История плохого мальчика
Вопрос к менее невежественным, чем я, читателям американской классики: существует ли русский перевод "Истории плохого мальчива" Томаса Олдрича?
Отгуглилось, что есть перевод Т. Граббе и З. Задунайской, опубликован Молодой Гвардией под названием "Воспоминания американского школьника" в 1991 году
http://www.lib.ru/INPROZ/OLDRICH/american_scholar.txt
Но это другой текст, очень сокращённый и очень вольный пересказ классического текста.
У меня издание University Press of New England 0874515343
репринт Thomas Bailey Aldrich "The story of a bad boy", Houghton, Muffin 1895 edition,
именно этот текст встречаю всюду (книга выдержала 49 прижизненных изданий, Олдрич умер в 1907 году)
Ниже мой перевод второй главы (соответствует первой главе перевода Граббе),
хотелось бы узнать, существует ли английский текст, сответствующий переводу Граббе и Задунайской, и есть ли перевод полного текста на русский
Глава II, в которой я излагаю свои взгляды
Я родился в Ривермуте, но, прежде чем мне удалось как следует ознакомиться с этим прелестным новоанглийским городом, мои родители переехали в Новый Орлеан, где мой отец вложил деньги в банковский бизнес столь надёжно, что ему никогда не удалось вернуть более половины их. Но об этом потом.
Мне было всего восемнадцать месяцев ко времени переезда, и потому меня не слишком волновало, где именно мне предстоит жить, но спустя несколько лет, когда мой отец вознамерился отправить меня учиться на Север, у меня уже были свои вобственные взгляды на этот счёт. Я дал тумака подвернувшемуся под руку негритёнку и, топнув что было сил по полу веранды, заявил, что я не согласен ехать к янки.
Как Вы можете убедиться, я был “северянином с южными принципами”. Я не помнил Новой Англии; самые ранние мои воспоминания были связаны с Югом, с тётей Хлоей, моей старой няней-негритянкой, и с большим малоухоженным садом, в середине которого стоял наш дом - белёный кирпичный дом с обширными верандами - отделённый от улицы рядом смоковниц, магнолий и апельсиновых деревьев. Я знал, что родился на Севере, но надеялся, что об этом никто никогда не узнает. Я верил, что сие несчастное обстоятельство скрыто за давностью и отдалённостью его настолько, что все о нём забыли. Я никогда не говорил моим школьным товарищам, что я - янки, потому что они отзывались о янки с таким презрением, что я не мог не почувствовать, каким большим несчастьем было родиться не в Луизиане и даже не в каком-нибудь из пограничных штатов. И это впечатление усилено было тётей Хлоей, которая говорила: “На Севере нет ни одного джентльмена” и однажды привела меня в ужас, заявив: “Если кто из тех грязных белых попробует забрать у меня хозяина, я размозжу ему голову тыквой!”**
И по сей день одним из самых ярких воспоминаний о том времени осталось гневное сверкание её глаз и трагический тон угрозы “грязным белым”.
Должен признаться, что мои представления о севере были почти столь же далеки от реальности, как представления хорошо образованного англичанина наших дней об Америке. Я полагал, что все обитатели Севера делятся на индейцев и белых; что индейцы то и дело совершают набеги на Нью Йорк и скальпируют тех женщин и детей (причём детей преимущественно), которых застают задержавшимися до темноты на окраинах, что белые мужчины-северяне все охотники, за исключением учителей, и что там зима почти круглый год.
Теперь, когда я нарисовал картину Северной цивилизации, какой она тогда мне представлялась, любезный читатель легко поймёт тот ужас, который вызвала во мне мысль об отправке в школу Ривермута, и даже возможно простит мне и тумак, который я отвесил маленькому чёрному Сэму, и моё скверное поведение после того, как отец объявил мне о своих намерениях. А что касается Сэма - слегка, а иногда и посильнее стукнуть его, когда я был не в духе, случалось мне нередко.
Отец был чрезвычайно удивилён и встревожен этим небывалым взрывом ярости и особенно неподдельным ужасом, изобличаемым каждой моей чертою. Как только маленький Сэм пришёл в порядок, отец взяд меня за руку и повёл задумчиво в библиотеку.
Я до сих пор помню, как он, вытянувшись в бамбуковом кресле, расспрашивал меня. Он приходил всё в большее возбуждение, выясняя причины моего нежелания ехать, и немедлено принялся стирать с лица земли мои хижины из сосновых брёвен и рассеивать индейские племена, которыми я населил большую часть северных и средних штатов.
“Кто же это, скажи мне, Том, кто вбил тебе в голову такую ерунду?”- утирая слёзы, спросил он.
“Тётя Хлоя, сэр, это она мне рассказала”.
“ И ты в самом деле думаешь, что твой дедушка ходит, закутавшись в расшитое бусами одеяло и в мокасинах, украшенных скальпами врагов?”
“ Нуу… почти что так, сэр”
“Почти так? Том, ты меня до смерти уморишь”
Он закрыл лицо платком и, когда наконец открыл его снова, оно мне показалось выражающим страдание. Я был вышиблен из колеи, хотя плохо понимал, что же я такого сказал, что взволновало его так сильно. Может быть, я задел его чувства, предположив, что дедушка Наттер был индейским воином.
Отец посвятил весь тот вечер и несколько следующих вечеров тому, чтобы дать мне ясное и чёткое представление о Новой Англии, о её первональной борьбе, её прогрессе и настоящем её состоянии, вызвав во мне вспышки воспоминаний о чём-то слышанном в школе, где история отнюдь не была моим любимым предметом.
Я больше не испытывал нежелания ехать на Север; напротив, мысли о предстоящем путешествии в новый для меня мир, полный чудес, не давали мне спать по ночам. Я предвкушал множество забав и приключений, хотя и не полностью был успокоен касательно дикарей, и решил, держа это в секрете, ступить на борт корабля - ехать предполагали морем - с маленьким бронзовым пистолетом в кармане брюк на случай, если возникнут трудности с дикарями, когда мы высадимся в Бостоне.
Полностью выкинуть индейцев из головы мне не удавалось. Лишь недавно чироки - или то были каманчи? - были вытеснены с их охотничьих земель в Арканзасе, и в диких местах юго-запада индейцы до сих пор терроризировали жителей. Словами “Столкновения с индейцами” пестрели заголовки нью-орлеанских газет с новостями из Флориды. Если это происходит во Флориде, то почему не случиться такому в Массачусетсе?
Задолго до дня отъезда я уже с нетерпением ожидал, когда же он наступит. Моё нетерпение было подогрето тем, что отец купил мне маленького мустанга пони и отправил его морем в Портсмут за две недели до нашего отплытия. Сопровождать меня родители намеревались вдвоём. Пони (который чуть не выбросил меня, лягнув, из постели однажды ночью во сне) и обещание отца, что они с мамой будут навещать меня в Портсмуте каждое второе лето, полностью примирили меня с ситуацией. Пони звали Гитана, что по-испански значит цыганка, и я стал звать её Цыганкой.
Наконец пришло время покинуть увитый виноградом особняк среди апельсиновых деревьев, попрощаться с маленьким Сэмом (не сомневаюсь, что он был рад от меня отделаться) и расстаться с тётей Хлоей, которая, в смятении душераздирающей печали, вцеловала ресницу в мой глаз, а потом утопила своё лицо в тюрбане, надетoм в то утро в честь нашего отъезда.
Я вижу их стоящими перед открытыми воротами сада; слёзы обильно текут по шекам тёти Хлои; шесть передних зубов маленького Сэма блестят жемчугами; я по-взрослому прощально взмахиваю рукой и сдавленным голосом кричу “До свидания!” тёте Хлое; старый дом и они исчезают вдали. Я больше никогда их не видел!
**If any of dem mean whites tries to git me away from marster, I's jes' gwine to knock 'em on de head wid a gourd!