ЛИТЕРАТУРНЫЕ МИСТИФИКАЦИИ ПУШКИНА [6]
«Я никогда не читаю книг, на которые пишу критические отзывы. Ведь вы знаете, как легко угодить под влияние прочитанной книги...» - Оскар Уайльд, изрёкший этот афоризм в частной беседе в лондонском клубе между бокалом шампанского и сигарой, идеально сформулировал кредо любого литературного критика. Истинная задача которого - максимально точно оценить выбранное на заклание чужое творение, для чего критик просто обязан сохранять необходимую для этого объективность. Следовательно, наилучший критик - тот, кто ни при каких обстоятельствах не должен попасть под воздействие рецензируемого опуса, а этого можно добиться только единственным способом - его не читать ни при каких обстоятельствах. Традиционное оправдание в том, что он, критик, будто бы просматривает резецируемый текст «по диагонали» отметается: серьёзная литература (о другой мы говорить не будем) требует такого-же серьёзного изучения - не станете же вы читать учебник по квантовой механике в ночь накануне экзамена, пользуясь вышеизложенным методом? Между тем, печальный факт, что дела в отечественной критической мысли обстоят именно так, легко подтверждается: для этого достаточно прочесть первую попавшуюся под светлы очи рецензию с любого произвольно выбранного сайта, посвящённого обзору книжных новинок.В дальнейших рассуждениях будем придерживаться именно этого только что выведенного нами постулата, совершенно безосновательно распространив его действие не только на современную литературную критику, но и на такие серьёзные «отрасли народного хозяйства», как пушкиноведение. Достроенная к 1937-му году, отмечаемому в ту пору помпезному юбилею убийства поэта, эта башня из слоновой кости, выстроенная по лучшим рецептам моделирования вождистского культа, до сих пор прочно удерживала оборону от любых поползновений, не сдавая ни пяди. Классическое пушкинознание давно трансформировалось в разновидность религиозного культа, со своими жрецами, атрибутикой и ритуалами: любое дерзновенное вмешательство в столь серьёзную деятельность грозит любому несчастному неизбежным принесением оного в жертву.
Страница рабочей тетради А. С. Пушкина с его автопортретом ввиде "арапа", выездного лакея.
Книга Альфреда Баркова (1941 - 2004) «Прогулки с Евгением Онегиным» впервые издана в 1998 году (Тернополь, «Астон»), почти 20 лет назад. Её последствия для официального «пушкинознания» по-настоящему не осознаны, но воистину разрушительны: это мегатонный заряд под весь храм бронзового божества, возводимый его священнослужителями почти двести лет. Прямой аналог этой книги при весьма натянутом сравнении с историческими трудами о начале Великой Отечественной - это «Ледокол» Виктора Суворова: потенциал, в неё заложенный, сопоставим с энергией водородной бомбы. Всё остальное - вопрос времени.
На его, пушконоведения виртуальных руинах, я, на правах перевербованного неофита, не стану делать рекламу издательству (о чём меня никто не просил), а попытаюсь заняться сжатым конспектированием постулатов новообретённой веры и банальной популяризацией того, что должен прочесть каждый, кому неравнодушно имя «Пушкин». Итак, основные доказательства:
1. Лики поэта.
Мистифицировать, меняя маски рассказчика - постоянный (и малоизученный) творческий приём Пушкина. «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» были напечатаны без упоминания имени настоящего автора, а предисловие к ним (как и сам текст повестей) - ироничная мистификация, полная намеренных ошибок и противоречий. «Борис Годунов» - блестящая примерка маски Вильяма, нашего Шекспира, при том, что сама драма была изначально издана без указания авторства, с ныне утерянным и саркастически-противоречивым подзаголовком «Драматическая повесть, Комедия o настоящей беде Московскому государству, o царе Борисе и о Гришке Отрепьеве». В «Полтаве» свободолюбивый Пушкин надевает маску верноподданнического хроникёра, апологета Петра I, поэтому его Мазепа написан исключительно чёрной краской, что для диалектичного Пушкина (сравните Мазепу с его же Пугачёвым в «Капитанской дочке») никак не характерно. Логичный вопрос - а почему «Евгений Онегин», над которым поэт трудился почти целое десятилетие, вершина его творчества, воспринимается как повествование от лица самого Пушкина? «Как будто нам уж невозможно Писать поэмы о другом Как только о себе самом»?
2. «Евгений Онегин» - пушкинская мистификация.
Когда А. Бестужев выразил скептицизм в отношении художественных достоинств первой главы романа (покусившись на святое «нашевсё» - неслыханная по нынешним временам дерзость), задав литератору риторический вопрос: «Дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов?», Пушкин ответил: «Твоё письмо очень умно, но все-таки ты неправ, все-таки ты смотришь на Онегина не с той точки» [1].
А с какой?
Ответ мог быть таким: «Евгений Онегин» - это роман внутри романа, его большая часть - вставная новелла и написана она от лица самого Онегина.
Поначалу шокирует. Однако неспешно перечитаем начало романа (а лучше - весь), постараясь стать Бестужевым: большая часть первой главы - пошловатые рассуждения об актрисках и женских ножках. И это пишет Пушкин? «Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей» (1-XXV) - это слоган косметического салона? Да ладно, разве за преувеличенно-игривой интонацией бойкого повествователя не проглядывается прямая отстранённость от личности рассказчика? И ирония, переходящая в сарказм: «Я на досуге пишу новую поэму, «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы» [2].
3. Противоречие с письмом Татьяны.
Неразрешимый пушкинский силлогизм, десятилетиями лишавший сна и покоя поколения пушкиноисследователей - известные строфы из 3-ей главы (3-XXXI):
Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
При академическом прочтении подразумевается, что письмо Татьяны, адресованное Онегину, находится у автора, привычно тождественного самому Пушкину. Да, верно по тексту, но почему все решили, что между рассказчиком и автором всегда стоит знак равенства? Упомянутая часть главы при её буквальном чтении выглядит инородной: и потом, это как-то неприлично - переводить с французского и рифмовать чужие сердечные послания, пусть даже вымышленных героев. По сути, эти строфы лишние, если только письмо не хранится у того, кому адресовано. У Онегина:
Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего романа,
В глухой, далёкой стороне,
В благом пылу нравоученья,
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце говорит…
Здесь (8-XX) дано прямое тому подтверждение, что именно Онегин - его обладатель, и письмо Татьяны находится именно у него.
4. Перед дуэлью.
Накануне поединка Ленский проводит вечер у Ольги (6-XV. XVI. XVII):
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнём и вздохов, и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелёк;
Чтобы двухутренний цветок
Увял ещё полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Напыщенная речь Ленского выделена кавычками, два последних предельно сухих стиха - нет. Это - прямая речь рассказчика, что особо подчёркивается использованием повторяющегося через весь роман обращения к читателям: «друзья». Вообще-то, дуэль с Ленским - именно у Онегина, а никак не у Пушкина.
5. Отъезд Онегина.
После дуэли Онегин покидает имение - два последних стиха XLV-й строфы:
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть
И далее: «Дай оглянусь. Простите ж, сени, Где дни мои текли в глуши...», и т.д. Это место воспринимается как описание чувств Онегина при отъезде из деревни, но эта часть главы написана от первого лица: это он, сам рассказчик покидает собственное имение. Редкий момент: подлинный повествователь всегда настолько тщательно упрятан, что мы принимаем за него совсем другую фигуру.
6. «Читал - не читал»
Начало восьмой, завершающей главы (8-I):
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал...
Сочетание «читал» - «не читал» просто режет глаз и ухо и никак не соответствует нашему представлению об отточенности стиля Пушкина. Однако в черновике этой пушкинской строфы текст выглядел иначе; вот вариант, который первым приходит поэту в голову и ложится на бумагу:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Вергилием зевал...
А вот как эта же строфа выглядела уже в беловой рукописи:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Елисея,
А Цицерона проклинал...
Тоже неплохо, но самый первый вариант был лучше. Однако и эта версия почему-то не устраивает Пушкина, и в окончательном виде закрепилось то совершенно бездарное «читал - не читал», которое мы имеем в каноническом тексте. Как можно видеть, хорошее гению даётся легко и сразу, а плохого ему приходится добиваться в процессе кропотливой работы.
И ещё: в своих комментариях к «Евгению Онегину» В. В. Набоков указывал на избыточную насыщенность романа большим количеством галлицизмов - именно того, чего в своих остальных текстах поэт тщательно избегал. Тогда какую цель преследовал Пушкин, преднамеренно насыщая своё творение бросающимися в глаза стилистическими огрехами и противоречиями? Получается, что Пушкин на протяжении десяти лет методично придавал своему роману черты бездарного произведения, что, в общем-то, видно невооружённым глазом, хотя об этом и не принято говорить. Объяснение напрашивается одно: его «автор» Онегин - а не Пушкин.
7. Эпилог поэмы.
Роман считается незавершённым: такое утверждение означает признать его ущербность. Это неверно: не закончен «внутренний» роман, который взялся писать Онегин, опрометчиво пообещав написать «поэму в песен двадцать пять» (1-LIV), а сам с трудом и пропусками осилил восемь и кое-как начав девятую (главу «Путешествие…»). «Низкая художественность» романа, о которой говорили пушкинские современники и забыли наши (у которых каждая строка поэта - нетленный шедевр): это художественный приём, характеристика творческой манеры рассказчика. Своё же произведение Пушкин закончил, оно имеет пролог, эпилог и полностью им завершено. Где эпилог? Он выпал из романа, хотя прекрасно известен.
Он был опубликован в 1825 году одновременно с первой главой, под одной обложкой, как часть его самого. Более того, при переиздании в 1829 году первой главы Пушкин снова поместил под общую обложку и эпилог, и не его вина, что читающая и комментирующая публика до сих пор так ничего и не поняла
Всем известна крылатая фраза: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». Это «Разговор книгопродавца с поэтом», именно он - эпилог романа. В таком прочтении ему возвращается первоначальный смысл: получается, что рукопись продаёт не Пушкин, а постаревший Евгений Онегин, на самом деле здесь описано, как он сдаёт свои рифмованные мемуары в печать. Чтобы издать то, что мы привыкли видеть как роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
Поэтому «Разговор» следует читать в сочетании именно с первой главой романа, в которой в сжатом виде изложены основные этапы жизни Онегина. Тогда становится понятным, что в «Разговоре» изложен итог его неудавшейся любви, при этом становятся заметными очевидные параллели и прямые отсылки к содержанию романа, и в таком прочтении первая глава предстаёт как план пока ещё не написанного текста. Читаем «Разговор» дальше:
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?
Это - прямая речь Онегина: публикуя свои воспоминания, он жалеет, что отразил в них свои чувства к Татьяне, унизил перед ней свой «гордый ум» и так безнадёжно боготворил её.
В итоге, в ответ на уговоры издателя продать ему рукопись, прежде сомневающийся Онегин переходит на презренную прозу: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся». Это - последние строки романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
8. Пролог.
Если роман начинается эпилогом, то пролог, «пою приятеля младого», мы, соответственно, вроде-как находим в конце 6-ой главы: «Я классицизму отдал честь. Пусть поздно, а вступленье есть».
Поменять всё местами: разве это не по-пушкински? Нет, не так, всё ещё интересней.
Академически правильным считается, что герой совершил путешествие по России после дуэли с Ленским, то есть, в фабулу оно должно вписываться между действием седьмой и восьмой, заключительной глав. По Баркову, действие фабулы этих «Путешествий» происходит не после убийства Ленского, а до начала событий, описанных в фабуле «основного» повествования, то есть, ещё до того, как Онегин едет в деревню на похороны дядюшки. Как ни покажется парадоксальным, но окончание описания этого путешествия, вынесенного за пределы романа, содержится в первой главе:
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк.
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди-старика (1-LI).
То есть, Онегин на протяжении восьми лет предаётся светской жизни - она ему надоедает; он пытается заниматься самообразованием - ему становится скучно; он едет по Волге на Кавказ, в Крым, попадает в Одессу, хочет ехать за границу, но планы срываются из-за смерти отца (про точную датировку - во второй части поста). Через некоторое время умирает и дядюшка, и вот только на этом этапе жизненного пути Онегина и начинается повествование романа: «Мой дядя самых честных правил...»
То, что считается концом романа: «Итак, я жил тогда в Одессе», то есть, последние слова «Путешествий», является к нему прологом.
Спорно? Без сомненья. Зато как весело!
9. Татьяна.
Припомните свои школьные сочинения, что-то вроде: «Татьяна Ларина - женский идеал Пушкина»? И забудьте, как её же кошмарный сон, это пустой перевод бумаги и времени, потому как подобный взгляд на действующих персонажей романа при предложенной А. Барковым трактовке неверен изначально - это их субъективная оценка Онегиным, а не самим Пушкиным. Поэтому Ленский (поэт-романтик, как и сам Пушкин) - вовсе не поэтическая посредственность, а Татьяна - не «вечный идеал», и уж никак не «русская душою» (читаем внимательно):
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своём родном (3-XXVI).
И откуда взяться «русской душе», как не из общения с народом? Не из французских же романов? «Девицы, красавицы» - это, что ли, та самая «почва», о которой говорил Достоевский (роман, по уверению В. Набокова, не читавший - см. вступление)? Но ведь «красавицы» поют вовсе не потому, что им весело, а потому, что им так велено: чтобы во время сбора барской ягоды они её не ели. И какова реакция Татьяны на поющий «народ»: «Они поют, и, с небреженьем, Внимая звонкий голос их...»? (3-XL) Не видеть иронию Пушкина, просто пронизывающую весь роман и характеристики его обитателей - нужно очень сильно постараться (при том, что сам Пушкин декларировал свою поэму как сатирическую): «дика, печальна, молчалива», в детстве избегающая игр и общества других детей, читающая по ночам не самые лучшие романы - весьма странный женский персонаж. Сон Татьяны - законченное полотно Иеронима Босха (в нём нет ни одного персонажа, кроме медведя, соотносимого с русским фольклором), серьёзная работа для любого психоаналитика с заранее готовыми выводами: Татьяна же просто обязана быть «русскою душою», а сам Пушкин - неутомимым борцом против крепостничества и самодержавия?
И это - женский идеал поэта, чьё имя - синоним внутренней свободы? Пожалуй, редкий случай, когда следует согласиться с мнением Белинского, охарактеризовавшим Татьяну «нравственным эмбрионом», а её «вечную верность» без любви - аморальной.
10. «…вечный, милый идеал».
В беловой рукописи второй главы строфа 2-X оканчивалась стихами: «Он пел дубравы, где встречал Свой вечный, милый идеал». Прямое указание на то, что Татьяна - идеал Онегина, а вовсе не самого Пушкина, были им изъяты.
11. Дуэль.
Единственная и слабая потуга Онегина предотвратить поединок с Ленским - в качестве секунданта он привозит собственного слугу, это monsieur Guillot: тот не дворянин, поэтому дуэль должна быть отменена. Однако конфликт и причина дуэли Ленского и Онегина - вовсе не скука и не боязнь общественного осуждения: это оправдания самого Онегина (вместе с учительницами литературы и пушкиноведами). Онегиным движет зависть посредственности к таланту, весьма ясно выраженная через иронию рассказчика: вполне пушкинская тема непростой дружбы Моцарта и Сальери. С теми же последствиями.
12. Обложка.
«Евгений Онегин» выходил отдельными выпусками, которые содержали по новой главе, позже части романа печатались в журналах и альманахах. На обложке самого первого издания первой главы 1825 года не было имени Пушкина, там значилось: «Евгений Онегин», ниже «роман в стихах», при том, что сам Пушкин в переписке чаще всего называл своё творение поэмой, а не романом. И где «Разговор Книгопродавца с Поэтом» помещён между «Вступлением» и первой главой, то есть внутри (!) текста с общей нумерацией страниц. То, что видел любой, выложивший пять рублей за книгу тогдашний её покупатель, мы упорно не замечаем, не видя очевидного - роман с указанием автора, которого зовут Евгением Онегиным.
P.S.
Юрий Лотман: «Задумываться над стихом, который знаешь с детства, представляется ничем не оправданным педантизмом. Однако стоит преодолеть этот наивный оптимизм неискушённого читателя, чтобы сделалось очевидно, как далеки мы даже от простого текстуального понимания романа».
Альфред Барков: «Пушкин - гений, его мозг свободно оперировал категориями более высокого порядка, "четвёртого измерения", которое нам, простым смертным, недоступно. Самая большая ошибка пушкинистики - в попытке измерить величие гения и созданное им многомерное интеллектуальное пространство с помощью инструмента, который превращает всякий объем в плоскость»
_______________________________
[1] А. Письмо Бестужева Пушкину, 24 марта 1825 г.
[2] Письмо А. И. Тургеневу, 1 декабря 1823 г.
Страница рабочей тетради А. С. Пушкина с его автопортретом ввиде "арапа", выездного лакея.
Книга Альфреда Баркова (1941 - 2004) «Прогулки с Евгением Онегиным» впервые издана в 1998 году (Тернополь, «Астон»), почти 20 лет назад. Её последствия для официального «пушкинознания» по-настоящему не осознаны, но воистину разрушительны: это мегатонный заряд под весь храм бронзового божества, возводимый его священнослужителями почти двести лет. Прямой аналог этой книги при весьма натянутом сравнении с историческими трудами о начале Великой Отечественной - это «Ледокол» Виктора Суворова: потенциал, в неё заложенный, сопоставим с энергией водородной бомбы. Всё остальное - вопрос времени.
На его, пушконоведения виртуальных руинах, я, на правах перевербованного неофита, не стану делать рекламу издательству (о чём меня никто не просил), а попытаюсь заняться сжатым конспектированием постулатов новообретённой веры и банальной популяризацией того, что должен прочесть каждый, кому неравнодушно имя «Пушкин». Итак, основные доказательства:
1. Лики поэта.
Мистифицировать, меняя маски рассказчика - постоянный (и малоизученный) творческий приём Пушкина. «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» были напечатаны без упоминания имени настоящего автора, а предисловие к ним (как и сам текст повестей) - ироничная мистификация, полная намеренных ошибок и противоречий. «Борис Годунов» - блестящая примерка маски Вильяма, нашего Шекспира, при том, что сама драма была изначально издана без указания авторства, с ныне утерянным и саркастически-противоречивым подзаголовком «Драматическая повесть, Комедия o настоящей беде Московскому государству, o царе Борисе и о Гришке Отрепьеве». В «Полтаве» свободолюбивый Пушкин надевает маску верноподданнического хроникёра, апологета Петра I, поэтому его Мазепа написан исключительно чёрной краской, что для диалектичного Пушкина (сравните Мазепу с его же Пугачёвым в «Капитанской дочке») никак не характерно. Логичный вопрос - а почему «Евгений Онегин», над которым поэт трудился почти целое десятилетие, вершина его творчества, воспринимается как повествование от лица самого Пушкина? «Как будто нам уж невозможно Писать поэмы о другом Как только о себе самом»?
2. «Евгений Онегин» - пушкинская мистификация.
Когда А. Бестужев выразил скептицизм в отношении художественных достоинств первой главы романа (покусившись на святое «нашевсё» - неслыханная по нынешним временам дерзость), задав литератору риторический вопрос: «Дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов?», Пушкин ответил: «Твоё письмо очень умно, но все-таки ты неправ, все-таки ты смотришь на Онегина не с той точки» [1].
А с какой?
Ответ мог быть таким: «Евгений Онегин» - это роман внутри романа, его большая часть - вставная новелла и написана она от лица самого Онегина.
Поначалу шокирует. Однако неспешно перечитаем начало романа (а лучше - весь), постараясь стать Бестужевым: большая часть первой главы - пошловатые рассуждения об актрисках и женских ножках. И это пишет Пушкин? «Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей» (1-XXV) - это слоган косметического салона? Да ладно, разве за преувеличенно-игривой интонацией бойкого повествователя не проглядывается прямая отстранённость от личности рассказчика? И ирония, переходящая в сарказм: «Я на досуге пишу новую поэму, «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы» [2].
3. Противоречие с письмом Татьяны.
Неразрешимый пушкинский силлогизм, десятилетиями лишавший сна и покоя поколения пушкиноисследователей - известные строфы из 3-ей главы (3-XXXI):
Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
При академическом прочтении подразумевается, что письмо Татьяны, адресованное Онегину, находится у автора, привычно тождественного самому Пушкину. Да, верно по тексту, но почему все решили, что между рассказчиком и автором всегда стоит знак равенства? Упомянутая часть главы при её буквальном чтении выглядит инородной: и потом, это как-то неприлично - переводить с французского и рифмовать чужие сердечные послания, пусть даже вымышленных героев. По сути, эти строфы лишние, если только письмо не хранится у того, кому адресовано. У Онегина:
Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего романа,
В глухой, далёкой стороне,
В благом пылу нравоученья,
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце говорит…
Здесь (8-XX) дано прямое тому подтверждение, что именно Онегин - его обладатель, и письмо Татьяны находится именно у него.
4. Перед дуэлью.
Накануне поединка Ленский проводит вечер у Ольги (6-XV. XVI. XVII):
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнём и вздохов, и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелёк;
Чтобы двухутренний цветок
Увял ещё полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Напыщенная речь Ленского выделена кавычками, два последних предельно сухих стиха - нет. Это - прямая речь рассказчика, что особо подчёркивается использованием повторяющегося через весь роман обращения к читателям: «друзья». Вообще-то, дуэль с Ленским - именно у Онегина, а никак не у Пушкина.
5. Отъезд Онегина.
После дуэли Онегин покидает имение - два последних стиха XLV-й строфы:
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть
И далее: «Дай оглянусь. Простите ж, сени, Где дни мои текли в глуши...», и т.д. Это место воспринимается как описание чувств Онегина при отъезде из деревни, но эта часть главы написана от первого лица: это он, сам рассказчик покидает собственное имение. Редкий момент: подлинный повествователь всегда настолько тщательно упрятан, что мы принимаем за него совсем другую фигуру.
6. «Читал - не читал»
Начало восьмой, завершающей главы (8-I):
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал...
Сочетание «читал» - «не читал» просто режет глаз и ухо и никак не соответствует нашему представлению об отточенности стиля Пушкина. Однако в черновике этой пушкинской строфы текст выглядел иначе; вот вариант, который первым приходит поэту в голову и ложится на бумагу:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Вергилием зевал...
А вот как эта же строфа выглядела уже в беловой рукописи:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Елисея,
А Цицерона проклинал...
Тоже неплохо, но самый первый вариант был лучше. Однако и эта версия почему-то не устраивает Пушкина, и в окончательном виде закрепилось то совершенно бездарное «читал - не читал», которое мы имеем в каноническом тексте. Как можно видеть, хорошее гению даётся легко и сразу, а плохого ему приходится добиваться в процессе кропотливой работы.
И ещё: в своих комментариях к «Евгению Онегину» В. В. Набоков указывал на избыточную насыщенность романа большим количеством галлицизмов - именно того, чего в своих остальных текстах поэт тщательно избегал. Тогда какую цель преследовал Пушкин, преднамеренно насыщая своё творение бросающимися в глаза стилистическими огрехами и противоречиями? Получается, что Пушкин на протяжении десяти лет методично придавал своему роману черты бездарного произведения, что, в общем-то, видно невооружённым глазом, хотя об этом и не принято говорить. Объяснение напрашивается одно: его «автор» Онегин - а не Пушкин.
7. Эпилог поэмы.
Роман считается незавершённым: такое утверждение означает признать его ущербность. Это неверно: не закончен «внутренний» роман, который взялся писать Онегин, опрометчиво пообещав написать «поэму в песен двадцать пять» (1-LIV), а сам с трудом и пропусками осилил восемь и кое-как начав девятую (главу «Путешествие…»). «Низкая художественность» романа, о которой говорили пушкинские современники и забыли наши (у которых каждая строка поэта - нетленный шедевр): это художественный приём, характеристика творческой манеры рассказчика. Своё же произведение Пушкин закончил, оно имеет пролог, эпилог и полностью им завершено. Где эпилог? Он выпал из романа, хотя прекрасно известен.
Он был опубликован в 1825 году одновременно с первой главой, под одной обложкой, как часть его самого. Более того, при переиздании в 1829 году первой главы Пушкин снова поместил под общую обложку и эпилог, и не его вина, что читающая и комментирующая публика до сих пор так ничего и не поняла
Всем известна крылатая фраза: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». Это «Разговор книгопродавца с поэтом», именно он - эпилог романа. В таком прочтении ему возвращается первоначальный смысл: получается, что рукопись продаёт не Пушкин, а постаревший Евгений Онегин, на самом деле здесь описано, как он сдаёт свои рифмованные мемуары в печать. Чтобы издать то, что мы привыкли видеть как роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
Поэтому «Разговор» следует читать в сочетании именно с первой главой романа, в которой в сжатом виде изложены основные этапы жизни Онегина. Тогда становится понятным, что в «Разговоре» изложен итог его неудавшейся любви, при этом становятся заметными очевидные параллели и прямые отсылки к содержанию романа, и в таком прочтении первая глава предстаёт как план пока ещё не написанного текста. Читаем «Разговор» дальше:
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?
Это - прямая речь Онегина: публикуя свои воспоминания, он жалеет, что отразил в них свои чувства к Татьяне, унизил перед ней свой «гордый ум» и так безнадёжно боготворил её.
В итоге, в ответ на уговоры издателя продать ему рукопись, прежде сомневающийся Онегин переходит на презренную прозу: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся». Это - последние строки романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
8. Пролог.
Если роман начинается эпилогом, то пролог, «пою приятеля младого», мы, соответственно, вроде-как находим в конце 6-ой главы: «Я классицизму отдал честь. Пусть поздно, а вступленье есть».
Поменять всё местами: разве это не по-пушкински? Нет, не так, всё ещё интересней.
Академически правильным считается, что герой совершил путешествие по России после дуэли с Ленским, то есть, в фабулу оно должно вписываться между действием седьмой и восьмой, заключительной глав. По Баркову, действие фабулы этих «Путешествий» происходит не после убийства Ленского, а до начала событий, описанных в фабуле «основного» повествования, то есть, ещё до того, как Онегин едет в деревню на похороны дядюшки. Как ни покажется парадоксальным, но окончание описания этого путешествия, вынесенного за пределы романа, содержится в первой главе:
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк.
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди-старика (1-LI).
То есть, Онегин на протяжении восьми лет предаётся светской жизни - она ему надоедает; он пытается заниматься самообразованием - ему становится скучно; он едет по Волге на Кавказ, в Крым, попадает в Одессу, хочет ехать за границу, но планы срываются из-за смерти отца (про точную датировку - во второй части поста). Через некоторое время умирает и дядюшка, и вот только на этом этапе жизненного пути Онегина и начинается повествование романа: «Мой дядя самых честных правил...»
То, что считается концом романа: «Итак, я жил тогда в Одессе», то есть, последние слова «Путешествий», является к нему прологом.
Спорно? Без сомненья. Зато как весело!
9. Татьяна.
Припомните свои школьные сочинения, что-то вроде: «Татьяна Ларина - женский идеал Пушкина»? И забудьте, как её же кошмарный сон, это пустой перевод бумаги и времени, потому как подобный взгляд на действующих персонажей романа при предложенной А. Барковым трактовке неверен изначально - это их субъективная оценка Онегиным, а не самим Пушкиным. Поэтому Ленский (поэт-романтик, как и сам Пушкин) - вовсе не поэтическая посредственность, а Татьяна - не «вечный идеал», и уж никак не «русская душою» (читаем внимательно):
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своём родном (3-XXVI).
И откуда взяться «русской душе», как не из общения с народом? Не из французских же романов? «Девицы, красавицы» - это, что ли, та самая «почва», о которой говорил Достоевский (роман, по уверению В. Набокова, не читавший - см. вступление)? Но ведь «красавицы» поют вовсе не потому, что им весело, а потому, что им так велено: чтобы во время сбора барской ягоды они её не ели. И какова реакция Татьяны на поющий «народ»: «Они поют, и, с небреженьем, Внимая звонкий голос их...»? (3-XL) Не видеть иронию Пушкина, просто пронизывающую весь роман и характеристики его обитателей - нужно очень сильно постараться (при том, что сам Пушкин декларировал свою поэму как сатирическую): «дика, печальна, молчалива», в детстве избегающая игр и общества других детей, читающая по ночам не самые лучшие романы - весьма странный женский персонаж. Сон Татьяны - законченное полотно Иеронима Босха (в нём нет ни одного персонажа, кроме медведя, соотносимого с русским фольклором), серьёзная работа для любого психоаналитика с заранее готовыми выводами: Татьяна же просто обязана быть «русскою душою», а сам Пушкин - неутомимым борцом против крепостничества и самодержавия?
И это - женский идеал поэта, чьё имя - синоним внутренней свободы? Пожалуй, редкий случай, когда следует согласиться с мнением Белинского, охарактеризовавшим Татьяну «нравственным эмбрионом», а её «вечную верность» без любви - аморальной.
10. «…вечный, милый идеал».
В беловой рукописи второй главы строфа 2-X оканчивалась стихами: «Он пел дубравы, где встречал Свой вечный, милый идеал». Прямое указание на то, что Татьяна - идеал Онегина, а вовсе не самого Пушкина, были им изъяты.
11. Дуэль.
Единственная и слабая потуга Онегина предотвратить поединок с Ленским - в качестве секунданта он привозит собственного слугу, это monsieur Guillot: тот не дворянин, поэтому дуэль должна быть отменена. Однако конфликт и причина дуэли Ленского и Онегина - вовсе не скука и не боязнь общественного осуждения: это оправдания самого Онегина (вместе с учительницами литературы и пушкиноведами). Онегиным движет зависть посредственности к таланту, весьма ясно выраженная через иронию рассказчика: вполне пушкинская тема непростой дружбы Моцарта и Сальери. С теми же последствиями.
12. Обложка.
«Евгений Онегин» выходил отдельными выпусками, которые содержали по новой главе, позже части романа печатались в журналах и альманахах. На обложке самого первого издания первой главы 1825 года не было имени Пушкина, там значилось: «Евгений Онегин», ниже «роман в стихах», при том, что сам Пушкин в переписке чаще всего называл своё творение поэмой, а не романом. И где «Разговор Книгопродавца с Поэтом» помещён между «Вступлением» и первой главой, то есть внутри (!) текста с общей нумерацией страниц. То, что видел любой, выложивший пять рублей за книгу тогдашний её покупатель, мы упорно не замечаем, не видя очевидного - роман с указанием автора, которого зовут Евгением Онегиным.
P.S.
Юрий Лотман: «Задумываться над стихом, который знаешь с детства, представляется ничем не оправданным педантизмом. Однако стоит преодолеть этот наивный оптимизм неискушённого читателя, чтобы сделалось очевидно, как далеки мы даже от простого текстуального понимания романа».
Альфред Барков: «Пушкин - гений, его мозг свободно оперировал категориями более высокого порядка, "четвёртого измерения", которое нам, простым смертным, недоступно. Самая большая ошибка пушкинистики - в попытке измерить величие гения и созданное им многомерное интеллектуальное пространство с помощью инструмента, который превращает всякий объем в плоскость»
_______________________________
[1] А. Письмо Бестужева Пушкину, 24 марта 1825 г.
[2] Письмо А. И. Тургеневу, 1 декабря 1823 г.