Из материалов для предисловия к сборнику «MEMORIA»
Семен Виленский
Литература Сопротивления
Я из ХХ века, прошел сталинский ГУЛАГ: Лубянка - центральная тюрьма МГБ, пыточная тюрьма Сухановка - спецобъект № 110, колымские каторжные лагеря. Полвека занимаюсь историей ГУЛАГа, свидетельствами, оставленными его жертвами, в том числе - авторами, представленными в этой двуязычной русско-чешской книге.
В 2009 году был переведен на чешский язык и издан в Праге составленный мною сборник «Доднесь тяготеет» - воспоминания узников сталинских лагерей. Теперь чешская публика может познакомиться с лучшими образцами их художественной прозы. Произведения представленных здесь авторов выходят в выпускаемой Московским историко-литературным обществом «Возвращение» серии «Memoria».
К сожалению, эти книги, продолжающие традиции русской литературы, в современной России по-настоящему не востребованы. Достаточно сказать, что сборник «Доднесь тяготеет» в маленькой Чехии за один год разошелся в большем количестве, чем в России за семь лет. Причина этого не только в неразвитости гражданского общества и коммерционализации книжного рынка, но и в молчаливом согласии большинства населения с властью - не ворошить прошлое. И те и другие и слышать не хотят, что советское общество было тоталитарным, втянувшим в свои преступления великое множество людей.
«…Мне стало ясно, - пишет Мариэтта Чудакова в предисловии к одной из книг серии «Memoria» «Адрес - лагпункт Адак» Виктора Рубановича, - вина всех и каждого в том, что страна с огромным населением допустила на своей громадной территории много лет бесперебойной работы кровавой мясорубки, уже не может быть искуплена. Время прошло. Миллионы погибли от руки убийц, которых никто не остановил, и истлели в земле. Ведь это все равно, что вы узнали, что ваш ближайший родственник - серийный убийца. И что вам теперь делать с этим знанием? Именно чувство неразрешимости, невозможности искупления общенациональной вины привело, я думаю, к единственному психологическому выводу: этого не было, а Сталин был хороший!».
Противники тоталитарной системы были по обе стороны колючей проволоки. Творчество узников ГУЛАГа и «кандидатов в узники» стыкуется: лагерник Дмитрий Стонов и Михаил Булгаков - побратимы, а две Анны - лагерница Баркова и Ахматова - сестры. Литература Сопротивления едина. И, не побоюсь сказать, соответствует невиданной в истории трагедии России и сопредельных стран.
Да, литература Сопротивления едина. Но в той ее части, где описывается ГУЛАГ, основное внимание уделено абсолютно бесправному сословию зэка΄, в ней превалируют мемуары, письма, сочетание документальной и художественной прозы. Герои «Колымских рассказов» Варлама Шаламова узнаваемы в кругу бывших узников колымских лагерей, причем автор нисколько не старается скрыть, о ком он пишет. Документальная основа, правда, не так очевидно, проступает и в повестях и рассказах Георгия Демидова и у многих других авторов, прошедших ГУЛАГ. Причина этого в силе и неразмываемости впечатлений, оставленных лагерным прошлым, в стремлении сохранить память о реальных людях.
Литературное наследие узников ГУЛАГа в совершенных своих образцах выходит за пределы своего времени и, как это не покажется странным, -- оптимистично. Что собственно и является приметой высокой литературы.
…В короткий морозный день заключенному подфартило, досталась легкая работенка: захоронить на лагерном кладбище новорожденного младенца.
И совершается чудо: человек возрождается.
«Неправдоподобно огромный, сейчас оранжевый диск солнца почти уже касался горизонта своим нижним краем, готовясь закатиться за него по-арктически медленно. Выше - чистая, бледно-розовое небо через неуловимые цветовые переходы постепенно становилось светло-синим. Только здесь, в этих неприютных северных краях, оно бывает таким нежным, таким чистым и равнодушным к человеку… Казалось, что я ощущаю беспредельность и холод пространства, в котором движется наша планета, и его равнодушие к тому эфемерному и преходящему, что возникает иногда в глухих уголках Вселенной и зовется Жизнью. Жалкая и уродливая, она всегда лишь плесень, которая ждет своего часа, чтобы быть навсегда уничтоженной… Но тут же во мне возник протест…Жизнь только кажется скромной и слабой по сравнению с враждебными ей силами. Однако выстояла же она против этих сил и даже сумела развиться до степени разумного сознания, как бы отразившего в себе всю необъятную вселенную» [1].
А вот вселенский образ Богородицы в гулаговском аду, скорбящей и решительной [2]:
Даже в пекле надежда заводится,
Если в адские вхожа края
Матерь Божия, Богородица,
Непорочная Дева моя.
Она ходит по кругу проклятому,
Вся надламываясь от тягот,
И без выборов каждому пятому
Ручку маленькую подает.
А под сводами черными, низкими,
Где земная кончается тварь,
Потрясает пудовыми списками
Ошарашенный секретарь.
И кричит он, трясясь от бессилия,
Поднимая ладони свои:
- Прочитайте вы, Дева, фамилии,
посмотрите хотя бы статьи!
Вы увидите, сколько уводится
Неугодного Небу зверья, -
Вы не правы, моя Богородица,
Непорочная Дева моя!
Но идут, но идут сутки целые
В распахнувшиеся ворота
Закопченные, обгорелые,
Не прощающие ни черта!
Через небо глухое и старое,
Через пальмовые сады
Пробегают, как волки поджарые,
Их расстроенные ряды.
И глядят серафимы печальные,
Золотые прищурив глаза,
Как открыты им двери хрустальные
В трансцендентные небеса;
Как, крича, напирая и гикая,
До волос в планетарной пыли,
Исчезает в них скорбью великая
Умудренная сволочь земли.
И, глядя, как кричит, как колотится
Оголтевшее это зверье,
Я кричу:
- Ты права, Богородица!
Да прославится имя твое! [3]
Я спросил у Домбровского, почему в своих романах он обходит лагерь стороной?
- Да я же выдумщик, сочинитель! А гулаговские сюжеты сама жизнь выдумывает. Как-то неудобно со своими лезть.
Сама жизнь…
В 41-м меня, тринадцатилетнего, занесло в Оренбургскую степь, в старинный купеческий городок Сорочинск. В тех местах формировалась армия генерала Андерса из выпущенных из лагерей польских военнопленных.
Моя мачеха была там начальником госпиталя; когда приезжали офицеры из Южно-Уральского военного округа, они останавливались в нашем доме. Был среди этих офицеров интендант, пожилой подполковник. Он всегда отказывался от выпивки ссылаясь на здоровье, и пока другие офицеры шумели и бражничали, мы с ним гуляли возле огромного собора, стоящего напротив госпиталя. И он рассказывал мне, подростку, видимо, единственному из окружающих, кому он решился довериться, о том, что случилось с Россией, сколько людей - и каких! - загублено.
В соседнем Бузулуке оказалась и молодой архитектор Оля Ширяева - призер Спартакиады народов СССР в беге на стометровку, в будущем - моя помощница в Московском историко-литературном обществе «Возвращение».
В том городке формировалась чешская бригада Людвига Свободы. В ней было немало людей, освобожденных из лагерей. Оля работала в школе, вела уроки физкультуры, бегала с ребятами на стадион. Там с ней и познакомились чехи. Время было военное, влюбчивое. Люди уходили на фронт. Кружились пары в парке на танцплощадке.
И тут ей предложили доносить на чехов и на самого Людвига. Оля отказалась - и загремела в ГУЛАГ.
Когда до конца ее пятилетнего срока оставался месяц ее, как архитектора, по спецнаряду отправили в Саров - в лагерь, находившийся в монастыре, превращенном в атомный спецобъект. В первый же день она объявила физикам, что уродовать монастырь не будет. Понимая, что грозит этой совсем молоденькой женщине, они уговорили ее заняться переоборудованием трапезной в столовую. Многие потом вспоминали голубой потолок-небо в этой столовой.
Ольга осталась в Сарове, работала по вольному найму, на теннисном корте познакомилась со многими учеными. И там все повторилось: за отказ доносить на физиков ее арестовали и без суда этапировали в Магадан, а оттуда, беременную, - почти что на полюс холода. Там она родила дочь Анну.
Знаменательно развитие этого сюжета от частного - к общечеловеческому:
Уважаемый господин Виленский,
5 января 2005 года г-жа Анна Яковлевна Ширяева передала Славянской библиотеке при Национальной библиотеке Чешской республики в общей сложности 31 том из коллекции «Поэты - узники ГУЛАГа. Малая серия», которая издавалась в 1990-е годы обществом «Возвращение». Мои коллеги и я искренне обрадованы появлением в нашей библиотеке этих книг. Могу представить радость и тех людей, которые подготавливали эти тексты к изданию. Вклад авторов в мировую культуру неоценим. Читатели открывают для себя совершенно неизвестные поэтические таланты. Учитывая этот факт, а также сами жизненные судьбы этих поэтов, можно сказать, что данная серия представляет собой совершенно уникальное явление.
Я рад сообщить Вам, что Ваш дар обогатил фонды Славянской библиотеки. Можете быть уверены, что он найдет у нас свое достойное место, и эти книги обретут множество читателей…
С уважением, Лукаш Бабка
Директор Славянской библиотеки
при Национальной библиотеке ЧР
А вот еще один гулаговский сюжет, имеющий отношение к русской литературе XX века.
Георгий Демидов, ученый-физик, ученик Ландау, был арестован в 1938 году. Сильный духом, он, судя по отголоскам в его повестях, ради спасения своей жены и дочери подписывается под нелепым обвинением. В колымском лагере Демидова судят вторично, он получает «довесок» к сроку «за антисоветскую агитацию». С уважением рисует его Варлам Шаламов в рассказе «Житие инженера Кипреева». Тогда он и представить себе не мог, что этот «инженер» явится в литературе его антиподом.
Отбыв в лагере и ссылке 18 лет Демидов вышел на свободу. Трудно представить, каким образом этот выжатый лагерем человек достиг такого писательского мастерства. Порой кажется, что его шедевры созданы, хранились в памяти задолго до того, как были записаны на бумаге.
Уже в Москве в начале шестидесятых писатели нашли друг друга. Прочитав рассказы Демидова Шаламов был возмущен. Завязался яростный спор двух человечищ: Варлам говорил, что лагерный опыт - сплошь отрицательный, обвинял своего лагерного друга в неумении писать, в «розовых соплях», а Георгий Варлама - в зашоренности: «Твои нигилистические рассуждения о ненужности всего в литературе, что апеллирует к устаревшим эмоциям, мне были известны и прежде. Если не ошибаюсь, ты был поклонником Писарева. А сей последний громил даже Пушкина. Но при всей своей старомодности Пушкин остается Пушкиным» [4].
Между тем КГБ не обделял Демидова своим вниманием. Тамошние специалисты по творческим личностям первыми оценили его незаурядный талант. С ним провели «профилактическую беседу»: мол, напишите повесть о комсомольцах-добровольцах, и мы гарантируем вам членство в Союзе писателей, московскую квартиру, дома творчества… Последовал категорический отказ.
Не захотел по-хорошему - ну что ж… Все наработанное Демидовым исчезает в недрах КГБ. Той же ночью сгорел его садовый домик с черновиками.
И все?!.. Как бы не так! Среди гулаговских сюжетов бывают и похожие на сбывшиеся светлые сны. В случае с Демидовым ангелом-хранителем явился «отец перестройки» секретарь ЦК Александр Николаевич Яковлев. На наших глазах рушилась советская власть, и он приказал вернуть рукописи.
Ни мы, ни верная памяти отца дочь Демидова Валентина не повинны в том, что его произведения еще четверть века были сокрыты от читателей. В разных московских издательствах ей все эти годы отвечали одно и то же: «Тема ГУЛАГа у нас закрыта «Архипелагом ГУЛАГ» и «Колымскими рассказами» Варлама Шаламова. Больше нам не нужно. Тема - не рыночная». Только к 100-летию писателя наше издательство «Возвращение» смогло выпустить одну за другой три его книги.
«Колымские рассказы» Шаламова повсеместно воспринимаются как эталон обнаженной правды. После них и читать что-то другое о ГУЛАГе вроде бы незачем - все сказано. Но жесткий взгляд на мрачную действительность отнюдь не единственный способ постижения ее. Русская литература Сопротивления гораздо шире. Возможность сравнивать произведения, созданные на одном трагическом материале, является для читателей хорошей школой. Ведь мир, несмотря на невиданные достижения в науке и технике, отнюдь не подобрел за прошедший век. И эта школа выстаивания, сохранения человеческого достоинства нужна как воздух.
[1] Георгий Демидов «Дубарь».
[2] Юрий Домбровский «Амнистия».
[3] Юрий Домбровский «Амнистия».
[4] Письмо Георгия Демидова Варламу Шаламову от 21 июля 1965.