ПРАВДА
Жанр - политическая чернуха. Прошу прощения, так вышло.
* * *
Я не собираюсь ничего скрывать. Я заговорил в ту же секунду, как на улице, мягко взяв меня за плечо, двое ничем не примечательных прохожих вдруг предъявили мне постановление о задержании на срок в тридцать шесть часов (это у них так называется, чтобы не нервировать нас, самих себя и публику. А тридцать шесть часов можно легко продлить на сутки, и еще на сутки, и еще...)
Я не скрываю ничего, потому что ничего не стыжусь. Послушайте хоть раз в жизни человека, который действительно говорит то, что он думает. Я понял сразу, что надо рассказывать все, все, все, и как можно скорее, пока меня не опередили другие кандидаты на спасение. Потому что все происходящее происходило уже на самом деле...
То же, что происходило понарошку, имело место быть на нескольких частных квартирах, каждый раз в другом месте. ( Мы все, и Вожак в особенности, очень гордились тем, что адрес всегда становился известен только в последнюю минуту. ) Набивалось в комнату иной раз до тридцати человек, и, чтобы войти или выйти, приходилось всех поднимать с места. Должно быть, именно поэтому я и не встал однажды, чтобы выйти и никогда больше не возвращаться. Меня подвело хорошее воспитание. Думаю, я был не один такой.
Как всегда бывает в подобных компаниях, на виду оказывались самые пустые и болтливые, а вот Вожак большей частью держался в тени. Вовсе не потому, что был старшим, находились и постарше, и поопытнее его, и не из тактических соображений, и даже не потому, что был умнее. Просто он и так был в себе уверен и знал, чего хочет, и потому не нуждался ни в каких декларациях. Да еще вдобавок был добр и прост, а это уже роскошь сверх необходимого, среди таких, как он, это не встречается попросту никогда.
Из ораторов же особенно старался один, чуть постарше меня, я его мысленно прозвал Цитатчик. Этому не то что возражать, даже вопросы задавать было бесполезно, он никого не слышал, кроме себя. Ему, собственно, только и нужно было, что делиться с окружающими перлами собственной мудрости, и чтобы никто не перебивал. Лучше бы он избрал для этой цели театр или балаган. Никакой разницы, а ходил бы сейчас на свободе.
Они мне так и сказали, нисколько не скрываясь, что девять десятых задержанных не имеют никакого отношения к политике. Как, впрочем, и к чему бы то ни было другому. Но эти девять десятых уже сделали свой выбор, пойдя на первое собрание, вместо того чтобы пойти куда следует и об этом собрании сообщить.
Да я, собственно, и сам понимал, чего стоит тот же Цитатчик. Непонятно только, почему же в таком случае меня так уязвляли его насмешки. Особенно при женщинах, среди нас было несколько женщин, и это тоже оказалось ошибкой. Так вот, при женщинах. Иногда просто убить его был готов, ей-богу.
Послушайте еще кое-что. Не надо говорить о нашей наивности. Я утверждаю, что мы все, все до одного, ведали, что творим. Несмотря на нашу невообразимую молодость и глупость, никто в компании не заблуждался на этот счет. Один из самых трусливых, я его мысленно прозвал Студент, потому что он уже учился на втором курсе, вслух говорил, что мы играем с огнем. Думаю, после каждого очередного собрания он давал себе клятву, что это в последний раз. Но еще больше боялся признаться себе, что боится, и поэтому снова приходил.
Услышав это признание, все засвистели и хотели надавать ему по шее, но Вожак не позволил. Он сказал, что каждый должен сознавать, на что идет, и иметь полную свободу выбора. А иначе зачем же было все это затевать. И он искренне верил в то, что говорил, вы представляете?
В общем, мы продолжали собираться, болтали, флиртовали и наслаждались сознанием собственной значимости. А проснувшись в одно прекрасное утро, обнаружили, что погребены под обвалом.
Только много позже, уже от Них, я узнал, кем был сдвинут первый камешек. Одна из девиц приревновала Вожака к своей подруге. Самое смешное, что он и на подругу-то не обращал внимания, он вообще не замечал таких вещей. Но это было уже неважно. Что случилось потом, вы знаете.
Вожака поместили в маленькую комнатушку со стенами, выкрашенными зеленой краской. Он, разумеется, молчал, но у него была сестра, много старше его, у которой он был единственным, она насмерть перепугалась и бросилась его спасать. Сам он всегда был очень осторожен, никогда ничего не держал дома, ни о чем ей не рассказывал, но как-то во сне пару раз выкрикнул одну незначительную кличку, она это слышала и запомнила.
Когда через неделю Вожаку назвали настоящее имя обладателя клички, а заодно и дюжину других имен, он схватился за голову. День и ночь он метался по своей комнатушке, как сумасшедший повторяя : «Кто?! Кто?!», пока его не забрали оттуда и не перевели в другую комнатушку, чуть побольше, но со стенами, обитыми войлоком.
Таким образом, судьба избавила нас обоих от встречи при обстоятельствах, о которых не хочется говорить. Другим повезло меньше.
Потому что очень скоро, в самый разгар дачи показаний, меня вдруг ошеломила простая мысль : как только я расскажу все, что знаю, я стану им попросту не нужен. А мне обязательно требовалось оставаться нужным как можно дольше, в идеале - навсегда. Иного я просто не мог себе позволить.
Поэтому, даже не закончив фразу, я встал и сделал Им встречное предложение. Подобная спешка объяснялась очень просто : меня опять могли опередить. И я как в воду глядел : было еще несколько желающих. Но в этих скачках не существует второго и третьего призов.
Мне велели ждать. Несколько месяцев я томился в неизвестности, каждый день готовый к худшему. Потом, без всякого предупреждения, меня растолкали однажды на рассвете. Стоял октябрь, стены во внутреннем дворике, куда с разных сторон вывели меня и Цитатчика, покрылись изморозью. Увидев меня, он молча повалился ничком и стал целовать мои сапоги. Так я понял, что моя судьба решилась.
Я часто поражаюсь бессмысленной жестокости обстоятельств. Сейчас, по прошествии двух лет, я научился действовать быстро и решительно, не заставляя человека страдать сверх необходимого.
Цитатчик оказался первой ласточкой. Ему не повезло.
Рассказывать, собственно, больше не о чем. Вот уже два года через неравные промежутки времени я выхожу на рассвете во внутренний дворик. Я стал задумчив и погрузился в себя. Иногда надо мной из-за этого посмеиваются, особенно молодые из конвоя. Мне это безразлично.
Я сплю крепко и почти не вижу снов. Вернее, один-единственный сон иногда посещает меня. Мы все сидим на частной квартире, смех, гвалт, все просят слова, Вожак в углу покусывает свою пенковую трубочку, а Цитатчик, лихорадочно листая страницы, ищет в книге заложенное бумажкой нужное место.
1996 г.
* * *
Я не собираюсь ничего скрывать. Я заговорил в ту же секунду, как на улице, мягко взяв меня за плечо, двое ничем не примечательных прохожих вдруг предъявили мне постановление о задержании на срок в тридцать шесть часов (это у них так называется, чтобы не нервировать нас, самих себя и публику. А тридцать шесть часов можно легко продлить на сутки, и еще на сутки, и еще...)
Я не скрываю ничего, потому что ничего не стыжусь. Послушайте хоть раз в жизни человека, который действительно говорит то, что он думает. Я понял сразу, что надо рассказывать все, все, все, и как можно скорее, пока меня не опередили другие кандидаты на спасение. Потому что все происходящее происходило уже на самом деле...
То же, что происходило понарошку, имело место быть на нескольких частных квартирах, каждый раз в другом месте. ( Мы все, и Вожак в особенности, очень гордились тем, что адрес всегда становился известен только в последнюю минуту. ) Набивалось в комнату иной раз до тридцати человек, и, чтобы войти или выйти, приходилось всех поднимать с места. Должно быть, именно поэтому я и не встал однажды, чтобы выйти и никогда больше не возвращаться. Меня подвело хорошее воспитание. Думаю, я был не один такой.
Как всегда бывает в подобных компаниях, на виду оказывались самые пустые и болтливые, а вот Вожак большей частью держался в тени. Вовсе не потому, что был старшим, находились и постарше, и поопытнее его, и не из тактических соображений, и даже не потому, что был умнее. Просто он и так был в себе уверен и знал, чего хочет, и потому не нуждался ни в каких декларациях. Да еще вдобавок был добр и прост, а это уже роскошь сверх необходимого, среди таких, как он, это не встречается попросту никогда.
Из ораторов же особенно старался один, чуть постарше меня, я его мысленно прозвал Цитатчик. Этому не то что возражать, даже вопросы задавать было бесполезно, он никого не слышал, кроме себя. Ему, собственно, только и нужно было, что делиться с окружающими перлами собственной мудрости, и чтобы никто не перебивал. Лучше бы он избрал для этой цели театр или балаган. Никакой разницы, а ходил бы сейчас на свободе.
Они мне так и сказали, нисколько не скрываясь, что девять десятых задержанных не имеют никакого отношения к политике. Как, впрочем, и к чему бы то ни было другому. Но эти девять десятых уже сделали свой выбор, пойдя на первое собрание, вместо того чтобы пойти куда следует и об этом собрании сообщить.
Да я, собственно, и сам понимал, чего стоит тот же Цитатчик. Непонятно только, почему же в таком случае меня так уязвляли его насмешки. Особенно при женщинах, среди нас было несколько женщин, и это тоже оказалось ошибкой. Так вот, при женщинах. Иногда просто убить его был готов, ей-богу.
Послушайте еще кое-что. Не надо говорить о нашей наивности. Я утверждаю, что мы все, все до одного, ведали, что творим. Несмотря на нашу невообразимую молодость и глупость, никто в компании не заблуждался на этот счет. Один из самых трусливых, я его мысленно прозвал Студент, потому что он уже учился на втором курсе, вслух говорил, что мы играем с огнем. Думаю, после каждого очередного собрания он давал себе клятву, что это в последний раз. Но еще больше боялся признаться себе, что боится, и поэтому снова приходил.
Услышав это признание, все засвистели и хотели надавать ему по шее, но Вожак не позволил. Он сказал, что каждый должен сознавать, на что идет, и иметь полную свободу выбора. А иначе зачем же было все это затевать. И он искренне верил в то, что говорил, вы представляете?
В общем, мы продолжали собираться, болтали, флиртовали и наслаждались сознанием собственной значимости. А проснувшись в одно прекрасное утро, обнаружили, что погребены под обвалом.
Только много позже, уже от Них, я узнал, кем был сдвинут первый камешек. Одна из девиц приревновала Вожака к своей подруге. Самое смешное, что он и на подругу-то не обращал внимания, он вообще не замечал таких вещей. Но это было уже неважно. Что случилось потом, вы знаете.
Вожака поместили в маленькую комнатушку со стенами, выкрашенными зеленой краской. Он, разумеется, молчал, но у него была сестра, много старше его, у которой он был единственным, она насмерть перепугалась и бросилась его спасать. Сам он всегда был очень осторожен, никогда ничего не держал дома, ни о чем ей не рассказывал, но как-то во сне пару раз выкрикнул одну незначительную кличку, она это слышала и запомнила.
Когда через неделю Вожаку назвали настоящее имя обладателя клички, а заодно и дюжину других имен, он схватился за голову. День и ночь он метался по своей комнатушке, как сумасшедший повторяя : «Кто?! Кто?!», пока его не забрали оттуда и не перевели в другую комнатушку, чуть побольше, но со стенами, обитыми войлоком.
Таким образом, судьба избавила нас обоих от встречи при обстоятельствах, о которых не хочется говорить. Другим повезло меньше.
Потому что очень скоро, в самый разгар дачи показаний, меня вдруг ошеломила простая мысль : как только я расскажу все, что знаю, я стану им попросту не нужен. А мне обязательно требовалось оставаться нужным как можно дольше, в идеале - навсегда. Иного я просто не мог себе позволить.
Поэтому, даже не закончив фразу, я встал и сделал Им встречное предложение. Подобная спешка объяснялась очень просто : меня опять могли опередить. И я как в воду глядел : было еще несколько желающих. Но в этих скачках не существует второго и третьего призов.
Мне велели ждать. Несколько месяцев я томился в неизвестности, каждый день готовый к худшему. Потом, без всякого предупреждения, меня растолкали однажды на рассвете. Стоял октябрь, стены во внутреннем дворике, куда с разных сторон вывели меня и Цитатчика, покрылись изморозью. Увидев меня, он молча повалился ничком и стал целовать мои сапоги. Так я понял, что моя судьба решилась.
Я часто поражаюсь бессмысленной жестокости обстоятельств. Сейчас, по прошествии двух лет, я научился действовать быстро и решительно, не заставляя человека страдать сверх необходимого.
Цитатчик оказался первой ласточкой. Ему не повезло.
Рассказывать, собственно, больше не о чем. Вот уже два года через неравные промежутки времени я выхожу на рассвете во внутренний дворик. Я стал задумчив и погрузился в себя. Иногда надо мной из-за этого посмеиваются, особенно молодые из конвоя. Мне это безразлично.
Я сплю крепко и почти не вижу снов. Вернее, один-единственный сон иногда посещает меня. Мы все сидим на частной квартире, смех, гвалт, все просят слова, Вожак в углу покусывает свою пенковую трубочку, а Цитатчик, лихорадочно листая страницы, ищет в книге заложенное бумажкой нужное место.
1996 г.