ЛИТЕРАТУРНЫЕ МИСТИФИКАЦИИ ПУШКИНА [5]
Ещё один фрагмент всё более обширной статьи «Почему "ржал и бился" Баратынский», посвящённой литературным мистификациям А. С. Пушкина в «Повестях покойного Ивана Петровича Белкина». Рассказчик в повестях «Метель» и «Барышня-крестьянка» - один и тот же.
Зададимся простым вопросом: к какому времени года соотносятся события, описанные «Белкиным» в повести «Барышня-крестьянка»? [...] Казалось-бы, это жаркое лето: Лиза Муромская наряжается в специально пошитые для свидания рубашку и сарафан, на ноги надеваются по случаю изготовленные лапти, сплетённые за полтину Трофимом-пастухом. Однако в тексте содержится весьма точное указание не только месяца, но и примерной даты первой встречи Владимира Берестова и Лизы Муромской, для этого в повести Пушкиным оставлена недвусмысленная подсказка: «Она думала… но можно ли в точности определить, о чём думает семнадцатилетняя барышня, одна, в роще, в шестом часу весеннего утра?» При этом понятно, что солнце ещё не взошло: «Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя...»
Итак, это весна, в Google находим время восхода: «шестой час» приходится на первые числа апреля, при поправке даты с учётом «старого стиля» получаем вторую половину марта. Вспомним: перед первой встречей с Владимиром Лиза вообще намерена была идти в рощу босиком, надев сарафан: на самом деле, снег в марте, скорее всего, ещё не сошёл, а вместо сарафана и лаптей всё-таки лучше надеть тулуп и валенки. Далее ещё веселее: Лиза встречает Алексея, тот охотится с собакой, не понимающей команды по-русски (чудная деталь), следует диалог: - «Откуда ты?» - «Из Прилучина; я дочь Василия-кузнеца, иду по грибы».
Понятно, что с силу порочного дворянского воспитания оба могут не знать, что грибов в марте не бывает, но охота с ружьём в первой половине весны тоже невозможна: у всей лесной живности это период течки, и ни один охотник стрелять дичь, занятую своим воспроизводством, не будет […].
Пушкин ли это? или мы имеем дело с намеренным творческим приёмом, виртуозно выстроенной пародией на литературу того времени? И не ироничный-ли образец той же самой «женской прозы», графоманской прелестью которой мы уже наслаждались в «Метели»? Мы имеем все её характерные особенности и признаки: романтические штампы, двухмерные герои, галлицизмы и слезливо-мелодраматичный финал: маска, «надетая» Пушкиным та же самая. При таком взгляде на цикл белкинских повестей получается, во всех из них имеется дополнительный слой повествования, скрытый метатекст, никем серьёзно не изученный, и который полностью меняет их содержание. Отсюда закономерный вопрос: чем почти двести лет занималась отечественная пушкинистика?
