о насущном
А за окном шумел город.
Его шорохи мягко доносились из-за растворённой рамы, проникали в комнату вместе с тёплым, уже совсем летним ветром. Солнце клонилось к закату, ласково обнимая облака у самого горизонта, выбрасывая нагоревшие оранжевые пятна на стены квартир.
Чистое вечернее небо, красное солнце (такое идеальное и вдохновенное для любителей изображать целующие парочки на фоне светила ), касание ветра, кровавые сполохи на обоях.
Романтика.
Романтика, смешивающаяся с серостью сумеречных углов, темнотой не включённого света, грязью и пылью, тянущейся из-за обёрнутого в пластик отверстия в стене, старостью «антикварного» ковра и ненавистным отблеском фоторамок.
Смешивающаяся с холодом и прострацией.
Озябшие пальцы нервно и жадно ловят обжигающий жар кружки с уже остывшим чаем. Губы притронулись к нему лишь раз, что бы зачерпнуть кипяток и обжечь к чертям того червя, что упрямо вгрызался в диафрагму. И червь этот явно прогрыз в ней уже не одно отверстие, иначе почему при каждом вздохе так холодит внутренности?
Притронулись лишь раз, лишь раз зачерпнули, лишь раз обожгли. Червь лишь угрюмо хмыкнул да плюнул кислотой в район чуть ниже солнечного сплетения. Неужели он прогрыз прямое отверстие из своего милого местечка в районе желудка прямо к тому самому месту, куда попала обжигающая капля?! Силён, силён… Тогда не удивительно, что так холодит. Потому что вместо лёгких - одна сплошная дырища, один сплошной огрызок мяса. Благо, ещё не загнившего. Значит, кипяток не поможет.
Чай остыл. Лишь керамика до сих пор держит в себе то тепло, то электричество, что колит отпечатки при каждом прикосновении. Ладони всё переносят стойко и лишь сильнее прижимаются к кружке, пальцы, подобно побитой жизнью, осторожной бродячей собаке, медленно приближаются и резко подаются назад при малейшей опасности и малейшем изменении.
Всё происходит исключительно автоматически. Пожалуй, пальцы сейчас наиболее полно отражают и выражают все метания мыслей в голове. Они сейчас - зеркало подсознания.
Зеркало души же не отражает ничего. Вообще ничего. Фольга отслоилась хлопьями, как старая краска с городских лавочек или детских площадок, являя смотрящему в теперь бесполезную стекляшку лишь стену. Настоящее старое зеркало ещё можно было бы использовать. Хоть как-то. Настоящее зеркало можно было бы разбить. Или вынести на помойку, где и оставить. Уйти и не оглянуться. Потому что настоящее зеркало - пусть и старое - это вещь.
С глазами всё не так просто. Фольга отслоилась. Вместо неё даже не стена. Вместо неё зияет чернота. С точки зрения человека, знакомого со светотенью, явление нормальное. Любой биолог - да и любой, способный мыслить человек - скажет, что внутри черепа лампочек нет, вот и черно внутри. Вот и зияет пустота через отколупавшуюся фольгу.
Зеркало души - молчит. Не простаивает, отражая неизменную, постепенно покрывающуюся пылью обстановку. Когда зеркало устаёт, оно не отражает вообще ничего. Даже свет. И с этим сложно что-то сделать.
Расфокусированный взгляд уставился в невидимую точку пространства. Истинный взор ушёл внутрь, отбивая ту самую чечётку ритмов по поверхности кружки. Зеркало отдыхает, пользуясь заминкой сознания. Влага скапливается на коже, накатывает на волоски ресниц… Но открытое окно впускает ветер, который её подсушивает, впускает пылинки, которые её впитывают.
Снова странный танец пальцев, будто змея делает ложные выпады, пытаясь найти брешь в реакциях и защите противника, пытаясь впиться в тело и впустить смертоносный яд. Снова холодит внутренности. На этот раз чуть сильнее - наверное, упёртое исчадие откусило ещё кусок.
Хотя казалось бы - куда ещё больше…
В глазах мелькает мысль, веки параллельно с усталым вздохом опускаются, выгоняя сырую пыль, воздух и лишнюю влагу. Размять затёкшее тело: движение лопатками, чувствующими прохладу угла, забирающего тепло даже сквозь наклеенные слои обоев, круг головой. А после - затылок утыкается в сходящиеся стены.
Во рту липко, внутри больно.
Ассоциации гоняют друг друга по кругу, выдавая всё те же однообразные, но не менее опасные от этого мысли. Сильнее сжать кружку, стиснуть зубы. Позавидовать себе несколько секунд назад, когда мысли скрылись за поворотом, ушли в подсознание, позволили чуть-чуть забыться и потерять всякую связь с эти миром.
Нет, бой продолжается. Мёртвые вспышки снова делают темноту ещё гуще. Упрямый червь видно нашёл жилу и сейчас изо всех сил тянет неподдающуюся органику, которая - это буквально слышно - по одному волокну сдаётся. Пальцы выбивают беззвучную дробь по жару. Последнее тепло уходит из чая и плеч. В ушах бьётся сердце, разбрызгивая во все стороны кровь из новопрокушенных ран. Всё это звучит. В разном ритме, в разных тональностях, в разных, не гармонирующих инструментах. Всё объединяется в ужасную какофонию звуков, бередящих нервы, разрывающих терпение на части.
Плохо. Очень плохо.
Но хуже было бы, если бы они слились в один общий марш, одновременно ударили по всему сущему, вошли в резонанс и в действительности разорвали бы терпение, нервы, волю на части.
Но тогда бы всё закончилось. А это не так уж и плохо.
По рёбрам прошла волна. Не холод воздуха, гуляющий по ходам червяка. Возбуждение нервов. Отголоски мелодии пальцев. Неприятно. Подобно сотне маленьких муравьёв, пробежавшихся по костям с внутренней стороны. Кольчатый паразит балуется с беличьей кисточкой размера, эдак, пятидесятого. Давай-давай… Пасть устала, теперь другими способами нервы дерём…
Пусть. Кипятка не будет - к чему снова испытывать кислоту. Кисть его ходит, кажется, по самой душе, с каждым разом вымарывая ещё одну её частичку.
Это нервы. Всего лишь нервы. Их не жалко. Пусть сдохнут полностью, по клеточке, лишь бы снова можно было окунуться взглядом темноту черепа, заглянут в подсознание, что бы оторваться от внешнего мира и разом забыть обо всём происходящем. Ненадолго. Потому что иначе можно пропустить момент, когда всё это закончится. И более того: пропустить момент, когда всё начнётся снова.
Этого допустить нельзя.
Где-то за окном всё ещё шумел город.