между русскими сословиями по тем же образным лекалам, что помогали выстраивать дистанцию между «естественно различающимися» с точки зрения европейцев того времени группами - расами [5]. Крепостное право, изобретение крестьянской общины, экзотизация «своих» и особые права и привилегии для европейских колонистов. Обширные биографии чиновников Министерства внутренних дел XIX века с их сложными клановыми - дружественными и семейными отношениями (среди них Перовские - от губернаторов до террористки, состоящие с ними в родстве Сергей Уваров и А.К. Толстой; Вл. Даль, М. Петрашевский, П. Мельников-Печёрский и А. Щапов). Портреты этих людей и описание хитросплетений их взаимных связей сплетается с историей рождения российского внутреннего колониального знания - от словаря Даля до экзотических и экспрессивных описаний русских старообрядцев и сект. Раздел затрагивает и те сюжеты, что бесспорно описываются в колониальном ключе уже более столетия (завоевание и администрирование Кавказа и Средней Азии). Соединяются темы внутренней и внешней колонизации в фигуре Василия Григорьева - востоковед с академическим образованием, участник и энтузиаст жестоких карательных экспедиций против местного населения на оренбургской границе, он поучаствовал в бюрократических дискуссиях о «черте оседлости», украинском наречии, университетах и, наконец, занял пост верховного цензора империи.
Именно здесь видна дополнительная специфика вопроса. В принципе, о России как одной из колониальных держав второй половины XIX века особых споров никогда не велось - этот её статус был утверждён ещё в марксистской историографии. Однако, на мировом фоне эта периферийная сила второго, а то и третьего порядка вряд ли могла привлечь серьёзное внимание историков. Представление о территориях империи за пределами Средней Азии и Кавказа (вариант - Европейской России) как своеобразной метрополии размывается с помощью концепции «колониального бумеранга» Х. Арендт (с.19, 266), прекрасно проиллюстрированной примером Григорьева. Но это только первый шаг. Если коренные жители метрополии подвергаются экзотизации и становятся объектом колониального знания, а культурная дистанция ориентируется на сословный, а не территориальный принцип, то можно ли о метрополии говорить вообще? В таком ракурсе вся территория Российской Империи, а не только захваченные в XIX веке её части, оказывается ареалом приложения специфического вида колониализма, в которой устанавливать само различие между внешней (более схожей с «классическими» образцами) и внутренней его формой не до конца корректно. Если же говорить о метрополии в территориальном разрезе, то, видимо, к ней можно отнести Царское Село, другие резиденции императорской фамилии и центральные части Санкт-Петербурга и Москвы. Более широкие варианты имперского ядра уже составлялись публицистами националистического толка, следовавшими европейским примерам (Миллер 2008: 147-148). В первой главе книги, собственно, и идёт речь о политической элите империи как единственном субъекте российского колониализма.
Лучше всего специфика российского колониализма видна на примере странных и противоречивых отношений с элитами и населением западных территорий империи - Польши и Прибалтики, в отношении которых хорошо просматривается то и дело всплывающая по тексту проблема политического доминирования без культурной гегемонии в колониальной практике. Автор выбрал малоизвестный и оттого особо ценный сюжет захвата и временного присоединения к России Восточной Пруссии во время Семилетней войны (девятая глава). Через призму судеб Иммануила Канта и его ученика Иоганна Гердера, оказавшихся российскими подданными, и Андрея Болотова, русского штабного офицера, проходящего службу в Кёнигсберге и пытающегося стать «своим» для немецкого населения, рисуется крайне занимательная история, по которой историки всегда проходились довольно поверхностно.
Самая спорная по признанию автора пятая глава похожа на попытку вскрыть причины формирования столь причудливой модели колониализма. Собственно, спорность её в самой интеллектуальной операции, исходящей из возможности существования какой-то одной большой, почти объективной причины для сложного явления, сама фактура которого носит явно культурно-психологический конструируемый характер. Тем не менее, значительная часть читателей вполне серьёзной и сдержанной научной литературы проводит подобные операции самостоятельно - автор же читателя как бы упреждает, предлагая ему определённые правила для разговора, имеющего заведомо публицистический характер.
Итак, перед нами история пушного промысла - от последних столетий существования Новгородской республики до первого века Российской империи. В собственно научном смысле это вполне современный постколониальный сюжет, акцентирующий тему насилия. Автор рисует целую пирамиду насилия - от пушных зверей до первых лиц государства, принуждение и смерть в ней нарастают сверху вниз, а прибыли - снизу вверх. Этот сюжет, кстати, единственный связывает книгу с историей домодерных обществ и медиевистикой (на теоретическую неприменимость теоретических выкладок автора к собственному материалу жаловался один мой знакомый византинист). Сквозь же него проступает широкая идея ресурсно зависимого общества (и государства), в котором политическая машина не зависит от навыков и умений подданных, занимаясь исключительно продажей вовне извлечённых ресурсов и перераспределением вырученных от этого материальных благ. В таких условиях верхние слои общества, грубо говоря, могут выстраивать столь причудливые стратегии управления обществом, насколько будет хватать их кругозора и фантазии.
Наконец, дополнительные штрихи к портрету русского внутреннего колониализма намечены в десятой и двенадцатой (последней) главах. Здесь любимая для автора история сектантов и революционеров (скажем, ей же посвящена одна из книг автора и раздел в книге 2001-го года - Эткинд 2001b: 55-113), в данном случае поворачивающаяся гранью, в которой студенты-радикалы становятся носителями экзотизирующего колониального знания «о народе», сформулированного несколькими десятилетиями и главами до того. Народ радикалы представляют себе чуть ли не наполовину тайными сектантами, а потому - стихийными врагами империи. Они хотят использовать экзотических и удивительных сектантов для реализации своих политических проектов, но по сути лишь заявляют свою претензию на включение в состав сословной «метрополии», приобщаясь к коллективному колониальному действию. Двенадцатая глава - реализация авторской заявки на преодоление разрыва между историей и литературой. Постулируя необычно большую роль высокой культуры в историческом процессе в России, автор проходит по многим авторам и сюжетам русской литературы - от Островского до Лескова и Достоевского, перекладывая и эти истории на постколониальный лад. Третья и чётвёртая глава посвящены не литераторам, но тоже людям слова - историкам в их попытках родить адекватный дискурс об империи и её колониальных практиках, обращённых на саму себя. Между историками и литераторами XIX столетия - сами сюжеты культурно-интеллектуальной колонизации, которым они посвящали свои труды.
В целом книга очень широка по охватываемым ей сюжетам - как уже понятно из описания глав - это не предметное исследование «об одном». Скорее речь идёт о многочисленных вариациях ключевого для автора тезиса. В принципе, книга могла бы быть написана о том же самом, но на другом материале. Впрочем, вероятно, то же самое можно сказать и об «Ориентализме». Всё это дополняется авторским стилем - простым и доступным среднему читателю, который ряд представителей академической среды, однако, могут воспринять как приношение жанру публицистики, и принципиальной ориентацией, в том числе, на массового читателя. Так, среди рецензий на книгу, обозначенных на сайте издателя, почти нет научных - лишь статья для кантовского сборника, появившаяся, очевидно, благодаря девятой главе книги, и рецензия на оригинальное англоязычное издание на сайте, редактируемом молодыми украинскими историками. Остальные рецензии ориентированы на вполне образованного и критически мыслящего, но не обязательно относящегося к академической среде читателя - «Ведомости», «Коммерсант», «Афиша», «Литературная газета», телеканал «Дождь». Так рекламируют non-fiction, и, очевидно, что сам автор рассчитывает на популярность среди читателя интересующегося, но не являющегося специалистом по поднятым темам. Считать ли подобную стратегию минусом или плюсом книги - частное решение каждого.
Что касается недостатков текста, или шероховатостей, то порой складывалось ощущение, что ряд утверждений, которые можно назвать ошибками, сделаны почти намерено. Автор писал «большой текст» и в некотором роде ему было не до мелочей. Так Священный союз оказывается первой попыткой интеграции в Европе (с.13), истощение пушных ресурсов почти автоматически приводит к краху Новгородской республики и Смутному времени (глава 5), что входит в некоторый диссонанс даже с приведёнными самим автором данными. И, наконец, колония гернгутеров Сарепта, основанная в XVIII веке недалеко от Царицына, перерастает «в город, более известный как Царицын, Сталинград и Волгоград» (с.206; Сарепта-на-Волге существовала под своим названием до 1920 года, в котором была переименована в Красноармейск и получила статус городского поселения, в 1931 г. присоединена к Сталинграду).
Для неподготовленного читателя и по прочтении книги может остаться не до конца прояснённым вопрос о чётких определениях внутренней колонизации. Для этого придётся снова вернуться к введению и перечитать его уже с учётом всех приведенных в тексте case studies. Оптимально же соединить чтение рассмотренной книги с упомянутым сборником статей, где дефиниции более определённы и необходимым теоретическим рассуждениям отведено больше места. Ещё лучше динамика авторской мысли отслеживается с учётом статьи 2001 года.
Книга рекомендуется в первую очередь студентам-историкам младших курсов, специалистам по различным аспектам истории Российской империи, исследователям, вовлечённым в междисциплинарные проекты.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Кукулин, Уффельман, Эткинд 2012 - Там внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России: Сб. статей/ Под ред. А.Эткинда, Д.Уффельмана, И.Кукулина - М.: Новое литературное обозрение, 2012. - 960 с.: ил.
2. Миллер 2008 - Миллер А. Империя Романовых и национализм. Эссе по методологии исторического исследования. - М.: Новое литературное обозрение, 2008. - 248 с.
3. Хапаева 2005 - Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов. Гуманитарные науки и революция понятий. М.: Новое литературное обозрение, 2005.
4. Эткинд 2001 a - Эткинд А. Новый историзм. Русская версия // «НЛО». - 2001. - № 1 (47). - с.7-40.
5. Эткинд 2001 b - Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 496 с.
6. Эткинд 2001 c - Эткинд А. Фуко и тезис внутренней колонизации: постколониальный взгляд на советское прошлое // «НЛО». - 2001. - № 3 (49). - с.50-74.
7. Etkind 2011 - Etkind A. Internal Colonization: Russia's Imperial Experience. - Cambridge: Polity, 2011.
8. Said 1979 - Said E.W. Orientalism. - New York: Vintage Books Edition, 1979. - 394 pp.
* Работа выполнена в рамках исследований по гранту РФФИ № 012…
[1] Said 1979
[2] Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.sup.org/book.cgi?id=20673
[3] Электронный ресурс. Режим доступа: http://magazines.russ.ru:81/nlo/2001/47/edkin.html
[4] Электронный ресурс. Режим доступа: http://magazines.russ.ru:81/authors/e/etkind/
[5] Важным, по мнению автора, визуальным маркером здесь выступило различие между бритыми дворянами и бородатыми представителями прочих сословий. Именно сословному квазирасовому конструированию подвластного общества при Петре I было посвящено сообщение А.Эткинда на презентации английского издания в Высшей школе экономики в 2012 г.
Рецензия на книгу: Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / Александр Эткинд; авториз. пер. с англ. В.Макарова. - М.: Новое литературное обозрение, 2013. - 448 с.: ил.
The Executive power of such a system of reference,
by which each discrete instance of real behavior
could be reduced down and back to a small number
of explanatory ‘original’ categories, was considerable
by the end of the nineteenth century. In Orientalism
it was the equivalent of bureaucracy in public administration.
E. Said Orientalism [1]
Александр Эткинд, психолог по российскому образованию, литературовед и культуролог по западному, только в моей библиотеке - человека, не имеющего отношения напрямую ни к культурологии, ни к литературоведению, и уж, тем более, к психологии - отмечен три раза. Это книга (Эткинд 2001b), статья «Фуко и тезис внутренней колонизации» (Эткинд 2001c), по поводу которой немало копий было сломано в вечерних беседах с друзьями-гуманитариями, и ещё одна книга (Хапаева 2005), популярное исследование по социологии гуманитарной науки, в котором автор рассматриваемого текста выступил одним из героев.
В более объективном ракурсе Эткинд - профессор русской литературы и культурной истории Кембриджского университета, ранее - преподаватель и исследователь других западных университетов и ЕУ СПб, автор трёх книг в 90-х годах (история психоанализа в России, переведённая на семь языков, очерки интеллектуальной истории Серебряного века, плюс исследование идейных связей и переплетения революционных и сектантских движений, материал которого неуклонно отражается в большинстве последующих работ автора). После 2000-го года: две книги на русском (Эткинд 2001b, а также сборник публицистических материалов), одна на английском (советская репрессивная система и память о ней в постсоветский период [2]), программно-теоретическая статья о «новом историзме» [3] (Эткинд 2001a), множество предметных статей (35 наименований только в журнальном зале интернет-проекта «Русский журнал» [4], плюс отдельные тематические узлы рассматриваемой книги, опубликованные в Ab Imperio, Russian Review, The Journal of Eurasian Studies и тематических сборниках). И, наконец, сама «Внутренняя колонизация»; сначала - английский оригинал (Etkind 2011), затем - авторизованный перевод. Параллельно, как вспомогательный текст, мы будем также рассматривать сборник статей (Кукулин, Уффельман, Эткинд 2012), вышедший по итогам конференции, посвящённой внутренней колонизации (ещё одна, и не единственная, работа А.Эткинда уже как редактора).
Разговор о книге приходится начинать с определения внутренней колонизации - как это проделано и в ней самой (с. 16-18), и в сборнике статей, и вообще, в любом тексте, употребляющем в качестве основного этот по признанию автора «оксюморонный термин». Самая простая из существующих дефиниций внутренней колонизации это - «применение практик колониального управления и знания внутри политических границ государства» (Кукулин, Уффельман, Эткинд 2012: 12). Более сложные описания данного понятийного поля обращают внимание на грамматическую неоднозначность и самореферентность (навязанная самим себе колонизация, внутренний контроль, самодисциплина) термина, смешивающего субъект и объект действия. Во введении к книге дан также обзор обращений к теме и различных пониманий внутренней колонизации (с. 17-20) - от русских историков XIX века и прусских политиков рубежа XIX-XX столетий до Ханны Аренд, Майкла Хетчера, Юргена Хабермаса и даже современных российских публицистов имперско-ностальгического и этнонационалистического толка. Оттенки, надеемся, станут ясны далее - при разборе разделов книги.
Ключевая проблема и один из важнейших выводов книги - это применимость постколониальной теории к истории России. Эдвард Саид в Ориентализме видел во всём разнообразии мировой истории последних двух столетий в основном «эталонных» колонизаторов (Британия и Франция) и «эталонные» колонии (страны Африки, в основном северной). В этой поляризованной схеме в обширной переходной серой зоне теряются очень многие примеры и ситуации, а российской истории эта схема на первый взгляд как бы и не касается вовсе. Ключевое, на наш взгляд, достижение автора - это изложение всё тех же сюжетов о культурной гегемонии, политическом доминировании, колониальном знании и его влиянии на административную практику, экспансии и ассимиляции на местном (российском) материале.
Актуальность подобного действия и подобной книги трудно переоценить. Последние 20 лет развития российской истории как дисциплины прошли, на наш взгляд, в ожидании новой большой парадигмы, которая бы пришла на смену марксистской. Как и в гуманитарных науках в целом надежды были на интеллектуальное «воссоединение» с Западом, на переводы или же на новое поколение молодых учёных. Ни одна из этих надежд не оправдалась, в основном, в силу того, что эпоха больших парадигм просто закончилась. Те самые молодые учёные предпочитают локалистику и сторонятся широких тем, а переводы транслируют многообразие враждующих или даже не замечающих друг друга схем на Западе (Хапаева 2005). В этой ситуации хоть каким-то объединяющим полем стала институциональная тематика и история рождения национализмов. Для истории России (Российской Империи) XVIII-XIX веков этих тем оказалось достаточно для формирования активной и заметной в международной среде группы историков, известной непрофессиональному читателю по журналу Ab Imperio и серии книг Historia Rossica. Постколониальные исследования - ещё одно богатое объединяющее поле и его открытием Александр Эткинд сделал, по крайней мере, не меньше, чем Алексей Миллер и его товарищи. Похоже, что естественная конкуренция двух «больших подходов» не особо состоялась и намечается сотрудничество двух групп исследователей, что отрадно.
Кроме научной актуальности у рассматриваемой книги есть актуальность и общественно-политическая. Попытка вписать российскую историю в постколониальный контекст неизбежно затрагивает острые и «вечные» вопросы об особенностях российского общества и политического режима, месте России в мире, её отношениях с Западом, отношениях разных групп российского общества между собой. И в этом смысле книга может быть иронически обозначена как «общая теория всего». Для современной истории и историков она действительно безбрежно широка. Отчасти это связано с особенностями самой постколониальной методы, отчасти с талантом и широким кругом интересов автора. Впрочем, всё это было уже хорошо видно по первой же статье на данную тему (Эткинд 2001c). Сейчас же статья и тезис внутренней колонизации выросли в монографию, сборник статей и целую группу историков, готовых разрабатывать тематическое поле, в котором «Ориентализм» Эдварда Саида, излагающий основы одной из популярных, признанных и ещё существующих больших теорий, находит российскую прописку.
Собственно, вторая глава книги посвящёна любимым героям Саида, в их необычном с точки зрения классического колониализма положении, и самому Саиду. Робинзон Даниэля Дефо путешествует через Сибирь в Архангельск и далее - в Англию, зимует в Тобольске, ищет границу Европы и Азии, вступает в сложные отношения со ссыльным русским князем (с.48-52). Киплинг озабочен Россией и российско-британскими отношениями больше, чем это отражено у Саида, но хорошо видно по авторской прозе и поэзии (с.53-59). И, наконец, представлен сам Саид, в интерпретации А.Эткинда по причинам семейного характера почти до конца жизни аккуратно обходящий «второй мир» и его связи с первым и третьим (с.62-66). В предпоследней, одиннадцатой главе книги появляется ещё один обильно цитируемый и вспоминаемый Саидом автор - Джозеф Конрад, при рождении - Юзеф Коженевский, сын польского шляхтича, националиста и подпольщика, проследовавший за отцом в ссылку в Вологду, потом в Чернигов и, наконец, в десять лет нелегально попавший в австрийскую часть Польши. В «Сердце тьмы» Эткинд разыскивает слишком много следов этого травматического детского опыта из страны внутреннего колониализма, чтобы их можно было игнорировать.
Классические постколониальные сюжеты содержатся в третьей части книги (главы 6-8). Собственно эту часть текста и можно назвать Русским Ориентализмом: культурная дистанция как орудие колониализма и её конструирование в XVIII веке между русскими сословиями по тем же образным лекалам, что помогали выстраивать дистанцию между «естественно различающимися» с точки зрения европейцев того времени группами - расами [5]. Крепостное право, изобретение крестьянской общины, экзотизация «своих» и особые права и привилегии для европейских колонистов. Обширные биографии чиновников Министерства внутренних дел XIX века с их сложными клановыми - дружественными и семейными отношениями (среди них Перовские - от губернаторов до террористки, состоящие с ними в родстве Сергей Уваров и А.К. Толстой; Вл. Даль, М. Петрашевский, П. Мельников-Печёрский и А. Щапов). Портреты этих людей и описание хитросплетений их взаимных связей сплетается с историей рождения российского внутреннего колониального знания - от словаря Даля до экзотических и экспрессивных описаний русских старообрядцев и сект. Раздел затрагивает и те сюжеты, что бесспорно описываются в колониальном ключе уже более столетия (завоевание и администрирование Кавказа и Средней Азии). Соединяются темы внутренней и внешней колонизации в фигуре Василия Григорьева - востоковед с академическим образованием, участник и энтузиаст жестоких карательных экспедиций против местного населения на оренбургской границе, он поучаствовал в бюрократических дискуссиях о «черте оседлости», украинском наречии, университетах и, наконец, занял пост верховного цензора империи.
Именно здесь видна дополнительная специфика вопроса. В принципе, о России как одной из колониальных держав второй половины XIX века особых споров никогда не велось - этот её статус был утверждён ещё в марксистской историографии. Однако, на мировом фоне эта периферийная сила второго, а то и третьего порядка вряд ли могла привлечь серьёзное внимание историков. Представление о территориях империи за пределами Средней Азии и Кавказа (вариант - Европейской России) как своеобразной метрополии размывается с помощью концепции «колониального бумеранга» Х. Арендт (с.19, 266), прекрасно проиллюстрированной примером Григорьева. Но это только первый шаг. Если коренные жители метрополии подвергаются экзотизации и становятся объектом колониального знания, а культурная дистанция ориентируется на сословный, а не территориальный принцип, то можно ли о метрополии говорить вообще? В таком ракурсе вся территория Российской Империи, а не только захваченные в XIX веке её части, оказывается ареалом приложения специфического вида колониализма, в которой устанавливать само различие между внешней (более схожей с «классическими» образцами) и внутренней его формой не до конца корректно. Если же говорить о метрополии в территориальном разрезе, то, видимо, к ней можно отнести Царское Село, другие резиденции императорской фамилии и центральные части Санкт-Петербурга и Москвы. Более широкие варианты имперского ядра уже составлялись публицистами националистического толка, следовавшими европейским примерам (Миллер 2008: 147-148). В первой главе книги, собственно, и идёт речь о политической элите империи как единственном субъекте российского колониализма.
Лучше всего специфика российского колониализма видна на примере странных и противоречивых отношений с элитами и населением западных территорий империи - Польши и Прибалтики, в отношении которых хорошо просматривается то и дело всплывающая по тексту проблема политического доминирования без культурной гегемонии в колониальной практике. Автор выбрал малоизвестный и оттого особо ценный сюжет захвата и временного присоединения к России Восточной Пруссии во время Семилетней войны (девятая глава). Через призму судеб Иммануила Канта и его ученика Иоганна Гердера, оказавшихся российскими подданными, и Андрея Болотова, русского штабного офицера, проходящего службу в Кёнигсберге и пытающегося стать «своим» для немецкого населения, рисуется крайне занимательная история, по которой историки всегда проходились довольно поверхностно.
Самая спорная по признанию автора пятая глава похожа на попытку вскрыть причины формирования столь причудливой модели колониализма. Собственно, спорность её в самой интеллектуальной операции, исходящей из возможности существования какой-то одной большой, почти объективной причины для сложного явления, сама фактура которого носит явно культурно-психологический конструируемый характер. Тем не менее, значительная часть читателей вполне серьёзной и сдержанной научной литературы проводит подобные операции самостоятельно - автор же читателя как бы упреждает, предлагая ему определённые правила для разговора, имеющего заведомо публицистический характер.
Итак, перед нами история пушного промысла - от последних столетий существования Новгородской республики до первого века Российской империи. В собственно научном смысле это вполне современный постколониальный сюжет, акцентирующий тему насилия. Автор рисует целую пирамиду насилия - от пушных зверей до первых лиц государства, принуждение и смерть в ней нарастают сверху вниз, а прибыли - снизу вверх. Этот сюжет, кстати, единственный связывает книгу с историей домодерных обществ и медиевистикой (на теоретическую неприменимость теоретических выкладок автора к собственному материалу жаловался один мой знакомый византинист). Сквозь же него проступает широкая идея ресурсно зависимого общества (и государства), в котором политическая машина не зависит от навыков и умений подданных, занимаясь исключительно продажей вовне извлечённых ресурсов и перераспределением вырученных от этого материальных благ. В таких условиях верхние слои общества, грубо говоря, могут выстраивать столь причудливые стратегии управления обществом, насколько будет хватать их кругозора и фантазии.
Наконец, дополнительные штрихи к портрету русского внутреннего колониализма намечены в десятой и двенадцатой (последней) главах. Здесь любимая для автора история сектантов и революционеров (скажем, ей же посвящена одна из книг автора и раздел в книге 2001-го года - Эткинд 2001b: 55-113), в данном случае поворачивающаяся гранью, в которой студенты-радикалы становятся носителями экзотизирующего колониального знания «о народе», сформулированного несколькими десятилетиями и главами до того. Народ радикалы представляют себе чуть ли не наполовину тайными сектантами, а потому - стихийными врагами империи. Они хотят использовать экзотических и удивительных сектантов для реализации своих политических проектов, но по сути лишь заявляют свою претензию на включение в состав сословной «метрополии», приобщаясь к коллективному колониальному действию. Двенадцатая глава - реализация авторской заявки на преодоление разрыва между историей и литературой. Постулируя необычно большую роль высокой культуры в историческом процессе в России, автор проходит по многим авторам и сюжетам русской литературы - от Островского до Лескова и Достоевского, перекладывая и эти истории на постколониальный лад. Третья и чётвёртая глава посвящены не литераторам, но тоже людям слова - историкам в их попытках родить адекватный дискурс об империи и её колониальных практиках, обращённых на саму себя. Между историками и литераторами XIX столетия - сами сюжеты культурно-интеллектуальной колонизации, которым они посвящали свои труды.
В целом книга очень широка по охватываемым ей сюжетам - как уже понятно из описания глав - это не предметное исследование «об одном». Скорее речь идёт о многочисленных вариациях ключевого для автора тезиса. В принципе, книга могла бы быть написана о том же самом, но на другом материале. Впрочем, вероятно, то же самое можно сказать и об «Ориентализме». Всё это дополняется авторским стилем - простым и доступным среднему читателю, который ряд представителей академической среды, однако, могут воспринять как приношение жанру публицистики, и принципиальной ориентацией, в том числе, на массового читателя. Так, среди рецензий на книгу, обозначенных на сайте издателя, почти нет научных - лишь статья для кантовского сборника, появившаяся, очевидно, благодаря девятой главе книги, и рецензия на оригинальное англоязычное издание на сайте, редактируемом молодыми украинскими историками. Остальные рецензии ориентированы на вполне образованного и критически мыслящего, но не обязательно относящегося к академической среде читателя - «Ведомости», «Коммерсант», «Афиша», «Литературная газета», телеканал «Дождь». Так рекламируют non-fiction, и, очевидно, что сам автор рассчитывает на популярность среди читателя интересующегося, но не являющегося специалистом по поднятым темам. Считать ли подобную стратегию минусом или плюсом книги - частное решение каждого.
Что касается недостатков текста, или шероховатостей, то порой складывалось ощущение, что ряд утверждений, которые можно назвать ошибками, сделаны почти намерено. Автор писал «большой текст» и в некотором роде ему было не до мелочей. Так Священный союз оказывается первой попыткой интеграции в Европе (с.13), истощение пушных ресурсов почти автоматически приводит к краху Новгородской республики и Смутному времени (глава 5), что входит в некоторый диссонанс даже с приведёнными самим автором данными. И, наконец, колония гернгутеров Сарепта, основанная в XVIII веке недалеко от Царицына, перерастает «в город, более известный как Царицын, Сталинград и Волгоград» (с.206; Сарепта-на-Волге существовала под своим названием до 1920 года, в котором была переименована в Красноармейск и получила статус городского поселения, в 1931 г. присоединена к Сталинграду).
Для неподготовленного читателя и по прочтении книги может остаться не до конца прояснённым вопрос о чётких определениях внутренней колонизации. Для этого придётся снова вернуться к введению и перечитать его уже с учётом всех приведенных в тексте case studies. Оптимально же соединить чтение рассмотренной книги с упомянутым сборником статей, где дефиниции более определённы и необходимым теоретическим рассуждениям отведено больше места. Ещё лучше динамика авторской мысли отслеживается с учётом статьи 2001 года.
Книга рекомендуется в первую очередь студентам-историкам младших курсов, специалистам по различным аспектам истории Российской империи, исследователям, вовлечённым в междисциплинарные проекты.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Кукулин, Уффельман, Эткинд 2012 - Там внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России: Сб. статей/ Под ред. А.Эткинда, Д.Уффельмана, И.Кукулина - М.: Новое литературное обозрение, 2012. - 960 с.: ил.
2. Миллер 2008 - Миллер А. Империя Романовых и национализм. Эссе по методологии исторического исследования. - М.: Новое литературное обозрение, 2008. - 248 с.
3. Хапаева 2005 - Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов. Гуманитарные науки и революция понятий. М.: Новое литературное обозрение, 2005.
4. Эткинд 2001 a - Эткинд А. Новый историзм. Русская версия // «НЛО». - 2001. - № 1 (47). - с.7-40.
5. Эткинд 2001 b - Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 496 с.
6. Эткинд 2001 c - Эткинд А. Фуко и тезис внутренней колонизации: постколониальный взгляд на советское прошлое // «НЛО». - 2001. - № 3 (49). - с.50-74.
7. Etkind 2011 - Etkind A. Internal Colonization: Russia's Imperial Experience. - Cambridge: Polity, 2011.
8. Said 1979 - Said E.W. Orientalism. - New York: Vintage Books Edition, 1979. - 394 pp.
* Работа выполнена в рамках исследований по гранту РФФИ № 012…
[1] Said 1979
[2] Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.sup.org/book.cgi?id=20673
[3] Электронный ресурс. Режим доступа: http://magazines.russ.ru:81/nlo/2001/47/edkin.html
[4] Электронный ресурс. Режим доступа: http://magazines.russ.ru:81/authors/e/etkind/
[5] Важным, по мнению автора, визуальным маркером здесь выступило различие между бритыми дворянами и бородатыми представителями прочих сословий. Именно сословному квазирасовому конструированию подвластного общества при Петре I было посвящено сообщение А.Эткинда на презентации английского издания в Высшей школе экономики в 2012 г.