Лев Евельевич Резников. Мой отец.
С одной стороны, данный текст был написан для конкретного адресата; с другой стороны, я написал его лично для себя. Но пусть он останется не только у меня одного. Кроме того, если у кого-то из прочитавших будут дополнения или существенные корректировки, я готов их внести и обновить данный пост.
Рассказывать об отце я могу достаточно долго. Он был непростым человеком с весьма сложной судьбой. О чём-то он рассказывал мне сам, но что-то я знаю только в пересказах разной степени достоверности. Вполне возможно, что я не всё знаю правильно.
Родился Лев в 27.08.1946 году в Выборге, был очень хилым ребёнком, врачи говорили, что он не выживет, но они оказались неправы.
Мать моего отца - Бася Иделевна Белинская, которую все вокруг звали Ася Ильинична, «Аселинишна», моя бабушка Ася. Известно, что в Выборге на тот момент проживала она, её мать Эсфир (Эсфирь, Фира), а также её отчим Залман Давидович Бродский и вероятно двое братьев - Рувим (Рома) и Исаак (Изик).
Где-то в 1947 или 1948 году семья Бродских из Выборга переезжает в Минск. По рассказам отца (а он мог знать это только с чужих слов), в дом вечером пришли некие люди в военной форме без знаков различия и велели им уезжать в самые короткие сроки.
Я предполагаю, что это были представители «органов».
После Войны отобранный во 2-й раз у финнов Выборг советская власть заселяла централизовано, направляя туда идеологически проверенных переселенцев. Как среди них оказалась еврейская семья Бродских, основное занятие главы которой (Залмана) я чётко не знаю до сих пор - вопрос. Вероятно, они сами постарались. Но вообще в Выборге поначалу была жуткая неразбериха, я читал об этом. Предполагаю, что спустя год-два в этом вопросе стали наводить порядок. Тем более Выборг - это погранзона. Думаю, что семью Бродских посчитали неблагонадёжной, что логично для тех лет, учитывая национальность и наличие у Залмана родственников заграницей.
Семья переезжает в Минск, и где-то там Бася снова встречает Евеля Резникова (моего официального деда, чью фамилию ношу и я), с которым они «любили друг друга ещё в школе», но поссорились перед Войной. Я предполагаю, что Евель поехал в Минск учиться. Как уж они там нашлись, почему снова решили быть вместе - вопрос. Детали неизвестны, хотя мне рассказывали разные версии. Поженились они 16 февраля 1949 года.
Далее Евель учился и делал карьеру, а бабушка Ася его поддерживала всем, чем могла. Есть сведения, что какое-то время они недолго жили в Полоцке. А мой отец какое-то время жил у своих бабушки с дедушкой - Фиры и Залмана. Сколько он у них жил - я не знаю, может и не так долго, но это наложило на него мощный отпечаток.
Странно, что мне отец этих имён не называл, но поминал бабушку и дедушку добрым словом. По словам моей мамы - он всегда их любил. Также я понимаю, что он унаследовал многое именно от Залмана: тягу к бизнесу, умение «вертеться», негативное отношение к советской власти. Отец всегда хотел быть сам по себе, пренебрежительно отзывался о системе. Это его очень отличает от Евеля, который был как раз человеком системы, свою карьеру судьи он просто не мог построить иначе. По рассказам Евель был Льву строгим, но справедливым отцом. И мне кажется немного ироничным, что мой папа всегда мне в пример ставил именно Евеля, хотя сам очень многое унаследовал от Залмана.
В школе мой отец учился преимущественно на тройки, а ближе к старшей школе вообще пошёл по кривой дорожке, связавшись с нелучшей компанией. Говорят, Евель понял это не сразу, а когда осознал, отправил отца в полиграфическое училище под строгий надзор к кому-то из своих друзей. Удивительно, но это определило профессиональный выбор моего отца на всю жизнь. В училище он провёл с 1961 по 1964 год, закончил его всего с одной тройкой и затем поступил в Московский полиграфический институт. Как я понимаю, учился он на заочном (записей об этом я не нашёл), так как все годы обучения он продолжал работать в Минске в разных организациях печатником.
Знаю, что в Минске у него когда-то тогда же случилась первая жена, и родился ребёнок, который не выжил. Они быстро расстались. Эту историю я узнал от тёти Миры (его сестры) уже после того, как отца не стало.
Выпустился из института он в 1971 году. Учился он там снова почти только на тройки, у меня лежит его зачётка.
Как Лев попадает в Ленинград я точно не знаю, но оказался он там ещё до выпуска из института.
30.04.1970 - в Ленинграде он женился на Нине Ивановне. Я не помню историю их знакомства, но интересно то, что в Минске с работы он уволился только спустя 2 месяца после свадьбы.
Летом 1970-го года он зачислен инженером-полиграфистом в Проектный институт ЛенПроект.
А 6.04.1971 году у них родился мой брат Дима.
Однако назвать их жизнь счастливой было сложно. Я разговаривал об этом с Ниной Ивановной. Проблема в том, что мой отец любил ярких и активных женщин, но образом жены для него всё равно оставалась правильная еврейская домохозяйка. Бася вероятно такой и была, но это довольно редкий сплав. Плюс отец искренне обожал свою работу, возможно даже слишком. В результате его яркие спутницы чахли дома, пока он пропадал на работе. С моей мамой была похожая история.
Кроме того, осенью 1971 года Льва забирают служить в армию. По записям в его трудовой книжке не очень понятно, сколько он там провёл. Уволился с работы он в ноябре 1971 года, а следующая запись там только от августа 1974. Служил он точно не в Ленинграде (кажется в районе Козельска Калужской области, связистом) и, по-моему, офицерского звания у него не было, так как заочно у него не могло быть военной кафедры. Подсчёт сроков, кстати, выявляет ещё факт того, что отец ушёл в армию, когда моему брату Диме было всего полгода, и далее его не было рядом с ним какое-то существенное время.
Про отношения моего отца с Ниной Ивановной я не готов писать подробно. Знаю, что они развелись в 1979 году. Это был долгий и тяжёлый процесс с разделом имущества и ребёнка. Диме потом долгое время не позволяли общаться с отцом.
А отец… где-то в это же время (предположительно 1978 год) он заболевает раком желудка (или кишечника, не уверен). Бабушка, кстати, приписывала Нине слова: «Больной муж мне не нужен». Сложно сказать, правда ли это. По всем свидетельствам отец выжил чудом. Его взяли в какую-то больницу, «разрезали», испугались и «зашили назад». В другие места его не хотели брать, потому что никому не нужен был «труп на отделении». Но отца спасли. По рассказам мамы у отца была некая поклонница, которая нашла врача в больнице имени Мечникова… который тоже не хотел брать на себя эту ответственность, но эта женщина… в общем, нашла способ его уговорить. Отца долго оперировали и спасли. Бабушка Ася мне рассказывала, как она приехала в Ленинград и выхаживала его. А отец впоследствии не раз ездил и к тому самому врачу (однажды даже со мной маленьким), а также помогал этой самой женщине… которая, как говорят, потом постепенно спилась.
С моей мамой (Алевтиной Дмитриевной) отец познакомился в начале 1980-х. Они повстречались в Москве в туристической поездке. Он за ней настойчиво ухаживал, и мама не сразу, но сдалась. До этого она уже была замужем, давным-давно развелась; её дочери Свете, моей старшей сестре, к тому времени было уже 16 или 17 лет. Но отец добился своего.
А потом… в декабре 1982 года он попадает под стражу. Они в своей типографии на заводе "ПластПолимер" печатали самиздат. Причём отец занимался производственной частью, а не коммерческим распространением. Помню, что они печатали Пикуля, то есть даже не что-то запрещённое. В феврале 1983 года отцу присудили 2,5 года с конфискацией имущества за незаконную предпринимательскую деятельность. Впрочем, особых богатств он не нажил. Отсидел он в итоге 1 год, и далее его выпустили условно-досрочно «на химию», где он работал строителем-бетонщиком в Гатчине, недалеко от Ленинграда. В целом, ему повезло - его так и не отправили в колонию. Срок он отбывал в тюремной больнице в Ленинграде. Не знаю, кто и как этого добился, может связи Евеля помогли, может многочисленные жалобы Баси во все инстанции. Знаю также, что сам Евель ушёл на пенсию как раз в 1983 году, пережив инфаркт, но связь этого события с участью моего отца тётя Мира (его сестра) отрицает, я спрашивал. Впрочем, со свидетельству моей мамы, от тюрьмы у отца на всю жизнь остался очень неспокойный сон.
Как раз в этот период, пока он был в заключении, моя мама решила выйти за него замуж. Они расписались летом 1983 года, прямо в тюрьме. Всё что им позволили, посидеть рядом и подержаться за руки. Такая вот романтика.
Любопытно, как одинаково родственники впоследствии оценили их выбор.
Бася в одном из писем написала, что Алечка (моя мама) - «хорошая девочка, хотя и не еврейка». И, кстати, Бася потом не раз напоминала отцу, на что моя мама ради него пошла.
Моя ленинградская бабушка Любовь Петровна ещё при их знакомстве сказала: «Ну ладно, евреи тоже хорошие люди бывают». Тут могу добавить, что еврейкой была одна из её лучших подруг.
По УДО отца выпустили в декабре 1983 года, а 15.09.1984 года у мамы родился я. Отец тогда всё ещё был в Гатчине, приезжать мог только на выходные, связь с ним была только по телефону на вахте их общежития.
Мама была совсем одна. Её родители, бабушка Люба и дедушка Дима были на даче в Васкелово, моя сестра Света - на практике где-то в дебрях Гатчинского района. Ни с кем из них связаться быстро было невозможно. Мама собрала вещи и пешком пошла в роддом на улицу Вавиловых, благо было недалеко, сообщить она смогла только в Минск. Бабушка Ася примчалась буквально на следующий же день, несмотря на проблемы с билетами. Она и встретила мою маму из роддома, и с документами помогла, и всё подготовила. Когда Басе что-то было нужно, она могла прошибать стены… она была человеком удивительной энергии… иногда слишком. А уж любила она меня невероятно, хотя я временами от этого страдал.
После Гатчины отца никуда не брали работать по профессии, и в итоге он устроился в контору, которая чинила печатные машины по всей стране, много ездил, мало бывал дома. Его мама очень его за это укоряла.
А потом отец с какими-то своими товарищами организовали кооператив. Точного года я не знаю, но они были одними из первых. Желание делать бизнес у отца было в крови. И в те годы он был весьма успешен. Наша семья всю первую половину 1990-х, самые тяжёлые для всех годы, прожила без каких-либо проблем. Мы могли многое себе позволить. Первая машина у нас появилась уже в 1991-м году, хотя до этого бабушка говорила, что отец боится и никогда не хотел водить.
Кстати, сейчас смешно, но я чуть ли ни до конца начальной школы не знал, чем именно занимается мой отец. Он как-то не рассказывал, хотя я даже бывал у них в офисе "на Съезжинской", а на вопрос о том, где мой отец работает, я простодушно отвечал как раз названием улицы. Так во мне с самых ранних лет прорастал географ.
А ещё в те годы мы не уехали в Израиль.
Это отдельная история. Кто из семьи это придумал, я не знаю. Известно, что главным инициатором была Бася, её поддерживал муж Миры - дядя Валера, а также, вероятно моя русская мама. Вокруг нас многие уезжали или собрались, почему-то это казалось логичным. И вот, осенью 1990-го года, из Минска уезжают Бася и Евель, тётя Мира и дядя Валера и их дочь Вероника. Отмечу, что уехали они ещё из СССР, то есть сдав свои квартиры государству.
Далее предполагалось, что мы поедем следом. Но как потом выяснилось, мнение моего отца на этот счёт серьёзно никого не интересовало… просто со всех сторон звучало - надо-надо ехать. А он молчал. И только когда этот прессинг со стороны родных ослаб, Лев решил, что мы остаёмся. Он сказал, что здесь он человек, у него здесь бизнес, а что будет там - абсолютно неясно. Для уехавших это был огромный удар. У меня была впоследствии возможность спросить, и я читал письма бабушки. Во-первых, именно на организаторские способности моего отца они во многом и надеялись - приедет Лёва и всё устроит. Во-вторых, очень быстро стало понятно, что в Израиле не так сладко, как почему-то думалось. Уже через полгода выяснилось, что Бася ужасно скучает по Белоруссии, Евелю там слишком жарко, а тётя Мира вообще всегда мечтала о Ленинграде. Но пути назад им не было. Знаю, что отец поддерживал финансово свою маму, которая прямо просила об этом в своих письмах. По свидетельству близких, она скорее пыталась на эти деньги "крутить свой мелкий бизнес" типа "купи-продай", и не всегда удачно. Как было на самом деле, теперь сложно сказать.
Тут уместно вспомнить о внутреннем стержне отца. Он не любил его показывать, не любил говорить «нет» и всегда предпочитал договариваться, чему учил и меня. Многим казалось, что его легко можно к чему-то склонить или что-то от него получить. Это совсем не так. Он всегда делал только то, что считал нужным и правильным сам, в том числе и для других. А он много кому помогал, я это точно знаю, эти люди иногда звонили нам домой и искали его.
Забавно, но я узнал, что мы никуда не едем только спустя несколько лет, когда спросил об этом маму. Мои родители решили это между собой где-то спустя полгода после отъезда родни, но мне не сказали. И когда мы с мамой были в гостях у бабушки в Израиле весной-летом 1992-го года, я был ещё уверен, что пройдёт время, и мы переедем туда насовсем. Но больше мы даже в гости туда не ездили. В 1993 году не стало Евеля - говорят, он просто перестал бороться за своё здоровье. После этого бабушка предпочитала прилетать к нам сама, а тётя Мира более никогда не была в России или Белоруссии. Несколько раз прилетал дядя Валера, пока в Петербурге был жив его отец.
Мой отец продолжал работать, но я на самом деле мало знаю о его бизнесе.
Знаю, что первая трещина в нём появилась где-то в 1996 году. Он тогда задумал поставить у себя в типографии одну из первых в Петербурге цветную газетную печатную машину. А где можно было взять деньги на такой проект в середине 1990-х? Только у «крыши», которая вынужденно была у любого предпринимателя. Деньги ему дали легко, подержанную печатную машину (а это целый цех) где-то в Европе он нашёл, её привезли, смонтировали… но начало производства - сложный процесс. Всё пошло не совсем по плану. От отца явно требовали вернуть деньги быстрее. Я даже помню, как к нам домой однажды пришёл представитель бандитов… пришёл, чтобы посмотреть, как мы живём. Квартира у нас была новая, просторная, правда без ремонта, а я тогда болел и ходил на костылях. Помню, как они пили с отцом, и что отец ему говорил. Я его никогда таким не видел. Не знаю как, но с теми людьми отец тогда дела уладил, деньги нашли где-то ещё, по-моему, через какой-то банк. Но понимаю, что именно с того времени дела отца более не шли в гору. Нет, мы с мамой не чувствовали нужны, я продолжал учиться в одной из лучших школ Петербурга, и хотя отец не посвящал нас в свои проблемы, ощущение того, что тучи сгущаются, было.
А ещё, наверное, в начале 2000-х отец несколько месяцев скрывался от следствия. Была там какая-то история о том, что на его территории хранились поддельные акцизные марки на алкоголь. При этом он точно их не печатал. Что (и с кем) у него там была за схема - бог весть. Помню, как к нам в дом приходил следователь и тоже без особого наезда, но очень вкрадчиво, расспрашивал у меня (и у мамы), где же мой отец, как я к нему отношусь, когда и как мы общаемся, откуда у нас деньги… и так далее. Кажется, я и тогда не очень врубался в происходящее. Отцом я был проинструктирован говорить, что у нас всё хорошо, и что я ничего о нём сейчас не знаю. Но самая фишка в том, что я и действительно не знал! Встречались мы с ним за это тревожное время один раз, в его машине, в соседнем от дома дворе по какому-то условному сигналу. И, да, кроме смутных сомнений у меня ничего и не было, так как и на моём финансовом положении вся эта история тоже не отразилась. Меня не баловали, но мне хватало. А потом прошёл суд и всё это кончилось ничем. Не уверен, что отца именно оправдали, но он вернулся домой, и больше всё это не вспоминал.
Сейчас я понимаю, что даже не знаю года, когда его типография закончилась. Но квартиру нам пришлось продать летом 2004 года, матери отец сказал, что это вопрос жизни и смерти. Это был явно финальный акт расплаты по долгам. С тех пор мы жили в съёмном жилье (и решить эту проблему нам удалось только после моей женитьбы в 2015 году). А отец в какой-то момент просто стал по утрам ездить на работу в какое-то другое место. С тех пор он был только наёмным производственным управленцем.
Позже, анализируя известные мне факты о нём, я пришёл к выводу, что он был классным производственником, но не очень хорошим бизнесменом. Он обожал своё производство, знал его от начала и до конца, мог встать за любой агрегат… но для успешного зарабатывания денег нужно не только это - все эти слова: менеджмент, маркетинг и так далее. Плюс отец плохо умел делегировать и всё тащил лично на себе, даже в отпуск никогда не ездил.
Последний проект отца начался где-то в 2005-году. Он был руководителем создания, а затем и техническим директором, газетной типографии в Псковской области. Инвесторами выступали люди из Петербурга. Место для неё было выбрано необычно, в деревне Андромер в Плюсском районе - это приблизительно посередине между Псковом и Новгородом, для которых и печатались газеты. Типографию организовали в здании бывшего дома культуры. Для деревни это было огромное событие, у меня даже местная газета со статьёй об отце и его типографии сохранилась.
Лев ездил туда каждую неделю на 3-4 дня, там была служебная квартира в райцентре. Он всё меньше бывал с нами. Я приезжал к нему туда пару раз.
А потом… потом моя мама решила, что она больше не может с ним жить. Они расстались, а отец перестал к нам приезжать совсем. При этом моя мама продолжала к нему хорошо относиться, и когда он попал в больницу, поехала к нему сразу, как узнала. Я потом отвозил отца из больницы «домой» на своей первой машине, а он ругался, что я еду слишком быстро и недостаточно плавно, говорил, что моя машина - «не гоночная»… хотя я пытался быть максимально аккуратным, а выжать из моей «восьмёрки» много было в принципе невозможно. А он тогда в Питере снимал комнату у своей предыдущей жены Нины Ивановны. Такой вот странный поворот.
В феврале 2008 года нам позвонили, и стало известно, что он разбился в ДТП на автодороге Санкт-Петербург - Псков недалеко от поворота на ту самую деревню. Я сразу всё понял, когда мама взяла трубку. За день до этого мне снилось ночью, что отца больше нет, я плакал во сне. Днём неудачно пытался до него дозвониться - он ехал из Финляндии, задержался, и после короткой остановки в Петербурге поехал в Псковскую область. Он или заснул за рулём, или ему стало плохо с сердцем.
Спустя день-два, контора, в которой он работал (их офис был в Петербурге), выделила нам грузовой микроавтобус с водителем и деньги на расходы. Я взял с собой своего лучшего друга Серёгу, и мы поехали забирать тело в райцентр Струги Красные… класть его в гроб нам пришлось собственными руками. Мы просто очень поздно приехали, больше было банально некому. Никогда этого не забуду.
Лев Евельевич похоронен в Петербурге, на Северном кладбище.
Недавно мы вместе с моим племянником Иваном, внуком Льва и сыном Димы, обновили его памятник.
Вот такая история, возможно не очень весёлая.
Добавить могу то, что отец очень любил меня. Любил настолько, что в младенчестве боялся брать на руки. Главное, чему он меня научил - думать своей головой. Он всегда делал всё, чтобы я учился и нашёл свой путь, и всегда старался меня ни к чему не принуждать. Даже если ему не нравился мой выбор или я делал то, что по его мнению было опасным.
Я долгое время не понимал его любви - он меня не баловал, и мало со мной говорил. И я до сих пор считаю, что мне не хватило простого мужского воспитания. Отец почему-то думал, что меня этому научит «улица» и сверстники, но сделал всё, чтобы вокруг меня была совсем не та среда, в которой он вырос сам.
Одновременно он дал мне неизмеримо больше. С годами я только больше убеждаюсь в этом.
Рассказывать об отце я могу достаточно долго. Он был непростым человеком с весьма сложной судьбой. О чём-то он рассказывал мне сам, но что-то я знаю только в пересказах разной степени достоверности. Вполне возможно, что я не всё знаю правильно.
Родился Лев в 27.08.1946 году в Выборге, был очень хилым ребёнком, врачи говорили, что он не выживет, но они оказались неправы.
Мать моего отца - Бася Иделевна Белинская, которую все вокруг звали Ася Ильинична, «Аселинишна», моя бабушка Ася. Известно, что в Выборге на тот момент проживала она, её мать Эсфир (Эсфирь, Фира), а также её отчим Залман Давидович Бродский и вероятно двое братьев - Рувим (Рома) и Исаак (Изик).
Где-то в 1947 или 1948 году семья Бродских из Выборга переезжает в Минск. По рассказам отца (а он мог знать это только с чужих слов), в дом вечером пришли некие люди в военной форме без знаков различия и велели им уезжать в самые короткие сроки.
Я предполагаю, что это были представители «органов».
После Войны отобранный во 2-й раз у финнов Выборг советская власть заселяла централизовано, направляя туда идеологически проверенных переселенцев. Как среди них оказалась еврейская семья Бродских, основное занятие главы которой (Залмана) я чётко не знаю до сих пор - вопрос. Вероятно, они сами постарались. Но вообще в Выборге поначалу была жуткая неразбериха, я читал об этом. Предполагаю, что спустя год-два в этом вопросе стали наводить порядок. Тем более Выборг - это погранзона. Думаю, что семью Бродских посчитали неблагонадёжной, что логично для тех лет, учитывая национальность и наличие у Залмана родственников заграницей.
Семья переезжает в Минск, и где-то там Бася снова встречает Евеля Резникова (моего официального деда, чью фамилию ношу и я), с которым они «любили друг друга ещё в школе», но поссорились перед Войной. Я предполагаю, что Евель поехал в Минск учиться. Как уж они там нашлись, почему снова решили быть вместе - вопрос. Детали неизвестны, хотя мне рассказывали разные версии. Поженились они 16 февраля 1949 года.
Далее Евель учился и делал карьеру, а бабушка Ася его поддерживала всем, чем могла. Есть сведения, что какое-то время они недолго жили в Полоцке. А мой отец какое-то время жил у своих бабушки с дедушкой - Фиры и Залмана. Сколько он у них жил - я не знаю, может и не так долго, но это наложило на него мощный отпечаток.
Странно, что мне отец этих имён не называл, но поминал бабушку и дедушку добрым словом. По словам моей мамы - он всегда их любил. Также я понимаю, что он унаследовал многое именно от Залмана: тягу к бизнесу, умение «вертеться», негативное отношение к советской власти. Отец всегда хотел быть сам по себе, пренебрежительно отзывался о системе. Это его очень отличает от Евеля, который был как раз человеком системы, свою карьеру судьи он просто не мог построить иначе. По рассказам Евель был Льву строгим, но справедливым отцом. И мне кажется немного ироничным, что мой папа всегда мне в пример ставил именно Евеля, хотя сам очень многое унаследовал от Залмана.
В школе мой отец учился преимущественно на тройки, а ближе к старшей школе вообще пошёл по кривой дорожке, связавшись с нелучшей компанией. Говорят, Евель понял это не сразу, а когда осознал, отправил отца в полиграфическое училище под строгий надзор к кому-то из своих друзей. Удивительно, но это определило профессиональный выбор моего отца на всю жизнь. В училище он провёл с 1961 по 1964 год, закончил его всего с одной тройкой и затем поступил в Московский полиграфический институт. Как я понимаю, учился он на заочном (записей об этом я не нашёл), так как все годы обучения он продолжал работать в Минске в разных организациях печатником.
Знаю, что в Минске у него когда-то тогда же случилась первая жена, и родился ребёнок, который не выжил. Они быстро расстались. Эту историю я узнал от тёти Миры (его сестры) уже после того, как отца не стало.
Выпустился из института он в 1971 году. Учился он там снова почти только на тройки, у меня лежит его зачётка.
Как Лев попадает в Ленинград я точно не знаю, но оказался он там ещё до выпуска из института.
30.04.1970 - в Ленинграде он женился на Нине Ивановне. Я не помню историю их знакомства, но интересно то, что в Минске с работы он уволился только спустя 2 месяца после свадьбы.
Летом 1970-го года он зачислен инженером-полиграфистом в Проектный институт ЛенПроект.
А 6.04.1971 году у них родился мой брат Дима.
Однако назвать их жизнь счастливой было сложно. Я разговаривал об этом с Ниной Ивановной. Проблема в том, что мой отец любил ярких и активных женщин, но образом жены для него всё равно оставалась правильная еврейская домохозяйка. Бася вероятно такой и была, но это довольно редкий сплав. Плюс отец искренне обожал свою работу, возможно даже слишком. В результате его яркие спутницы чахли дома, пока он пропадал на работе. С моей мамой была похожая история.
Кроме того, осенью 1971 года Льва забирают служить в армию. По записям в его трудовой книжке не очень понятно, сколько он там провёл. Уволился с работы он в ноябре 1971 года, а следующая запись там только от августа 1974. Служил он точно не в Ленинграде (кажется в районе Козельска Калужской области, связистом) и, по-моему, офицерского звания у него не было, так как заочно у него не могло быть военной кафедры. Подсчёт сроков, кстати, выявляет ещё факт того, что отец ушёл в армию, когда моему брату Диме было всего полгода, и далее его не было рядом с ним какое-то существенное время.
Про отношения моего отца с Ниной Ивановной я не готов писать подробно. Знаю, что они развелись в 1979 году. Это был долгий и тяжёлый процесс с разделом имущества и ребёнка. Диме потом долгое время не позволяли общаться с отцом.
А отец… где-то в это же время (предположительно 1978 год) он заболевает раком желудка (или кишечника, не уверен). Бабушка, кстати, приписывала Нине слова: «Больной муж мне не нужен». Сложно сказать, правда ли это. По всем свидетельствам отец выжил чудом. Его взяли в какую-то больницу, «разрезали», испугались и «зашили назад». В другие места его не хотели брать, потому что никому не нужен был «труп на отделении». Но отца спасли. По рассказам мамы у отца была некая поклонница, которая нашла врача в больнице имени Мечникова… который тоже не хотел брать на себя эту ответственность, но эта женщина… в общем, нашла способ его уговорить. Отца долго оперировали и спасли. Бабушка Ася мне рассказывала, как она приехала в Ленинград и выхаживала его. А отец впоследствии не раз ездил и к тому самому врачу (однажды даже со мной маленьким), а также помогал этой самой женщине… которая, как говорят, потом постепенно спилась.
С моей мамой (Алевтиной Дмитриевной) отец познакомился в начале 1980-х. Они повстречались в Москве в туристической поездке. Он за ней настойчиво ухаживал, и мама не сразу, но сдалась. До этого она уже была замужем, давным-давно развелась; её дочери Свете, моей старшей сестре, к тому времени было уже 16 или 17 лет. Но отец добился своего.
А потом… в декабре 1982 года он попадает под стражу. Они в своей типографии на заводе "ПластПолимер" печатали самиздат. Причём отец занимался производственной частью, а не коммерческим распространением. Помню, что они печатали Пикуля, то есть даже не что-то запрещённое. В феврале 1983 года отцу присудили 2,5 года с конфискацией имущества за незаконную предпринимательскую деятельность. Впрочем, особых богатств он не нажил. Отсидел он в итоге 1 год, и далее его выпустили условно-досрочно «на химию», где он работал строителем-бетонщиком в Гатчине, недалеко от Ленинграда. В целом, ему повезло - его так и не отправили в колонию. Срок он отбывал в тюремной больнице в Ленинграде. Не знаю, кто и как этого добился, может связи Евеля помогли, может многочисленные жалобы Баси во все инстанции. Знаю также, что сам Евель ушёл на пенсию как раз в 1983 году, пережив инфаркт, но связь этого события с участью моего отца тётя Мира (его сестра) отрицает, я спрашивал. Впрочем, со свидетельству моей мамы, от тюрьмы у отца на всю жизнь остался очень неспокойный сон.
Как раз в этот период, пока он был в заключении, моя мама решила выйти за него замуж. Они расписались летом 1983 года, прямо в тюрьме. Всё что им позволили, посидеть рядом и подержаться за руки. Такая вот романтика.
Любопытно, как одинаково родственники впоследствии оценили их выбор.
Бася в одном из писем написала, что Алечка (моя мама) - «хорошая девочка, хотя и не еврейка». И, кстати, Бася потом не раз напоминала отцу, на что моя мама ради него пошла.
Моя ленинградская бабушка Любовь Петровна ещё при их знакомстве сказала: «Ну ладно, евреи тоже хорошие люди бывают». Тут могу добавить, что еврейкой была одна из её лучших подруг.
По УДО отца выпустили в декабре 1983 года, а 15.09.1984 года у мамы родился я. Отец тогда всё ещё был в Гатчине, приезжать мог только на выходные, связь с ним была только по телефону на вахте их общежития.
Мама была совсем одна. Её родители, бабушка Люба и дедушка Дима были на даче в Васкелово, моя сестра Света - на практике где-то в дебрях Гатчинского района. Ни с кем из них связаться быстро было невозможно. Мама собрала вещи и пешком пошла в роддом на улицу Вавиловых, благо было недалеко, сообщить она смогла только в Минск. Бабушка Ася примчалась буквально на следующий же день, несмотря на проблемы с билетами. Она и встретила мою маму из роддома, и с документами помогла, и всё подготовила. Когда Басе что-то было нужно, она могла прошибать стены… она была человеком удивительной энергии… иногда слишком. А уж любила она меня невероятно, хотя я временами от этого страдал.
После Гатчины отца никуда не брали работать по профессии, и в итоге он устроился в контору, которая чинила печатные машины по всей стране, много ездил, мало бывал дома. Его мама очень его за это укоряла.
А потом отец с какими-то своими товарищами организовали кооператив. Точного года я не знаю, но они были одними из первых. Желание делать бизнес у отца было в крови. И в те годы он был весьма успешен. Наша семья всю первую половину 1990-х, самые тяжёлые для всех годы, прожила без каких-либо проблем. Мы могли многое себе позволить. Первая машина у нас появилась уже в 1991-м году, хотя до этого бабушка говорила, что отец боится и никогда не хотел водить.
Кстати, сейчас смешно, но я чуть ли ни до конца начальной школы не знал, чем именно занимается мой отец. Он как-то не рассказывал, хотя я даже бывал у них в офисе "на Съезжинской", а на вопрос о том, где мой отец работает, я простодушно отвечал как раз названием улицы. Так во мне с самых ранних лет прорастал географ.
А ещё в те годы мы не уехали в Израиль.
Это отдельная история. Кто из семьи это придумал, я не знаю. Известно, что главным инициатором была Бася, её поддерживал муж Миры - дядя Валера, а также, вероятно моя русская мама. Вокруг нас многие уезжали или собрались, почему-то это казалось логичным. И вот, осенью 1990-го года, из Минска уезжают Бася и Евель, тётя Мира и дядя Валера и их дочь Вероника. Отмечу, что уехали они ещё из СССР, то есть сдав свои квартиры государству.
Далее предполагалось, что мы поедем следом. Но как потом выяснилось, мнение моего отца на этот счёт серьёзно никого не интересовало… просто со всех сторон звучало - надо-надо ехать. А он молчал. И только когда этот прессинг со стороны родных ослаб, Лев решил, что мы остаёмся. Он сказал, что здесь он человек, у него здесь бизнес, а что будет там - абсолютно неясно. Для уехавших это был огромный удар. У меня была впоследствии возможность спросить, и я читал письма бабушки. Во-первых, именно на организаторские способности моего отца они во многом и надеялись - приедет Лёва и всё устроит. Во-вторых, очень быстро стало понятно, что в Израиле не так сладко, как почему-то думалось. Уже через полгода выяснилось, что Бася ужасно скучает по Белоруссии, Евелю там слишком жарко, а тётя Мира вообще всегда мечтала о Ленинграде. Но пути назад им не было. Знаю, что отец поддерживал финансово свою маму, которая прямо просила об этом в своих письмах. По свидетельству близких, она скорее пыталась на эти деньги "крутить свой мелкий бизнес" типа "купи-продай", и не всегда удачно. Как было на самом деле, теперь сложно сказать.
Тут уместно вспомнить о внутреннем стержне отца. Он не любил его показывать, не любил говорить «нет» и всегда предпочитал договариваться, чему учил и меня. Многим казалось, что его легко можно к чему-то склонить или что-то от него получить. Это совсем не так. Он всегда делал только то, что считал нужным и правильным сам, в том числе и для других. А он много кому помогал, я это точно знаю, эти люди иногда звонили нам домой и искали его.
Забавно, но я узнал, что мы никуда не едем только спустя несколько лет, когда спросил об этом маму. Мои родители решили это между собой где-то спустя полгода после отъезда родни, но мне не сказали. И когда мы с мамой были в гостях у бабушки в Израиле весной-летом 1992-го года, я был ещё уверен, что пройдёт время, и мы переедем туда насовсем. Но больше мы даже в гости туда не ездили. В 1993 году не стало Евеля - говорят, он просто перестал бороться за своё здоровье. После этого бабушка предпочитала прилетать к нам сама, а тётя Мира более никогда не была в России или Белоруссии. Несколько раз прилетал дядя Валера, пока в Петербурге был жив его отец.
Мой отец продолжал работать, но я на самом деле мало знаю о его бизнесе.
Знаю, что первая трещина в нём появилась где-то в 1996 году. Он тогда задумал поставить у себя в типографии одну из первых в Петербурге цветную газетную печатную машину. А где можно было взять деньги на такой проект в середине 1990-х? Только у «крыши», которая вынужденно была у любого предпринимателя. Деньги ему дали легко, подержанную печатную машину (а это целый цех) где-то в Европе он нашёл, её привезли, смонтировали… но начало производства - сложный процесс. Всё пошло не совсем по плану. От отца явно требовали вернуть деньги быстрее. Я даже помню, как к нам домой однажды пришёл представитель бандитов… пришёл, чтобы посмотреть, как мы живём. Квартира у нас была новая, просторная, правда без ремонта, а я тогда болел и ходил на костылях. Помню, как они пили с отцом, и что отец ему говорил. Я его никогда таким не видел. Не знаю как, но с теми людьми отец тогда дела уладил, деньги нашли где-то ещё, по-моему, через какой-то банк. Но понимаю, что именно с того времени дела отца более не шли в гору. Нет, мы с мамой не чувствовали нужны, я продолжал учиться в одной из лучших школ Петербурга, и хотя отец не посвящал нас в свои проблемы, ощущение того, что тучи сгущаются, было.
А ещё, наверное, в начале 2000-х отец несколько месяцев скрывался от следствия. Была там какая-то история о том, что на его территории хранились поддельные акцизные марки на алкоголь. При этом он точно их не печатал. Что (и с кем) у него там была за схема - бог весть. Помню, как к нам в дом приходил следователь и тоже без особого наезда, но очень вкрадчиво, расспрашивал у меня (и у мамы), где же мой отец, как я к нему отношусь, когда и как мы общаемся, откуда у нас деньги… и так далее. Кажется, я и тогда не очень врубался в происходящее. Отцом я был проинструктирован говорить, что у нас всё хорошо, и что я ничего о нём сейчас не знаю. Но самая фишка в том, что я и действительно не знал! Встречались мы с ним за это тревожное время один раз, в его машине, в соседнем от дома дворе по какому-то условному сигналу. И, да, кроме смутных сомнений у меня ничего и не было, так как и на моём финансовом положении вся эта история тоже не отразилась. Меня не баловали, но мне хватало. А потом прошёл суд и всё это кончилось ничем. Не уверен, что отца именно оправдали, но он вернулся домой, и больше всё это не вспоминал.
Сейчас я понимаю, что даже не знаю года, когда его типография закончилась. Но квартиру нам пришлось продать летом 2004 года, матери отец сказал, что это вопрос жизни и смерти. Это был явно финальный акт расплаты по долгам. С тех пор мы жили в съёмном жилье (и решить эту проблему нам удалось только после моей женитьбы в 2015 году). А отец в какой-то момент просто стал по утрам ездить на работу в какое-то другое место. С тех пор он был только наёмным производственным управленцем.
Позже, анализируя известные мне факты о нём, я пришёл к выводу, что он был классным производственником, но не очень хорошим бизнесменом. Он обожал своё производство, знал его от начала и до конца, мог встать за любой агрегат… но для успешного зарабатывания денег нужно не только это - все эти слова: менеджмент, маркетинг и так далее. Плюс отец плохо умел делегировать и всё тащил лично на себе, даже в отпуск никогда не ездил.
Последний проект отца начался где-то в 2005-году. Он был руководителем создания, а затем и техническим директором, газетной типографии в Псковской области. Инвесторами выступали люди из Петербурга. Место для неё было выбрано необычно, в деревне Андромер в Плюсском районе - это приблизительно посередине между Псковом и Новгородом, для которых и печатались газеты. Типографию организовали в здании бывшего дома культуры. Для деревни это было огромное событие, у меня даже местная газета со статьёй об отце и его типографии сохранилась.
Лев ездил туда каждую неделю на 3-4 дня, там была служебная квартира в райцентре. Он всё меньше бывал с нами. Я приезжал к нему туда пару раз.
А потом… потом моя мама решила, что она больше не может с ним жить. Они расстались, а отец перестал к нам приезжать совсем. При этом моя мама продолжала к нему хорошо относиться, и когда он попал в больницу, поехала к нему сразу, как узнала. Я потом отвозил отца из больницы «домой» на своей первой машине, а он ругался, что я еду слишком быстро и недостаточно плавно, говорил, что моя машина - «не гоночная»… хотя я пытался быть максимально аккуратным, а выжать из моей «восьмёрки» много было в принципе невозможно. А он тогда в Питере снимал комнату у своей предыдущей жены Нины Ивановны. Такой вот странный поворот.
В феврале 2008 года нам позвонили, и стало известно, что он разбился в ДТП на автодороге Санкт-Петербург - Псков недалеко от поворота на ту самую деревню. Я сразу всё понял, когда мама взяла трубку. За день до этого мне снилось ночью, что отца больше нет, я плакал во сне. Днём неудачно пытался до него дозвониться - он ехал из Финляндии, задержался, и после короткой остановки в Петербурге поехал в Псковскую область. Он или заснул за рулём, или ему стало плохо с сердцем.
Спустя день-два, контора, в которой он работал (их офис был в Петербурге), выделила нам грузовой микроавтобус с водителем и деньги на расходы. Я взял с собой своего лучшего друга Серёгу, и мы поехали забирать тело в райцентр Струги Красные… класть его в гроб нам пришлось собственными руками. Мы просто очень поздно приехали, больше было банально некому. Никогда этого не забуду.
Лев Евельевич похоронен в Петербурге, на Северном кладбище.
Недавно мы вместе с моим племянником Иваном, внуком Льва и сыном Димы, обновили его памятник.
Вот такая история, возможно не очень весёлая.
Добавить могу то, что отец очень любил меня. Любил настолько, что в младенчестве боялся брать на руки. Главное, чему он меня научил - думать своей головой. Он всегда делал всё, чтобы я учился и нашёл свой путь, и всегда старался меня ни к чему не принуждать. Даже если ему не нравился мой выбор или я делал то, что по его мнению было опасным.
Я долгое время не понимал его любви - он меня не баловал, и мало со мной говорил. И я до сих пор считаю, что мне не хватило простого мужского воспитания. Отец почему-то думал, что меня этому научит «улица» и сверстники, но сделал всё, чтобы вокруг меня была совсем не та среда, в которой он вырос сам.
Одновременно он дал мне неизмеримо больше. С годами я только больше убеждаюсь в этом.