Enigma Variations. Вариации на тему (IV).
В шкатулке оказались золотые карманные часы, золотые запонки и перьевая ручка, лежащая в футляре с выцветшей зелёной подкладкой. С одной стороны на ручке золотыми буквами было выгравировано полное имя моего деда, которое было и моим именем.
- Кто бы мог подумать! - воскликнула моя мама. Это были запонки с инициалами ее свекра, которые он очень любил, скорее всего, еще с его студенческих дней в Париже. Она также вспомнила, что видела карманные часы, правда, много лет назад.
Наверное, он оставил здесь все эти вещи уже давно, но, так как он не вернулся после автомобильной катастрофы, никто не заметил, что они исчезли.
- И вот они неожиданно здесь - а его нет, - моя мама, казалось, была погружена в свои мысли, - я очень любила его, а он меня.
Джиованни прикусил нижнюю губу и задумчиво кивнул.
- Самое жестокое в смерти это то, что они всегда напоминают о себе таким образом, что застают нас совершенно беззащитными, не так ли, синьор Джиованни? - спросила мама.
- Да, - согласился он. - Иногда только желание сказать им что- то, что было бы важно для них, или спросить о людях и местах, знакомых лишь им одним, напоминает нам о том, что они никогда не услышат нас, не ответят, не позаботятся. Но, возможно, это еще страшнее для них - может быть, именно они - те, кто взывают к нам, а мы не слышим и остаёмся безразличными.
Нанни, судя по всему, уже познал горе в своей жизни. Я заметил, как он мгновенно перестал улыбаться и стал серьезным.
Серьезным он мне тоже нравился.
- Да вы философ, синьор Джиованни, - сказала моя мама с понимающей улыбкой, все еще держа в руках открытую шкатулку.
- Я не философ, синьора. Я потерял мою мать несколько лет назад. Почти сразу после нее и отца. Прежде, чем я смог осознать это, я стал сиротой, хозяином мастерской и родителем для моего младшего брата. Мне все еще нужно было бы спросить у них так много, и я мог бы столькому научиться у моего отца. Все, что он оставил, едва лишь следы.
Наступило неловкое молчание. Нанни продолжил исследовать стол и, после осмотра шарниров сообщил, что кто- то уже работал над ними раньше. Что и объясняет их хорошее состояние.
- Возможно, это был мой дед, - сказал он.
Моя мама собралась было завести старые золотые часы, но ebanista* остановил ее .
- Это может повредить механизм. Лучше сперва показать их специалисту.
- Часовщику? - наивно спросила она.
- Часовщик здесь идиот. Лучше кому- то на материке, - ответил он.
- Он может кого- нибудь посоветовать?
- Да.
Он смог бы сам отвезти их часовщику, когда поедет на материк в следующий раз.
Она задумалась на мгновение и сказала, что попросит сделать это моего отца.
- Capisco, понимаю, - ответил он и отстранился с покорным жестом человека, уличенного в преступлении, которого он не совершал, но при этом достаточно великодушного, чтобы смириться с подозрением тех, кто не доверяет его благим намерениям.
Мне не понравилось решение моей мамы. Но мне нечего было сказать, чтобы опровергнуть ее подспудное обвинение, не привлекая к нему еще бо́льшего внимания.
И, тем не менее, одним этим словом ebanista выразил то, что он рад был помочь.
Мама, все еще погруженная в раздумья о содержимом шкатулки, ничего не ответила.
Не нарушая ее молчания и, возможно, не зная, что еще сказать, синьор Джиованни окинул взглядом гостиную и, через несколько мгновений вернувшись, наконец, к цели своего посещения, сказал, что заберет стол с собой и отреставрирует так, что он будет выглядеть, как в день его создания. Он узнаёт стиль, но пока не хотел бы определяться с именем мастера, тем более, что его подпись под столешницей стерлась от времени.
Особенно его восхищает, - заметил он, поднимая стол и укладывая его на плечи, - то, что мастер, похоже, решил не использовaть гвоздей нигде, кроме как в креплениях шарниров. Но он пока не уверен в этом и сообщит нам позже. На днях он зайдет снова и заберет рамы, - сказал Нанни и вышел из нашего дома, а мы с мамой остались стоять на пороге.
- Возьми, теперь она твоя, - сказала моя мама и отдала мне перьевую ручку деда, которая, по счастливому распоряжению судьбы, оказалась "Пеликаном". Эта ручка выглядела совершенно так же, как и те, что продавались в магазинчике канцелярских товаров неподалеку от моей школы. Но я не обрадовался. Я получил ее в запоздалое, случайное пользование, а не в подарок, но все же на ней стояло мое имя, и это мне понравилось.
Пока мы стояли и смотрели вслед синьору Джиованни, мама рассказала мне странную историю, которую она слышала от моего деда: однажды, в его студенческие годы в Париже, когда он писал что то этой ручкой, он уронил ее и, в спешке поймав, укололся острием.
- И что? - спросил я, не видя в этом смысла.
- На его ладони осталась крошечная татуировка. Он очень гордился ею. Любил рассказывать историю о том, как это произошло.
- Почему ты рассказала мне об этом?
- Просто так, - ответила она. - Наверное потому, что мы все хотели, чтобы он увидел тебя. Твой отец любил его больше всех на свете, я думаю. В любом случае, он наверняка пожелал бы, чтобы эту ручку получил ты. Может быть, она поможет тебе на предстоящих экзаменах.
Позже, осенью, когда я пересдавал латынь и греческий, она помогла.
Через несколько дней Нанни вернулся, чтобы забрать рамы. Мой отец приехал с более ранним паромом и уже был дома.
Когда мы услышали звонок в дверь, мой отец встал и сам пошел открывать. Гог и Магог, как всегда, последовали за ним.
- Stai bene? Ты в порядке? - спросил он, как только увидел Нанни, стоящего у двери.
- Benone, e tu? - В порядке, а ты?
Он сообщил, что пришел за рамами и очень спешит. Потом потрепал собак по головам.
- Как локоть? - спросил мой отец.
- Намного лучше.
- Ты делал то, что я тебе говорил?
- Я всегда делаю - ты знаешь -
- Да, но делал ли ты это тридцать секунд каждый раз?
- Даааа!
- Покажи мне, как.
Нанни начал показывать, как именно он выполнял эту особую растяжку руки, которую посоветовал делать мой отец, но, увидев меня у дверей, удивленно выпалил - Привет, Паоло! - будто мое присутствие было для него сюрпризом, или же он вообще забыл, что я существую и живу здесь.
Он опустил руку и направился прямиком в гостиную, где обе рамы стояли у стены. Там он обменялся несколькими комплиментами с моей мамой, которая читала какую- то новеллу, сидя на диване и осведомился, удалось ли ей отдать в ремонт часы.
- К сожалению, еще нет. - с досадой ответила она. Моя мама не любила, когда ей напоминали, что она упустила что- то из виду.
В этот момент, когда мы все четверо стояли в гостиной, наступило неловкое молчание.
- А ты знала, что он - самый лучший пловец в Сан Джиустиниано? - обратился мой отец к маме.
- Ma che cosa stai a dire? Да что ты такое говоришь? - запротестовал Нанни.
Конечно, я знал, что мой отец любил плавать каждое утро перед завтраком и потом с первым паромом уезжал на материк, но я не знал, что Нанни тоже был пловцом.
- Мы его прозвали Тарзан.
- Тарзан, какое милое имя, - сказала мама с оттенком иронии в голосе, будто она никогда не слышала это слово раньше и была полна решимости не участвовать в бессмысленной болтовне какого то провинциального реставратора, который подшучивает над всемирно известным ученым. Приятельский тон отца по отношению к Нанни раздражал ее, я бы сказал.
- Вы должны услышать, как он имитирует крик Тарзана. - и, обернувшись к Нанни - Покажи им.
- Ни в коем случае.
- Он кричит и потом плывет. Однажды он переплыл залив за четыре с половиной минуты. Я делаю это за восемь.
- Если не сдаешься вообще, - усмехнулся Нанни. - На самом деле, минут десять- одиннадцать выглядят более реально.
После чего, ощутив напряжение, повисшее в комнате, он быстро развернулся и, как обычно, непринужденно попрощался.
- Alla prossima. До скорого.
- Si.- согласился мой отец.
Мне нравилось их товарищеское общение и то, как они подшучивали друг над другом. Я редко видел моего отца таким - оживленным и по- мальчишески озорным.
- Что ты думаешь о нем? - спросил он маму.
- Кажется, приятный парень - ответила она, предприняв попытку выглядеть беспристрастно, но в ее голосе звучали нотки скрытой неприязни, возможно, и не совсем подлинной, но именно это было ее манерой налагать вето на все то, что было привнесено в нашу семью не ею. Но потом, заметив, как отец раздраженно пожал плечами, давая понять тем самым, что она могла бы все же сказать что- то хорошее о бедняге, она добавила - У него очень красивые ресницы. Женщины замечают такое.
Я не заметил его ресниц. Но с другой стороны, может быть, именно поэтому я не мог выдержать его взгляда. Его глаза были самыми прекрасными, которые я когда- либо видел и безусловно, единственно на них я мог обратить свое внимание.
- Все равно, он слишком самоуверенный и наглый. Явно не знает, где его место, не правда ли?
Я был уверен, что такую смену настроения и ее раздражение вызвало не просто появление Нанни в нашем доме и то, как бесцеремонно он прошел в гостиную, а - фамильярное "ты", с которым он обращался к человеку, нанявшему его на работу.
* краснодеревщик ( итал.) Примечание переводчика.
- Кто бы мог подумать! - воскликнула моя мама. Это были запонки с инициалами ее свекра, которые он очень любил, скорее всего, еще с его студенческих дней в Париже. Она также вспомнила, что видела карманные часы, правда, много лет назад.
Наверное, он оставил здесь все эти вещи уже давно, но, так как он не вернулся после автомобильной катастрофы, никто не заметил, что они исчезли.
- И вот они неожиданно здесь - а его нет, - моя мама, казалось, была погружена в свои мысли, - я очень любила его, а он меня.
Джиованни прикусил нижнюю губу и задумчиво кивнул.
- Самое жестокое в смерти это то, что они всегда напоминают о себе таким образом, что застают нас совершенно беззащитными, не так ли, синьор Джиованни? - спросила мама.
- Да, - согласился он. - Иногда только желание сказать им что- то, что было бы важно для них, или спросить о людях и местах, знакомых лишь им одним, напоминает нам о том, что они никогда не услышат нас, не ответят, не позаботятся. Но, возможно, это еще страшнее для них - может быть, именно они - те, кто взывают к нам, а мы не слышим и остаёмся безразличными.
Нанни, судя по всему, уже познал горе в своей жизни. Я заметил, как он мгновенно перестал улыбаться и стал серьезным.
Серьезным он мне тоже нравился.
- Да вы философ, синьор Джиованни, - сказала моя мама с понимающей улыбкой, все еще держа в руках открытую шкатулку.
- Я не философ, синьора. Я потерял мою мать несколько лет назад. Почти сразу после нее и отца. Прежде, чем я смог осознать это, я стал сиротой, хозяином мастерской и родителем для моего младшего брата. Мне все еще нужно было бы спросить у них так много, и я мог бы столькому научиться у моего отца. Все, что он оставил, едва лишь следы.
Наступило неловкое молчание. Нанни продолжил исследовать стол и, после осмотра шарниров сообщил, что кто- то уже работал над ними раньше. Что и объясняет их хорошее состояние.
- Возможно, это был мой дед, - сказал он.
Моя мама собралась было завести старые золотые часы, но ebanista* остановил ее .
- Это может повредить механизм. Лучше сперва показать их специалисту.
- Часовщику? - наивно спросила она.
- Часовщик здесь идиот. Лучше кому- то на материке, - ответил он.
- Он может кого- нибудь посоветовать?
- Да.
Он смог бы сам отвезти их часовщику, когда поедет на материк в следующий раз.
Она задумалась на мгновение и сказала, что попросит сделать это моего отца.
- Capisco, понимаю, - ответил он и отстранился с покорным жестом человека, уличенного в преступлении, которого он не совершал, но при этом достаточно великодушного, чтобы смириться с подозрением тех, кто не доверяет его благим намерениям.
Мне не понравилось решение моей мамы. Но мне нечего было сказать, чтобы опровергнуть ее подспудное обвинение, не привлекая к нему еще бо́льшего внимания.
И, тем не менее, одним этим словом ebanista выразил то, что он рад был помочь.
Мама, все еще погруженная в раздумья о содержимом шкатулки, ничего не ответила.
Не нарушая ее молчания и, возможно, не зная, что еще сказать, синьор Джиованни окинул взглядом гостиную и, через несколько мгновений вернувшись, наконец, к цели своего посещения, сказал, что заберет стол с собой и отреставрирует так, что он будет выглядеть, как в день его создания. Он узнаёт стиль, но пока не хотел бы определяться с именем мастера, тем более, что его подпись под столешницей стерлась от времени.
Особенно его восхищает, - заметил он, поднимая стол и укладывая его на плечи, - то, что мастер, похоже, решил не использовaть гвоздей нигде, кроме как в креплениях шарниров. Но он пока не уверен в этом и сообщит нам позже. На днях он зайдет снова и заберет рамы, - сказал Нанни и вышел из нашего дома, а мы с мамой остались стоять на пороге.
- Возьми, теперь она твоя, - сказала моя мама и отдала мне перьевую ручку деда, которая, по счастливому распоряжению судьбы, оказалась "Пеликаном". Эта ручка выглядела совершенно так же, как и те, что продавались в магазинчике канцелярских товаров неподалеку от моей школы. Но я не обрадовался. Я получил ее в запоздалое, случайное пользование, а не в подарок, но все же на ней стояло мое имя, и это мне понравилось.
Пока мы стояли и смотрели вслед синьору Джиованни, мама рассказала мне странную историю, которую она слышала от моего деда: однажды, в его студенческие годы в Париже, когда он писал что то этой ручкой, он уронил ее и, в спешке поймав, укололся острием.
- И что? - спросил я, не видя в этом смысла.
- На его ладони осталась крошечная татуировка. Он очень гордился ею. Любил рассказывать историю о том, как это произошло.
- Почему ты рассказала мне об этом?
- Просто так, - ответила она. - Наверное потому, что мы все хотели, чтобы он увидел тебя. Твой отец любил его больше всех на свете, я думаю. В любом случае, он наверняка пожелал бы, чтобы эту ручку получил ты. Может быть, она поможет тебе на предстоящих экзаменах.
Позже, осенью, когда я пересдавал латынь и греческий, она помогла.
Через несколько дней Нанни вернулся, чтобы забрать рамы. Мой отец приехал с более ранним паромом и уже был дома.
Когда мы услышали звонок в дверь, мой отец встал и сам пошел открывать. Гог и Магог, как всегда, последовали за ним.
- Stai bene? Ты в порядке? - спросил он, как только увидел Нанни, стоящего у двери.
- Benone, e tu? - В порядке, а ты?
Он сообщил, что пришел за рамами и очень спешит. Потом потрепал собак по головам.
- Как локоть? - спросил мой отец.
- Намного лучше.
- Ты делал то, что я тебе говорил?
- Я всегда делаю - ты знаешь -
- Да, но делал ли ты это тридцать секунд каждый раз?
- Даааа!
- Покажи мне, как.
Нанни начал показывать, как именно он выполнял эту особую растяжку руки, которую посоветовал делать мой отец, но, увидев меня у дверей, удивленно выпалил - Привет, Паоло! - будто мое присутствие было для него сюрпризом, или же он вообще забыл, что я существую и живу здесь.
Он опустил руку и направился прямиком в гостиную, где обе рамы стояли у стены. Там он обменялся несколькими комплиментами с моей мамой, которая читала какую- то новеллу, сидя на диване и осведомился, удалось ли ей отдать в ремонт часы.
- К сожалению, еще нет. - с досадой ответила она. Моя мама не любила, когда ей напоминали, что она упустила что- то из виду.
В этот момент, когда мы все четверо стояли в гостиной, наступило неловкое молчание.
- А ты знала, что он - самый лучший пловец в Сан Джиустиниано? - обратился мой отец к маме.
- Ma che cosa stai a dire? Да что ты такое говоришь? - запротестовал Нанни.
Конечно, я знал, что мой отец любил плавать каждое утро перед завтраком и потом с первым паромом уезжал на материк, но я не знал, что Нанни тоже был пловцом.
- Мы его прозвали Тарзан.
- Тарзан, какое милое имя, - сказала мама с оттенком иронии в голосе, будто она никогда не слышала это слово раньше и была полна решимости не участвовать в бессмысленной болтовне какого то провинциального реставратора, который подшучивает над всемирно известным ученым. Приятельский тон отца по отношению к Нанни раздражал ее, я бы сказал.
- Вы должны услышать, как он имитирует крик Тарзана. - и, обернувшись к Нанни - Покажи им.
- Ни в коем случае.
- Он кричит и потом плывет. Однажды он переплыл залив за четыре с половиной минуты. Я делаю это за восемь.
- Если не сдаешься вообще, - усмехнулся Нанни. - На самом деле, минут десять- одиннадцать выглядят более реально.
После чего, ощутив напряжение, повисшее в комнате, он быстро развернулся и, как обычно, непринужденно попрощался.
- Alla prossima. До скорого.
- Si.- согласился мой отец.
Мне нравилось их товарищеское общение и то, как они подшучивали друг над другом. Я редко видел моего отца таким - оживленным и по- мальчишески озорным.
- Что ты думаешь о нем? - спросил он маму.
- Кажется, приятный парень - ответила она, предприняв попытку выглядеть беспристрастно, но в ее голосе звучали нотки скрытой неприязни, возможно, и не совсем подлинной, но именно это было ее манерой налагать вето на все то, что было привнесено в нашу семью не ею. Но потом, заметив, как отец раздраженно пожал плечами, давая понять тем самым, что она могла бы все же сказать что- то хорошее о бедняге, она добавила - У него очень красивые ресницы. Женщины замечают такое.
Я не заметил его ресниц. Но с другой стороны, может быть, именно поэтому я не мог выдержать его взгляда. Его глаза были самыми прекрасными, которые я когда- либо видел и безусловно, единственно на них я мог обратить свое внимание.
- Все равно, он слишком самоуверенный и наглый. Явно не знает, где его место, не правда ли?
Я был уверен, что такую смену настроения и ее раздражение вызвало не просто появление Нанни в нашем доме и то, как бесцеремонно он прошел в гостиную, а - фамильярное "ты", с которым он обращался к человеку, нанявшему его на работу.
* краснодеревщик ( итал.) Примечание переводчика.