Берлин
Проснувшись от писка будильника, я некоторое время лежал и думал, когда же мудила-хозяин будильника его выключит. Но мудила долго лежал, не выключая пищащий будильник. Наконец я сообразил, что пищащий смартфон- мой. Более того, в помещении на шесть кроватей я как был вечером один, так и сейчас один.
Заселяясь вчера вечером в комнату дешёвого хостела, я заметил, что пять из шести кроватей заселены- они завалены какими-то штанами-носками, под кроватями уложены рюкзаки, обувь, всюду чьи-то майки и зубные щётки. Я лёг спать, ожидая, что часа в три ночи в помещение ввалится шумная подгулявшая компания. Но нет, никто так и не пришёл.
В окне было пасмурное утро. Внизу плавно наращивала утренний шум улица с неожиданным названием- улица Карла Маркса.
Чёрт побери, подумал я. Хотел бы прогуляться по улице Карла Маркса- так она есть и в твоём городе, надо ли было ехать сюда? И вообще- а зачем путешестовать? Это стоит немалых денег, это хлопотно и утомительно, а что ты получаешь взамен? Ну вот как описать то, что ты рассчитываешь получить взамен? Ты хоть сам можешь сформулировать- что ты ожидаешь от путешествий вообще и от этого в частности? И получал ли ты это когда-нибудь? Трудно сказать. Мутный вопрос. Вроде как-то не жалею о путешествиях, но и нихрена, наверное, не потерял бы, если б их не было.
Мой брат решительно говорит, что тяга к поездкам в западный мир- это остаток советской памяти. Из тех времён, когда каждый, кто был там, казался очень успешным. И сам этот мир казался средоточием чтого-то такого, ну вы знаете, чего. И теперь мы по инерции своей давно прошедшей нищеты продолжаем ездить, чтобы поставить галочку в своём уме и умах своих собеседников- дескать, смотрите, где мы были.
Смотрите, где я был.
Я покидаю хостел и неспешно иду по квадратным каменным плитам улицы. Меня обдаёт сентябрьской прохладой и ритмичными волнами запахов. Моча-шаурма-моча-шаурма... Многочисленные лавочки под деревьями полны спящих людей. Кто-то спит в спальнике, кто-то просто так, свернувшись калачиком, кто-то под целой стопкой клетчатых одеял. Кто-то медленно просыпается, нашаривает под лавочкой один кроссовок. Встаёт и куда-то неуклюже шлёпает прочь, с одним кроссовком и одной ногой в тапочке.
Станция метро "Нойкёльн". Это название запоминаемо, остальные, длинные, многобуквенные, никак не лезут в голову. Я долго вожу взглядом то по сложной схеме огромного метро, то по карте города в телефоне. Нахожу станцию, ближайшую к реке Шпрее, пытаюсь запомнить название станции-пересадки. Маленький уютный поезд едет неспешно и очень тихо.
Река Шпрее оказывается неожиданно здоровой. Я почему-то воображал речку-переплюйку размером с нашу Свислочь, а тут вполне такая река. Плакаты вдоль берега реки на русском языке рассказывают о людях, погибших при попытках переплыть эту реку во времена разделёного Берлина. Опираясь на каменный парапет, я прикидываю, а сам бы я погиб или не погиб, переплывая этакую реку. Без учёта, конечно, автоматчиков по берегам реки. Опуская взгляд вертикально вниз, я вздрагиваю. Прямо подо мной, на узкой каменной ступеньке между набережной и водой, стоит человек в плавках. У его ног лежит стопка одежды. Некоторое время он стоит неподвижно, потом подбирает одежду, и идёт по этой ступеньке прочь. Я отделяюсь от парапета и продолжаю прогулку. Мне белозубо улыбается и кивает пристойно одетый негр, сидящий на невысоком постаменте какого-то памятника на набережной. Автоматически киваю ему в ответ. Он улыбается шире, подходит ко мне, протягивая что-то, завёрнутое в папиросную бумагу. Я мотаю туда-сюда головой, он пожимает плечами, и продолжая приветливо улыбаться, садится на прежнее место. Я тоже сажусь, на свободную скамейку недалеко от него. Маятник запахов "моча-шарума" останавливается на шаурме- рядом со мной ресторан, упирающийся фасадом прямо в воды реки, и даже выпустивший прочь от берега плавучую террасу со столиками.
Всё-же сколько ни ёрничай и ни тыкай мысленным критическим пальцем в мусор на улицах- мне нравится этот город. Я смотрю на свои поношенные дырявые кроссовки, на рваные джинсы, побледневшие от старости, и мне становится весело. Я вдруг осознаю, что меня в какой-то степени заебала эта сияющая широта Минска, эти его вылизанные подстриженные газоны, где одна брошенная пачка от сигарет режет глаз и портит весь день, и сквозь широкие светлые пространства непрерывно дует свежий ветер, выдувая прочь и мочу, и шаурму. Город, будто построенный для героев книг Ивана Ефремова. Для тех высоченных белоснежных стройных людей, которые на барельефах старых зданий держат на ладони космический спутник или модель атома. Только я-то не герой романа Ефремова. Тут, на набережной Шпрее, я вдруг ощущаю, что наконец-то не надо пытаться изображать, какой ты охуенно успешный и дохуя счастливый. Расслабься, отпусти на волю хмурый кирпич своей морды, смотри, тут все такие.
Лавочки и ступеньки набережной негусто утыканы людьми, сидящими поодиночке, уткнувшись в смартфоны, книги, бутылки. В одном стиле с ними я утыкаюсь в смартфон. До самолёта, уносящего меня обратно в Город Белых Людей, остаётся ещё часа три.
Заселяясь вчера вечером в комнату дешёвого хостела, я заметил, что пять из шести кроватей заселены- они завалены какими-то штанами-носками, под кроватями уложены рюкзаки, обувь, всюду чьи-то майки и зубные щётки. Я лёг спать, ожидая, что часа в три ночи в помещение ввалится шумная подгулявшая компания. Но нет, никто так и не пришёл.
В окне было пасмурное утро. Внизу плавно наращивала утренний шум улица с неожиданным названием- улица Карла Маркса.
Чёрт побери, подумал я. Хотел бы прогуляться по улице Карла Маркса- так она есть и в твоём городе, надо ли было ехать сюда? И вообще- а зачем путешестовать? Это стоит немалых денег, это хлопотно и утомительно, а что ты получаешь взамен? Ну вот как описать то, что ты рассчитываешь получить взамен? Ты хоть сам можешь сформулировать- что ты ожидаешь от путешествий вообще и от этого в частности? И получал ли ты это когда-нибудь? Трудно сказать. Мутный вопрос. Вроде как-то не жалею о путешествиях, но и нихрена, наверное, не потерял бы, если б их не было.
Мой брат решительно говорит, что тяга к поездкам в западный мир- это остаток советской памяти. Из тех времён, когда каждый, кто был там, казался очень успешным. И сам этот мир казался средоточием чтого-то такого, ну вы знаете, чего. И теперь мы по инерции своей давно прошедшей нищеты продолжаем ездить, чтобы поставить галочку в своём уме и умах своих собеседников- дескать, смотрите, где мы были.
Смотрите, где я был.
Я покидаю хостел и неспешно иду по квадратным каменным плитам улицы. Меня обдаёт сентябрьской прохладой и ритмичными волнами запахов. Моча-шаурма-моча-шаурма... Многочисленные лавочки под деревьями полны спящих людей. Кто-то спит в спальнике, кто-то просто так, свернувшись калачиком, кто-то под целой стопкой клетчатых одеял. Кто-то медленно просыпается, нашаривает под лавочкой один кроссовок. Встаёт и куда-то неуклюже шлёпает прочь, с одним кроссовком и одной ногой в тапочке.
Станция метро "Нойкёльн". Это название запоминаемо, остальные, длинные, многобуквенные, никак не лезут в голову. Я долго вожу взглядом то по сложной схеме огромного метро, то по карте города в телефоне. Нахожу станцию, ближайшую к реке Шпрее, пытаюсь запомнить название станции-пересадки. Маленький уютный поезд едет неспешно и очень тихо.
Река Шпрее оказывается неожиданно здоровой. Я почему-то воображал речку-переплюйку размером с нашу Свислочь, а тут вполне такая река. Плакаты вдоль берега реки на русском языке рассказывают о людях, погибших при попытках переплыть эту реку во времена разделёного Берлина. Опираясь на каменный парапет, я прикидываю, а сам бы я погиб или не погиб, переплывая этакую реку. Без учёта, конечно, автоматчиков по берегам реки. Опуская взгляд вертикально вниз, я вздрагиваю. Прямо подо мной, на узкой каменной ступеньке между набережной и водой, стоит человек в плавках. У его ног лежит стопка одежды. Некоторое время он стоит неподвижно, потом подбирает одежду, и идёт по этой ступеньке прочь. Я отделяюсь от парапета и продолжаю прогулку. Мне белозубо улыбается и кивает пристойно одетый негр, сидящий на невысоком постаменте какого-то памятника на набережной. Автоматически киваю ему в ответ. Он улыбается шире, подходит ко мне, протягивая что-то, завёрнутое в папиросную бумагу. Я мотаю туда-сюда головой, он пожимает плечами, и продолжая приветливо улыбаться, садится на прежнее место. Я тоже сажусь, на свободную скамейку недалеко от него. Маятник запахов "моча-шарума" останавливается на шаурме- рядом со мной ресторан, упирающийся фасадом прямо в воды реки, и даже выпустивший прочь от берега плавучую террасу со столиками.
Всё-же сколько ни ёрничай и ни тыкай мысленным критическим пальцем в мусор на улицах- мне нравится этот город. Я смотрю на свои поношенные дырявые кроссовки, на рваные джинсы, побледневшие от старости, и мне становится весело. Я вдруг осознаю, что меня в какой-то степени заебала эта сияющая широта Минска, эти его вылизанные подстриженные газоны, где одна брошенная пачка от сигарет режет глаз и портит весь день, и сквозь широкие светлые пространства непрерывно дует свежий ветер, выдувая прочь и мочу, и шаурму. Город, будто построенный для героев книг Ивана Ефремова. Для тех высоченных белоснежных стройных людей, которые на барельефах старых зданий держат на ладони космический спутник или модель атома. Только я-то не герой романа Ефремова. Тут, на набережной Шпрее, я вдруг ощущаю, что наконец-то не надо пытаться изображать, какой ты охуенно успешный и дохуя счастливый. Расслабься, отпусти на волю хмурый кирпич своей морды, смотри, тут все такие.
Лавочки и ступеньки набережной негусто утыканы людьми, сидящими поодиночке, уткнувшись в смартфоны, книги, бутылки. В одном стиле с ними я утыкаюсь в смартфон. До самолёта, уносящего меня обратно в Город Белых Людей, остаётся ещё часа три.