Нежный пожарный. На смерть Гаврилы Лубнина
Вспоминая Гаврилу, я обнаружила, что каких-то выдающихся личных воспоминаний у меня немного: мы регулярно общались несколько лет, но преимущественно в общей тусовке. Он дружил с моим первым мужем Берсеневым - по большей части алкодружбой.
Мы вместе проводили время в кафе «Рассана» на Фуриках, он бывал у меня дома в коммуналке на Потемкинской. Когда родился Егор, Гаврила стал его крестным.
Я мало что помню из ежедневных событий того времени. Причем это отчасти сознательный выбор.
Получается, говорить можно разве что о собственном внутреннем ощущении от этого удивительного человека.
Как ни банально это звучит, Гаврила был человеком добрым, простым и жизнерадостным. От него всегда шло ровное тепло, такое - с оттенком веселья, но всегда беззлобного. Странно читать сейчас про сарказм и злую иронию в его картинках. Они просто становились грустнее и безнадежнее с возрастом.
Недавно в тг-канале «Русский шаффл» Олег Кормунин написал про группу «Кирпичи»: такая хорошая была группа, но к сожалению в 90-е ужасно нездоровый образ жизни все вели! Олегу немедленно прилетело в панамку от олдов, и в целом справедливо: слова «90-е» и «образ жизни» в одном предложении действительно выглядят невероятно комично для тех, кто их застал. Образ жизни - это что-то, что мы выбираем, выстраиваем в систему. А в 90-е это была просто жизнь, без образа. И была она неприглядной - пьяной, бедной, неустроенной. Но то была молодость наша.
Я жила в огромной коммуналке на Потемкинской, у меня были терки с соседями, один из них был афганец Сережа с ПТСР, который всё вокруг регулярно громил; один раз, когда меня не было, сломал дверь и разнёс мою комнату в щепки. Другие алкаши были посмирнее. Мы регулярно вызывали ментов - то они мне, то я им. Не помню, чтобы менты хоть раз пришли.
Гаврила приходил и играл песни. Пел громко. Я пыталась попросить петь потише, Берсенев меня затыкал - это же такие песни, как их можно потише! Соседи нас ненавидели и считали алкашами, да мы наверное ими и были. Один раз они зашли и не увидели баттла водки посреди стола - и тогда решили, что мы наркоманы.
Мне кажется, в те времена меня исчерпывающе описывали Гаврилины строчки:
Ты растешь как трава
Тебе четверть века
У тебя на плечах голова -
Голова-калека…
Однажды у меня в гостях пьяный Гаврила снял футболку и разрисовал себе туловище черным маркером. Попозже его стали уговаривать лечь уже поспать. Шевелиться к тому моменту он особо не мог, но на лице отразилось мучительное переживание: нельзя же фломастером на простыню! Запачкаю.
Я на всю жизнь это запомнила.
Когда я стала постарше, сформулировала качества, которые мне в людях (да и не только в людях) кажутся особенно ценными. Основных оказалось два: свобода и чистота. Они состоят в некотором противоречии, свобода редко оказывается чистой, а чистота накладывает ограничения на свободу. Когда я думала, кто мог бы их без ущерба объединить, это всегда оказывался Гаврила.
Как-то раз Гаврила зашел в гости, я болела, простудилась. Еды особо не было, я сварила кукурузную кашу. Он нарисовал мне картинку и подписал:
Я в берете, в теплом шарфе
Блюз играл на арфе Марфе
Чтобы Марфа не болела -
Кукурузну кашу ела.
Когда кто-то беременел, Гаврила говорил: съела мяч. Я однажды тоже так съела мяч, и через положенное время у меня родился сын Егор.
Я редко про это воспоминаю и еще реже рассказываю. Тогда все было очень плохо. Младенца сразу после родов забрали в реанимацию, он там лежал в кювете с огромной иглой капельницы в башке. На второй день жизни его отправили в больницу, а меня оставили пока что в роддоме. Потом меня выписали, я дни проводила в больнице, а на ночь уезжала домой. Было очень страшно, я как-то держалась из последних сил, важно было, чтобы молоко не пропало.
Отец сына стал намекать, что младенца надо крестить, и что наш недавно воцерковившийся друг настаивает, что сделать это нужно немедленно, прямо в больнице. Втыкая ногти в ладонь, чтобы не реветь, я отказалась.
Егора крестили через несколько месяцев, на Сретенье. Крестным был Гаврила, и для меня это было как торжество жизни. Еще через пару месяцев мы с отцом сына расстались.
Потом я познакомилась с Лешей, у нас родился Ваня, и довольно долго мы звали его исключительно пинососом - Гаврилино словечко из песни про Буратино. Кто такой пиносос? Тот, кто сосет пино - итальянское вино.
Застенчивость здорово мешала Гавриле выступать - согласно легенде, завязав пить, он завязал и петь на публике. Помню концерт в Ленсовета, на сцене «Колибри» и Гаврила - спиной к залу.
Когда мы обосновались в Парголово, Гаврила приехал ко мне на день рождения. Была ранняя мокрая весна, гости сидели на стволе поваленного дерева. Фролов по традиции приставал к моим подружкам, Гаврила все радовался - ну какое же хорошее русское название - Парголово! Пар в голове, здорово же!
Он тогда подарил мне деревянную картину с рыбой. И настаивал, что это наружная картина, ее надо вешать на внешней стене дома. Дома тогда никакого не было еще, а когда он появился, рыба все же поселилась внутри. Она и сейчас висит у меня над дверью в городской квартире. Посольство Скумбрии в Петербурге.
Была у него и минута славы. В начале 2000-х на радио вовсю крутили две новые песни - «Старый следопыт» и «Дэвид Копперфильд». Было такое странное, радостно-ревнивое чувство. Казалось, что вот еще немного - и Гаврила упорхнет куда-то в мир поп-рока. Но нет, он остался с нами.
В новый мир Гаврила так и не вписался. Жил с женой Наташей замкнуто и уединенно. Во время случайных уличных встреч ссылался на болезни. Его картинки из графических серий разлетались по интернету мемами (тогда это так еще не называлось). Жили своей жизнью, а автор превращался в таинственную полумифическую фигуру.
Картинки эти и стихи в сердце всегда, мне даже интересно - есть ли на свете ситуация, которую нельзя описать Гаврилиной строчкой. «Взлет, посадка, жизнь - загадка», «Не бойся нас, Герасим, мы тебе полрожи закрасим», «Как мы напились, Димка лег и стал похож на кошелек». Я люблю гадать на Гаврилиных книжках - вместо карт таро и книги перемен.
Бывали у него выставки, в основном в Борее, но тут все в тумане - только что в ВК просмотрела фильм с открытия выставки «Папино золото», и я там мелькаю с телефоном у уха, вот только не помню совсем ничего - ни картины, ни тот день, ни себя.
Постепенно он и на выставки перестал приходить. Одна из последних таких невстреч случилась в апреле 17 года. В этот день была презентация новой книги «Плавунец» на Лиговском, а еще был теракт в метро. Было жутко и горестно, весь город был в сиренах «скорых». Но и взаимопомощь была быстро налажена, люди подвозили друг друга до дома. Кое-как сквозь пробки и слезы я доехала до «Винилла скай» - и обрела новенький «Плавунец», самую мрачную из книжек.
Ну и конечно двухдневный концерт Гаврилиных песен в «Эрарте», который организовал Денис Рубин. Там Гаврилы тоже не было.
Мне кажется, песни я услышала раньше, чем познакомилась с Гаврилой. Или одновременно. Во всяком случае, альбом «Вода» слушался в 97-98 году регулярно. Тогда музыка еще делилась на жанры, и было непонятно, что это - на барда непохоже, музыка сложнее, слова отвлеченнее. Было ощущение роскоши, полноты, какого-то волшебного подарка или прогулки в таинственном саду. Их ещё особенно и не споёшь, да и не сыграешь, кто-то написал про септаккордовые гармонии, может и так.
Второй альбом, «Пьянство бритва», выпускался уже прямо при нас. Он был жёстче, но и смешнее - там и неизбывный «Валерик», и «Нина», и «Запоище» и «Цаката». И это было - как оправдание и надежда. Ведь может из этой всей нашей неприглядной жизни, из похмелий, окурков, бедности, бессмысленного шума - вырасти что-то настоящее. Может, не зря мы?
С третьим альбомом, «Бадяга», отношения сложнее, он неровный, но самые пронзительные песни - «Панама», «Бабочка», «Она обещала» - на нем.
Не могу выучить это танец, наверное, никогда и не пойму - как все это переплетено, жизнь, талант, судьба, щедрость их и жестокость; когда человек, чей дар живой и несомненный, сам себя спасти не в силах, а всех остальных - в силах.
И пожарный решил доказать,
Как он может с огнем совладать
И зажег деревянный дом
И бежал, и скрывался в нем.
Но нежный пожарный плакать умел
И поэтому он не сгорел
Сам он себя спасал -
В слезах огонь угасал.
Именной рисунок
Картина "Волны соленые, а мы влюбленные"
Гавриил Лубнин
Наружная рыба